Вадим Фролов - В двух шагах от войны
Все американцы тоже обнажили головы, сняли свои шапки и мы.
— Он сказал, — объяснил я, — что все они американские моряки и их судно «Алькоа Рейнджер» было потоплено немецкой подлодкой еще седьмого июля… Сам он штурман.
— Седьмого июля! — сказал Саня. — А сегодня двадцатое.
— Да-а, — протянул Славка, — досталось ребятам.
Американцы привели нас в свой лагерь. Да какой там лагерь: костер, порванный резиновый плотик, под которым они, видимо, укрывались от непогоды, а из снаряжения — два матросских ножа и небольшой топорик. Хорошо еще, спички они как-то сохранили, а то и костра бы не было. Из еды у них оставалось несколько пачек морских галет и банка тушенки. Только сейчас мы как следует разглядели их: жутковатый был вид, прямо скажем. Почти как наши дистрофики. Потрескавшиеся губы, покрытые коростой лица, у двоих тряпками перевязаны руки — обморозились. Они ужасно удивились, увидев среди нас девочку. Один из них, самый пожилой, трясущимися руками достал из внутреннего кармана куртки завернутый в клеенку бумажник, развернул его и вынул фотографию отличной девчонки, чем-то похожей на Олю.
— Дотер, — сказал он и погладил Олю по голове.
— Дочка, — перевел я.
Товарищи его сурово молчали, а Оля, развязав свой мешок, быстро достала из него две большие круглые буханки хлеба, куски жареной рыбы, сваренные вкрутую кайриные яйца и две солидные фляжки с холодным, но крепким чаем. Моряки опять засуетились, потом один из них вскрыл ножом квадратную банку тушенки и тоже поставил к общему столу, а другой, порывшись в карманах, достал небольшую плитку шоколада и, улыбаясь, протянул ее Ольге.
— Фор ю, мисс.
— Спасибо, — вежливо сказала Оля, — и добавила, как радушная хозяйка: — Да вы кушайте, люди добрые, кушайте.
Переводить мне не пришлось — американцы, а впрочем, и мы тоже так налегли на еду, что очень быстро от нее ничего не осталось. Потом Гаррисон достал пачку сигарет и раздал всем своим по одной, вначале предложив и нам. Мы, конечно, гордо отказались, только Баланда протянул было руку, но Антон так посмотрел на него, что он тут же убрал руку обратно. Разлегшись на песке, благо тучи уже разогнало совсем и солнце даже стало слегка припекать, моряки с наслаждением задымили. Мы тоже улеглись рядком, и началась уже неторопливая, но очень странная беседа. Кое-как мы узнали, что после взрыва их судна они, чудом уцелевшие — большинство погибло, десять суток носились по волнам на жалком надувном плотике. Сперва их было десять. Потом одного смыло волной. Через три дня умерли двое — один от ран, другой от охлаждения: он три часа плавал в ледяной воде.
Наконец их плотик прибило в эту бухту, из последних сил они высадились на берег и вот уже четвертый день, обессиленные и потрясенные всем пережитым, сидят и ждут избавления. Они не знали, где находятся, а поднявшись с трудом наверх, двое из них увидели безжизненную и суровую землю. Решив, что это безлюдный остров, они приготовились ждать. Другого ничего не оставалось, да и идти куда-нибудь они просто не могли. Раза два они видели проходившие мимо бухты суда, но их никто не заметил.
Мы все сидели подавленные и поражались мужеству этих людей. Даже Васька — а почему, собственно, даже? — был очень серьезным и строгим.
Потом Антон решительно встал.
— Спроси их, — сказал он мне, — идти они смогут?
Я спросил. Американцы оживились, посовещались и ответили, что могут, но если идти дальше, то им придется часто отдыхать, так как у одного отморожены ноги, а у другого в голени сидит осколок. Они собрали свои нехитрые пожитки, потом каждый отрезал от плотика по небольшому кусочку красной резины — на память — и подобрали из валявшегося здесь плавника подходящие палки. И мы тронулись в путь.
Шли долго и трудно. Моряки то и дело падали, нам приходилось поднимать их, часто мы присаживались по их просьбе отдохнуть, а потом опять шли и шли. И никто даже не пикнул, хотя те двое, у которых были раненые ноги, должны были опираться то на кого-нибудь из нас, то на своих товарищей. Они при этом еще умудрялись подшучивать друг над другом и смеяться.
— Крепкие ребята, — сказал Арся.
— Да, — сказал Славка.
— Ага, — сказал Васька.
Я посмотрел на него, и он показался мне совсем другим: даже толстые губы были сейчас крепко сжаты, а разлапистая походка стала тверже и уверенней.
В лагерь мы пришли уже не то поздно ночью, не то рано утром — разбери тут, когда солнце светит круглые сутки. Словом, было около четырех часов. Дома — вот ведь как: дома?! — никто не спал и уже готовилась другая группа, чтобы идти нас искать. Воплей, возмущенных и радостных, было столько, что хоть затыкай уши. Но когда распознали, с кем мы пришли, наступила уважительная тишина.
Американцы сидели на земле, смущенно и устало улыбаясь. Только Джеймс Гаррисон — штурман — стоял рядом с Антоном, когда тот докладывал обо всем Людмиле Сергеевне. Она, бледная и очень серьезная, молча выслушала его, потом подошла к Гаррисону и протянула ему руку. Моряк наклонился и эту руку поцеловал. Людмила Сергеевна зарделась.
Она сказала Оле, чтобы та взяла с собой пару мальчишек и пусть они срочно топят баню. Моряков она повела в избу Прилучных, а нас погнала спать. Мы, как говорится, не заставили себя просить и повалились на койки. Ребята лезли с расспросами, пока кто-то — кажется, Карбас — не цыкнул на них.
19
Следующий день был ярким — солнце вовсю разгулялось на безоблачном синем горизонте. Ветер упал, утихло и море. Участников вчерашнего похода не трогали — пусть отоспятся, а все остальные отправились на работу. Трое пошли к недалекому ручью за питьевой водой, двое дежурили по кухне. Словом, все были при деле. Людмила Сергеевна была довольна: кажется, все начинает входить в свою колею, быт налаживается, место обживается.
Она отложила одну починенную пару чьих-то порванных на скалах штанов и взялась за другую, торопясь успеть с починкой целой горы одежды к тому времени, когда жена Прилучного позовет ее печь хлеб.
Внимание ее привлекли американские моряки. Они один за другим выходили из избы — просто удивительно, как их там Марья разместила. Ночью двое ребят помогли им вымыться в баньке, нашлось для них и кое-какое бельишко. Потом, поев и напившись крепкого и горяченного чая, разомлевшие и счастливые, они улеглись и сразу заснули. И вот сейчас, старательно приведя себя в порядок, залатав кое-как одежду и побрившись, они выходят на солнышко. И радостно щурятся. На руках у обмороженных свежие чистые бинты — это она, Людмила Сергеевна, смазав им руки знаменитой мазью Вишневского, перевязала; полечила и отмороженную ногу ирландца Патрика, огромного рыжего верзилы; обработали рану на ноге самого молодого белокурого голубоглазого Сэма.
Они выходили, и каждый уважительно кланялся Людмиле Сергеевне. Последний вышел Гаррисон. Он попросил разрешения и присел рядом.
— Э вери гуд дей, — сказал он, глядя в небо.
— О, йес! — охотно откликнулась она.
Людмила Сергеевна хорошо говорила по-английски.
— Новая Земля, — задумчиво сказал Гаррисон, — бог мой, вот уже никогда не подумал бы, что меня занесет в такую даль. Двадцать лет плавал по южным морям. Карибское море, Гонолулу, Маршалловы острова, Канары, — он прищелкнул языком, — Италия, о Италия! Вы бывали в Италии, мисс…
Людмила Сергеевна на секунду задумалась, как ей назвать себя, и неожиданно выпалила:
— Люда! — и тут же ужасно покраснела: услышали бы ее сейчас ребята.
Комиссару экспедиции было всего-то двадцать пять лет.
— Мисс Люда, — сказал Гаррисон, — знаете, что больше всего поразило меня в ваших ребятах? Удивительное чувство коллективизма и какая-то дикая радость жизни. Это удивительно. Ведь я вижу, как им трудно, но с какой отвагой и достоинством они держатся. Вот, например, ваш комиссар Энтони…
— Антон? — улыбнулась Людмила Сергеевна. — Но он не комиссар. Он мой помощник. А комиссар, если угодно, я.
— Вы? — изумился Гаррисон. — Я думал, вы врач. Что же вас, такую молодую, очаровательную женщину, заставило поехать сюда, всего за какие-нибудь семьсот миль от Северного полюса?
— А что заставило вас, мистер Гаррисон, оказаться здесь же?
— Война, — коротко ответил Гаррисон и, помолчав немного, добавил: Ненависть к фашизму. Я видел его в Испании…
— Вы были в Испании?!
Гаррисон кивнул.
— Если я скажу, что вы были в Испании, своим ребятам, они начнут ходить за вами табуном. В свое время Испанией бредили все советские мальчишки. Они просто влюбятся в вас.
— Я сам уже влюбился в ваших мальчишек… И не только в мальчишек. Эта отважная мисс Оля — просто какое-то чудо.
— Да, но у нас много таких чудес, мистер Гаррисон.
Штурман рассмеялся.
— Мне говорили, что русские — большие патриоты и любят похвастаться. Но я не предполагал, — добавил он уже серьезно, — что вы так любите свою родину.
