Ганад Чарказян - Горький запах полыни
Даже по телевизору можно было понять, что идет бесстыдный и торопливый грабеж всенародной собственности. Мгновенно обесценились банковские вклады населения. Возникали и рушились финансовые пирамиды, куда наши, все еще ничему не наученные советские люди, доверчиво несли свои последние рубли. Каждый день гремели выстрелы — бандиты диктовали свои законы вчерашним хозяевам страны. Нищенские зарплаты и пенсии большинства, а на другом полюсе — победившей демократии — кучка жирующих нуворишей, бесстыдно кичащаяся своими неправедно нажитыми богатствами.
После женитьбы я перестал смотреть телевизор. Ведь на экране жизни появилась моя маленькая Дурханый. Со свадьбой долго не тянули, объявили, что Дурханый просватана, и тут же, пока еще не утихли удивленные разговоры, в конце года отпраздновали скромную свадьбу. Гостей было немного — человек пятьдесят, ну и плюс весь кишлак. Женщины угощались отдельно от мужчин. Традиционный плов и привезенная Ахмадом кока-кола. Мы скромно сидели за столиком, на который гости складывали подарки. Потом был свадебный танец. Я что-то старательно и неловко изображал, но зато Дурханый выплеснула в танце всю свою чистую и любящую душу. Седобородые старцы не стыдились слез. А когда начался общий танец — аттан — старики показали, как танцевали раньше — до упаду. Потом мы с Дурханый и самыми близкими уединились в комнате, где я пытался с ложечки накормить свою невесту, а она меня. У нее это получалось лучше.
Хадиджа, моя теща, — без паранджи она оказалась очень милой и моложавой женщиной, — глядя на нас, переживала, что все произошло не традиционно, без настоящего сватовства, когда вместо ответа родители невесты выносят красивое сооружение из искусственных цветов, конфет, блесток с фигурками невесты и жениха в центре композиции. Называется это сооружение хынча. Хадиджа видела его, когда просватали старшую сестру, на место которой она и пришла в дом Сайдулло. Был у старшей сестры и Ширин Хури, после которого они встречались с Сайдулло еще полгода, оставались наедине, разговаривали, держались за руки и даже, как она подглядела однажды, целовались.
Сама Хадиджа выходила замуж по сокращенной программе — после смерти сестры, — и потому все же надеялась, что хоть дочь удастся выдать так, как положено. Не получилось. Конечно, все эти формальности имели смысл, когда жених чужой и незнакомый человек, а не такой близкий и почти родной, как Халеб. Да и к тому же Сайдулло занемог и боялся, что если он вдруг умрет, то свадьба расстроится. Не нравилось Хадидже и то, — а это было уж совсем вне всяких правил, — что часть своего золотого запаса Сайдулло передал дочери в качестве моего махра. Но все золото, в том числе и махр самой Хадиджи, оставалось все там же, в погребке под кошмой. На свадьбу ушли только доллары из дорожного сейфа-посоха.
Тогда же Сайдулло показал мне и еще кое-что — из того, что хранилось в погребке под моей кошмой. Это стало для меня настоящим сюрпризом. Выбросив несколько плоских камней, Сайдулло извлек промасленный сверток цвета моей «песчанки». А из промасленного свертка появился на свет мой родной калаш, пять полных рожков и три гранаты. Хоть сейчас в бой. Но особого энтузиазма мой старый и верный друг во мне не вызвал. Я даже не дотронулся до него. За эти годы стала гораздо ближе и понятней простая мотыга — честное и древнее орудие созидания. Думаю, что теперь только в самом крайнем случае я смог бы взять в руки это совершенное орудие смерти. В небольшом отдельном и чистом свертке сохранились все мои документы и погоны ефрейтора. Там же лежало и последнее письмо из дома, на которое не успел ответить. Я взглянул на фотографию безусого и доверчивого мальчишки в комсомольском билете и не смог сдержать слез. Неужели я был таким чистым и простодушным дурачком? А ведь тогда казался себе очень взрослым и закаленным в боях парнем. Потом, опять со слезами, перечитал мамино письмо, на которое она так и не дождалась ответа. Из всего сюрприза самым дорогим и оказался для меня этот листок из школьной тетрадки в клеточку, исписанный строгим и красивым маминым почерком. Я хотел взять его с собой, но потом подумал, что на старом месте ему будет сохраннее. Ведь это единственное, что у меня осталось от моей родины. Зато теперь я знаю, где оно хранится, и всегда могу прочитать последние мамины слова. Возможно, никаких других слов уже не услышу. В то трудное для меня время безотчетная вера в то, что все же увижу своих родных, почти совсем угасла. И я готовился жить дальше, уже ни на что больше не надеясь.
Сайдулло, немного поглядев на мои слезы, деловито спросил: «Пострелять на свадьбе не хочешь? У нас это любят. Хотя лучше, чтобы не знали, что у тебя есть оружие». Когда я благоразумно отказался от этого мероприятия, он опять уложил мое армейское наследство на место и аккуратно прикрыл камнями. «Ну, вот, — сказал Сайдулло с облегчением, — теперь у меня нет от тебя никаких секретов. Да и у тебя тоже. О твоей ночной гостье я знал. Несколько раз замечал ее быструю тень в предрассветных сумерках. Да и о путешествии в страну цветных камней мне тоже рассказали. Все, идем на свадьбу. Оружие и дочь Вали — твое прошлое, золото — будущее, а Дурханый — настоящее».
На свадьбу приехал и Ахмад из Ургуна — он недавно купил небольшой подержанный грузовичок. Нашу дорогу он выдержал не хуже, чем его «шурави-джип». Дела с металлоломом понемногу разворачивались. Да и невесту — богатую — Ахмад тоже присмотрел. Так что первую брачную ночь мы — «два счастливых муравья» — провели в бывшей комнатке Ахмада, а он — в моей пещере. Проводить ночь с баранами Дурханый категорически воспротивилась. И не только потому, что они пахнут, — ведь они, убеждала меня она, все чувствуют и понимают, только говорить не могут. А разве мы можем быть абсолютно свободны в нашу первую ночь под их понимающими взглядами? Впоследствии она отпускала меня к моим баранам только в те дни, когда не могла быть со мной.
Теперь я проводил в пещере только несколько дней в месяц, а все остальное время в нашем маленьком уютном гнездышке с белеными стенами и ярким прабабкиным ковром на глинобитном полу. Столько счастья сгустилось в нашей комнатке, что, наверное, она светилась в ту зиму, как одна из самых ярких звезд в ночи. И возможно, кто-то в далекой галактике видел наш счастливый огонек и тоже ловил эти странные волны абсолютного блаженства. Дурханый стала для меня всем — и женой, и матерью, и родиной, и вселенной.
До и во время свадьбы часто и хорошо «нашаропленный» Худодад слонялся по кишлаку и рассказывал всем желающим, как он спас будущего жениха, когда тот попал в страну цветных камней. А Вали еще долго жаловался, — то ли в шутку, то ли всерьез, — что Сайдулло перехитрил его — увел у него прямо из стойла такого породистого жеребца. Но, добавлял он, глядя на меня с плутоватой ухмылкой, и мы не в накладе, не в накладе. Я все-таки боялся, что он расскажет о том, что у меня уже есть ребенок от его старшей дочки. И если он не сделал этого раньше, то, возможно, с присущим ему коварством, сообщит об этом на самой свадьбе. Никаких сообщений не последовало, и я был ему благодарен за то, что ничего не огорчило мою дорогую женушку в самый радостный для нее день. Но думаю, что здесь сказалось не только добросердечие соседа, но также и опасение вызвать кровную месть — за оскорбление в такой важный для любого человека день. Обижать друг друга просто так у пуштунов не принято — так воспитали их суровые законы общежития. Да и к тому же огласка могла привести к разводу, а это пятно на всю семью. Тогда и Азизу никто бы не взял в жены.
Но, к счастью, все обошлось. Да и для Вали его сдержанность обернулась неожиданным подарком: среди гостей обнаружился и будущий жених Азизы — пожилой и богатый вдовец из Ургуна, он был когда-то женат на тетке Хадиджи. Да и приехал он на свадьбу к бедным родственникам, видно, только для того, чтобы присмотреть себе что-нибудь свеженькое и деревенское. Разглядев через отверстие в стене все прелести Азизы, — Вали не раз предлагал полюбоваться и мне, — вдовец тут же решился заплатить немалый махр и как можно быстрее стать счастливым супругом. Через отверстие он разглядел все самое соблазнительное. Хромоты, конечно, заметить не успел. Так что в конце свадебного угощения Вали объявил, что Азиза уже просватана и скоро — тоже без всяких Ширин Хури — выходит замуж. После неожиданного и удачного устройства дочери Вали стал расхаживать по кишлаку этаким горделивым и самодовольным петухом, кстати и некстати упоминая то стада овец и коз, то дома и виноградники будущего зятя, который совсем, совсем немного старше его.
Счастье подхватило меня, как полноводная река, и понесло сквозь время. С еще большей скоростью замелькали дни и недели, месяцы и годы. Все они сливались в один, наполненный радостью и смехом Дурханый, бесконечный солнечный день. И ночь, нежная ласковая ночь была тоже одна — одна на двоих. И вот ее-то нам всегда не хватало — день заставлял разомкнуть объятья, расстаться для трудов и забот. Один муравей торопился в поле, а другой суетился дома. Теперь у меня появился смысл жизни. И мой труд из подневольного — только чтобы забыться — превратился в свободный и радостный. Я трудился с утра до вечера, но усталости не испытывал.
