Станислав Мыслиньский - Над Припятью
Они замолкли. Боль переполняла их молодые сердца.
Подхорунжий решил немного поспать. Вошел в избу, присел в углу на корточки, прислонившись к стене, и закрыл глаза. Он погрузился в полусонное оцепенение — не спал, но и не бодрствовал. В голове шумело и слышались какие-то удары. «Что это?» — думал он, прислушиваясь. Удары не прекращались, он чувствовал их совсем рядом. Ах, это часы! Соскользнув на пол, он положил руку под голову.
«Тик, тик, тик…» — стучало, словно кто-то бил молотом по наковальне.
Лешек знал, что он не в лесу. Но где же? Хотел встать, открыть глаза, но не мог двинуться, словно налитый свинцом.
* * *— Оленька, доченька! — долетел откуда-то знакомый голос. Он похолодел. Хотел вскочить, крикнуть.
— Слушаю, мамочка! — слышал отчетливо. Это была Оленька… Сон это или видение? Он почувствовал тяжесть в сердце, тело стало тяжелым, словно одеревеневшим.
— Вернемся вечером… — со двора слышался мужской голос. Деревья во дворе украсились молодыми листьями, пахло первой зеленью, доносилось пение птиц. — Позаботься о госте, Оленька! — Голос мужчины был уже тихий, далекий.
Что это? Ах, да! Тарасовичи шли за покупками. В Устилуг, а возможно, во Владимир? Ему это было безразлично. Могли и не идти, остаться дома. Хотя нет. Он хотел побыть вдвоем с Оленькой.
Она подошла и обвила руками его шею. Волна распущенных волос закрыла их от любопытных лучей апрельского солнца. От ее волос, лица исходил тонкий аромат ветра, лесных ландышей и чего-то одурманивающего, женского — у него даже закружилось в голове.
За окнами ленивый ветер играл молодыми листьями деревьев. Шелестели занавески. Из глубины леса доносилось настойчивое кукование кукушки. Они слышали только биение собственных сердец.
«Тик-тик-тик…» — короткий, размеренный, непрерывный стук буквально ввинчивался в мозг. — «Тик-так…»
Нет!.. Они хотят слышать только биение собственных сердец, дрожь груди, разрываемой неспокойными чувствами… Зачем им напоминание о времени! Сегодняшнем! Таком жестоком для любви. Они очень долго ждали этой минуты. Жили надеждой. Теперь уже близкой, до потери дыхания, до боли… Это должно было случиться! Он обнимал ее нежно, чувствуя ее дыхание, ласкающее его щеку, и учащенное биение собственного сердца. Однако слышал и этот непрерывный звук: «тик, тик, тик»… Это часы безжалостным напоминанием о приближающемся расставании нарушали минуты счастья. Жестокая судьба, а возможно, счастливая, подарила им всего четыре часа… «Это двести сорок минут», — думал он, чувствуя ее близость. Нет, это даже не столько! Столько считалось с момента, когда он удалился из полка.
— Жаль… Так мало, — шептала она.
— Мы столько можем иметь! По крайней мере, столько имели, — шептал он. — Знаешь, для меня это огромное счастье…
— Почему? — спрашивала она доверчиво.
— Возможно, потому, что я никогда этого не испытывал, не искал постоянно, как другие. Натолкнулся на тебя в пути, а теперь боюсь, дрожу от мысли, что потеряю.
— Нас не может разлучить никто, никто… — шептала она что-то еще.
— Время! Уже время! — явно слышал он шепот. Настойчивый, словно приказывающий. Очнулся. Кто-то трогал его за плечо.
— Пан подхорунжий! Время идти на пост. Значит, все это было только сновидением, хотя еще так недавно… Воспоминание о мгновениях счастья должно было остаться навсегда в памяти!
— Скоро рассветет. Будет хороший день, — сказал Рысь.
Подхорунжий вышел во двор. Его обдало свежим, насыщенным лесным ароматом воздухом. Он подошел к высокой сосне, оперся спиной о ствол и смотрел, как рассветает. Он любил минуты, когда постепенно наступало утро. Четко вырисовывались стволы сосен, грабов, берез, массивные и коричневые. Над искрящейся от росы травой белела легкая полоска тумана. Он услышал писк белки. Она проворно сбегала по стволу сосны, задерживаясь, чтобы повернуть головку в его сторону. Ее маленькие глазки блестели, а хвост дрожал. Он улыбнулся, увидев, как, задрав, свой непропорционально большой хвост, она помчалась к другой сосне и исчезла в гуще зеленой хвои. «Счастливая, — подумал он. — Радуется жизни, не знает, что такое боль…» Он внимательно всматривался в стволы деревьев, в покрытую росой траву, искал чего-то, стараясь отвлечься от воспоминаний, которые упорно возвращались.
Вдруг он услышал далекий приглушенный конский храп и тихий топот копыт. Долетали они со стороны дороги, по которой только вчера вечером пришли разведчики. Не раздумывая, он бросился в избушку, тронул за плечи лежащих. Те, вскакивая, хватались за оружие. Крадучись, выбежали во двор. Притаились за стволами деревьев и среди зарослей орешника. Молча оттягивали затворы автоматов, проверяли магазины, вынимали из полевых сумок гранаты, готовясь к встрече. «Враг или друг?» — мысленно задавали они себе беспокойный вопрос, с напряжением всматриваясь в сторону дороги.
— Только спокойно… В случае чего дам сигнал. При вынужденном отходе пункт сбора, как установили, — отсюда прямо на запад, в прибрежных зарослях Буга… — подхорунжий отдавал последние приказания, напоминал, как поступать сейчас и в дальнейшем. Он был почти уверен, что это приближаются не друзья.
Ждали с нетерпением, и наконец показались всадники. Их было трое. Они ехали на статных, хорошо откормленных гнедых. От коней поднимался легкий пар. Ехали, очевидно, долго, а возможно, недолго, но галопом. Наездники не соблюдали особой предосторожности; это даже удивило разведчиков, привыкших к строгому соблюдению партизанского наказа: «Будь бдителен, кругом враг!»
Подхорунжий с Сережей стояли за развесистым кустом орешника. Смотрели на едущих. Молчали. Вдруг Сережа с силой схватил Лешека за плечо.
— Хорунжий! Это гитлеровцы… — шепнул он.
Становилось все светлее: восточная сторона неба розовела. Вдали, из-за кромки земли, выплывало солнце. Начинался погожий день. Но лес все еще молчал — даже птицы не щебетали. Тишину прерывали только удары конских копыт, глухо раздававшиеся на лесной дороге.
Вдруг кони громко фыркнули. Очевидно, они испытывали жажду и почуяли воду.
Всадники были близко. Ехали строем. Тот, впереди, очевидно офицер, был с портупеей; он неспокойно и с тревогой оглядывался по сторонам. Двое едущих за ним, казалось, не обращали ни малейшего внимания на окружающее. Они выглядели усталыми, ехали опустив головы, словно спали в седле…
— Хальт! — раздался голос офицера, когда кони поравнялись с лесной сторожкой.
Два всадника резко подняли головы, натянули поводья. Кони почти сразу остановились, вскидывая вверх головы и переставляя на месте ноги.
— Ганс! — Офицер повернул голову и проговорил что-то еще. Один из солдат тяжело соскочил с коня, подал повод товарищу.
Подхорунжий следил за движениями гитлеровца, не спеша идущего к сторожке. Это был мужчина среднего роста, широкоплечий. Он держал наготове автомат, подойдя к окну, заглянул внутрь, после чего ногой толкнул дверь и какую-то минуту подождал…
Кони продолжали фыркать, чуя воду. Офицер с маленькими усиками на молодом продолговатом лице не обращал на них внимания. Он уже успокоился. Наклонившись, похлопывал разогретую шею гнедого. Солдат закурил трубку. На коне он выглядел словно жердь — тонкий, с длинным туловищем.
— Эх, черти! Только бы тот ни о чем не догадался, — шепнул Сережа.
— Скорее всего, нет… Все забрали. А солома, как всюду здесь в избах, — успокаивал подхорунжий. Он был прав, гитлеровец вышел, улыбаясь, помахал рукой, в которой держал фуражку. Сверкнула лысая или остриженная наголо голова.
Остальные соскочили с седел, привязали коней к плетню и вошли во двор.
— Оформим их прежде, чем дойдут до хаты, — шепнул подхорунжий. Сережа кивнул головой.
Однако гитлеровцы не спешили в дом. Лопоча что-то по-своему, они подошли к колодцу, сняли с плеч автоматы и поставили на землю, прислонив их к срубу. Лысый схватился за ручку и, вращая ворот, опускал вниз поржавевшую цепь с деревянным ведром. Колодец был мелкий, всего лишь несколько метров. Вскоре солдат вытащил ведро, наполненное водой.
Офицер воспользовался правом старшего. Широко расставив ноги, обутые в короткие сапоги, он наклонился над ведром, сказав что-то солдатам, громко захохотавшим в ответ. Они стояли, глядя в сторону сторожки, и не видели, что делается у них за спиной.
Подхорунжий кивнул головой. Сережа понял. Держа автоматы наготове, они выскочили из укрытия и очутились тут же, за спиной немцев.
— Хенде хох! — крикнул Сережа.
Смех прервался. Однако солдаты, вместо того чтобы поднять руки, бросились к оружию. Они сами предрешили свою судьбу. Очереди из двух автоматов слились в одну…
Офицер отскочил от колодца и поднял руки. Ведро упало на землю, вода темным пятном разлилась вокруг.
