Збигнев Сафьян - До последней крови
— А генерала Андерса вы знаете?
— Встречался с ним недавно. Беседовал и с Вандой Василевской.
Полковник кивнул.
— Вы удивлены, увидев это, — указал он снова на портфель, — а вас не удивляет вывод польских войск из Советского Союза именно сейчас? И разве нет между ними связи? Вы читали последние сводки? Скажите нам, что вы об этом думаете.
— Но это, кажется, не является предметом допроса.
— Это точно, — подтвердил полковник. — Но мы переживаем по поводу вывода войск, — добавил он тихо.
— Я тоже, — буркнул Рашеньский. — Ну ладно, — вдруг резко произнес он, — мы виноваты, но неужели вы ни в чем не можете упрекнуть себя?
Полковник долго не отвечал.
— Ничего вы все-таки не понимаете, поручник Рашеньский, — наконец заявил он. — Ну так что, — спросил он тихо, — ничего не хотите менять в своих показаниях?
— Нет.
— Ничего не желаете добавить?
— Нет. Задержите меня?
Полковник пожал плечами.
— Не я принимаю решения. Но должны. А что бы вы сделали на моем месте?
* * *Советник-посланник Сокольницкий, возглавивший посольство после отъезда Кота и до приезда нового посла, Ромера, вошел в кабинет майора Высоконьского страшно взволнованный.
— Я выразил резкий протест по поводу ареста Рашеньского, — выпалил он.
— Ну и что? — усмехнулся Высоконьский. Его совсем не тронуло это известие.
— Это ужасно неприятная история, я не знаю, как об этом доложить премьеру.
— Вы должны доложить…
— Я сказал в Наркоминделе, что Янецкого мы снимаем с работы и тут же высылаем из Россия, что действовал он без нашего ведома, согласия и указания.
— И они, конечно, не поверили.
Сокольницкий кивнул.
— Заявили, что и так потребовали бы выезда Янецкого.
— Я отправлю его в армию.
Сокольницкий посмотрел на него более внимательно, даже строго.
— Вы еще больше раздразните русских, — буркнул он. — Кто приказал Янецкому собирать материалы?
Высоконьский молчал.
— Кот запретил представителям всякую деятельность такого рода.
— Да? — Высоконьский как будто удивился. — Видимо, не очень внимательно они вас слушали.
— Вас это не должно волновать, пан майор, но в каком свете мы предстаем в результате такой деятельности? Вот идиот, оставить портфель в ресторане? Как это могло случиться? — Высоконьский пожал плечами. — Рашеньский известный в Лондоне человек, — продолжал Сокольницкий, — неоднократно выступал за польско-русский договор, здесь он беседовал даже с Вандой Василевской, хотя, — добавил он, — без моего согласия.
— И такого человека, — заявил Высоконьский, — большевики арестовали. Ну что тут говорить…
* * *Тадеуш нервно гасил папиросу в пепельнице, Ванда быстрым шагом ходила по комнате, третий из присутствующих, которого называли Юлианом, вел себя спокойнее всех, даже улыбался.
— Я считаю, — сказал Юлиан, — что рано или поздно НКВД сам поймет, в чем дело, а у нас нет полной уверенности. — Он снял очки и стал тщательно протирать стекла тряпочкой, которую вынул из кармана.
— У нас самая точная информация, Юлиан, — возразил Тадеуш. — Я уверен, что нашлись такие, кто сознательно хотел подставить Рашеньского, чтобы скомпрометировать все, до сих пор им написанное. И подумать только, все это произошло не случайно, почти сразу же после разговора с нами…
— Прежде всего скомпрометировано посольство, — заявил Юлиан.
— Если бы только это, — вздохнула Ванда. — Рашеньский, — добавила она, — произвел на меня впечатление честного и порядочного человека.
— Ты уверена в этом? Она посмотрела на него.
— Если нам придется действовать, то нужно будет опираться не только на единичных коммунистов.
— Естественно! — Юлиан снова надел очки. — Но не забывайте, что здесь может быть двойная игра. Зачем нам вмешиваться?
Ванда снова стала мерить шагами комнату.
— Это огромный талант, — наконец произнесла она, — действительно огромный.
— Доверяй соответствующим властям…
— Доверие доверием, — буркнул Тадеуш, — а люди могут ошибаться.
Ванда села за стол.
— Попробую вмешаться, буду просить даже на самом высоком уровне, если возникнет в этом необходимость. Рискну.
* * *Осень наступила внезапно. Радван прилетел в Куйбышев ранним утром. Шел дождь, на тротуарах лежали пожелтевшие листья, а когда из окна машины он увидел фасад гостиницы «Гранд», то подумал, что доволен возвращением, соскучился, и лучше всего было бы сперва заехать к Ане, в госпиталь или домой, но, конечно, сначала нужно было зайти к себе и в посольство.
Его удивили неожиданные перемены. Первым, кого он встретил, был Данецкий. Пан староста приветствовал его холодно, сказал, что майор ждет и что Радван уже не застанет в посольстве Еву Кашельскую: она отозвана в Лондон. Стефан даже не предполагал, что эта весть его огорчит столь сильно. Только сейчас он понял, как Ева была ему здесь нужна; он думал о ней и был уверен, что она первая встретит его в посольстве. Почему ее отозвали? Данецкий взглянул на него удивленно: таких вопросов не задают. Ева просила передать Радвану привет, и ничего больше. Впрочем, он излишне разговорился, Радван должен быть подготовлен ко многим изменениям. После отъезда посла Кота и вывода Андерсом войск из СССР в Иран взаимоотношения с советскими властями стали хуже, чем когда-либо. Они должны быть осторожны, бдительны, готовы к возможным провокациям — это подтверждается хотя бы арестом Рашеньского органами НКВД.
Радван помнил поручника-журналиста, их разговор в Татищеве и не скрывал удивления. Подумал, кстати не в первый раз в течение последних нескольких дней, что рушится концепция Верховного главнокомандующего Сикорского. И снова ему послышался голос Вихерского, вспомнились улицы, дорога, порт и вокзал Красноводска. Должен ли он доложить о Вихерском? Знал, что должен, но чувствовал, что не сделает этого; именно о нем думал, входя в кабинет Высоконьского.
Майор встретил его так, будто они расстались только вчера.
— Хорошо, что прибыли. — Майор посмотрел на часы. — Вечером жду от вас письменного донесения, и поговорим не только о командировке.
Не видя в этой перспективе ничего заманчивого, Радван начал писать донесение, хотя спешил к Ане. У него были черновые заметки, и работа не выглядела сложной, если бы не мысль о Вихерском. Помнил его комнату в Красноводске — с видом на залив, почти голубой в лучах заходящего солнца, но порт, откуда отплывали польские транспортные суда в Пехлеви, загораживали дома.
В тот вечер Вихерский без кителя полулежал на кровати, Радван отвернулся от окна и тяжело присел у стола. Потянулся за бутылкой. Налил себе стакан. Водка была теплой. Подумал — хорошо бы хоть небольшой кусочек льда.
Вихерского он встретил в штабе эвакуации в Красноводске. Радван доложил кому положено о своем прибытии и сразу понял, что он здесь не нужен: офицер в роли наблюдателя из посольства, которое уже никого не интересовало… Он вертелся между вокзалом и портом, удивляясь четкости организации эвакуации. Поезда с поляками шли по одной железной дороге из Ташкента. Все осуществлялось точно по плану, предусматривающему завершение операции двадцать пятого августа (1942 г.). Эвакуировалось более восьмидесяти тысяч человек.
Радван на своей трассе «вокзал — порт» задерживался под репродукторами, слушая последние сводки о продвижении фашистских войск: немецкие танки под Сталинградом, на Давказе. Разве можно было удивляться косым взглядам советских солдат и офицеров, наблюдавших прекрасно выглядевшие польские дивизии, убывающие в Пехлеви? «Поляки не хотят воевать, убегают с тонущего корабля».
— Не пей больше, — услышал он, — хочу тебе, Стефан, сказать что-то очень важное.
— Говори.
— Знаю тебя много лет и очень люблю, мне не хотелось бы терять твою дружбу… — Вихерский заметно колебался.
— Ты и сам выпил порядочно. Не потеряешь.
— Не знаю. Разговаривали мы с тобой и пьяные, и трезвые, но то, что я тебе скажу сейчас, это уже не пустые слова. Слушай, поручник Радван, ты имеешь дело с дезертиром.
Радван замер, затем машинально взял китель, который висел на стуле.
— Не понимаю, капитан…
— С дезертиром, — повторил Вихерский. — Я решил остаться здесь.
— Остаться здесь?.. — Радван не мог скрыть удивления, дрожащими пальцами застегивая китель. — Ты коммунист?
— Нет, — покачал головой Вихерский, — не буду тебе все объяснять, просто хочу, чтобы ты знал. Остаюсь с Берлингом, так решил. Ночью все передумал, поверь мне, это была самая страшная ночь в моей жизни.
— Но почему, почему?
— Сказал: не буду объяснять. Скажу только одно: отсюда мы дойдем до Польши, и только отсюда.
Радван молчал.
