Владислав Шурыгин - Реквием по шестой роте
И словно пелену сорвали с глаз.
Я вдруг замечаю, что у одного из ребят пустой рукав заправлен в карман куртки.
У накачанного, бритого крепыша в широком разрезе брючины поблескивает никелем спиц аппарат Илизарова.
А странная куча металлических трубок, которые я вначале принял за разобранную конструкцию летнего тента, оказалась составленными в кучу костылями…
Раненые!
Взглядом сталкиваюсь с глазами того, веснушчатого, без кистей и стыдливо, словно пойманный на чем-то неприличном, отвожу глаза и вновь натыкаюсь взглядом на широкий кожаный пояс.
Через пару дней в коридорах госпиталя встречаюсь с этим парнишкой. Он быстро, почти бегом пропрыгивает мимо на костылях. Правой ноги у него нет по самое бедро…
* * *На карте долго ищу знакомое по всем московским больничным схемам слово «морг» и не нахожу. Нет его на плане. Потом мой Вергилий по госпитальному комплексу, проходя мимо неприметного одноэтажного здания в глубине госпитального «периметра», кивнул:
— Вон, отделение точной диагностики…
Смерть в госпитале скрыта от глаз. Отделена. Закрыта. И это выгодно отличает госпиталь от руин общегражданской медицины. Помню, когда в октябре 93-го я с ранением бедра лежал в 33-й остроумовской больнице, то каждое утро под окнами хирургических палат из подвала, куда ночью из реанимации и прочих «критических» точек спускали умерших за ночь пациентов, выстраивался целый скорбный «поезд» из каталок, на которых лежали накрытые с головой простынями тела. И их с неимоверным металлическим грохотом нетрезвые санитары везли по разбитому асфальту через добрую треть больничного комплекса к моргу…
И половина больницы с холодным содроганием следила в окна за этой мрачной процессией.
Госпиталь куда гуманнее к своим больным. Ушедших в мир иной здесь стараются по возможности в отсутствие больных сразу вынести из отделения, спустить на лифте к специальному входу, где уже стоит специальная санитарная машина, которая, опять же задворками, увозит скорбный груз к отделению «точной диагностики».
В этом прозвище патологоанатомического отделения свой мрачный юмор. Именно здесь окончательно определяется, как говорят врачи, «умер ли больной от того, от чего его лечили, или от чего иного…».
* * *Вообще, чем дольше ходишь по бесконечным переходам и коридорам госпиталя, тем больше он напоминает некий огромный ремонтный завод.
Сюда попадает, привозится, притаскивается, поступает истерзанная, измученная болью, изъеденная болезнями человеческая плоть. И здесь, в его огромном чреве, будучи рассортированной по полу, возрасту, важности и стоимости, пройдя через рентгены и томографы, УЗИ и кардиограммы, анализы крови, мочи, желчи и еще бог знает чего, эта плоть человеческая исследуется его Технологами.
Они определяют характер и причину поломки и технологию починки каждого попавшего к ним изделия бога.
А потом начинается действо.
Одних распластывают на высоких кожаных столах и, отобрав одним уколом новейшего синтетического яда сознание и ощущения, врезаются в недвижимую, бесчувственную плоть, пробиваются сквозь ткани и кости к источникам боли и там иссекают, вырезают, сшивают, сращивают…
В другие тела впиваются пластиковые сосуды, и через них больная плоть омывается сложнейшими растворами, которые рассасывают, растворяют боль, заживляют, зарубцовывают, восстанавливают пораженные органы и ткани…
Здесь человеческие тела заново учат сгибать суставы, вставать, ходить, есть, испражняться…
Здесь их мнут руки костоправов, «прозванивают» все их нервные «цепи» тончайшими китайскими иглами, греют кварцем и радоновыми парами, массажируют водяными струями.
И в конце, через недели, а иногда и месяцы вновь возвращают их окружающему миру. Не новыми, нет, но с продленным ресурсом…
* * *Человечество только совсем недавно пришло к выводу, что куда более выгодно поддерживать здоровье человека и растянуть как можно дольше его активную часть жизни, чем просто выжать его, как губку, за двадцать лет и в сорок, искалеченным, немощным стариком вышвырнуть на обочину жизни. Ведь живые и здоровые люди, перешагнувшие пятидесятилетний рубеж, это, по сути своей, самые лучшие специалисты и мастера, высочайшие профессионалы. Во многих видах современной человеческой деятельности пик мастерства приходится на время после сорока. Пилоты, капитаны, ученые, врачи, писатели… Всех не перечесть.
То, что сегодня возраст немощности в развитых странах отодвинулся далеко за шестьдесят, позволяет, как ни странно, растянуть младшим поколениям комфорт детства и беззаботность юности. Сегодня семнадцатилетний подросток кажется еще совсем юнцом, а двадцатипятилетний студент никого не удивляет. А ведь еще в начале прошлого века нормальным возрастом для начала трудовой биографии считались шестнадцать, а то и четырнадцать лет. Инженеры покидали стены университетов в двадцать лет. Такова была суровая необходимость. Надо было восполнять естественную убыль…
Помню, как меня поразило, что большинство героев войны 1812 года умерло, едва перешагнув пятидесятилетний рубеж. Еще больше меня удивило то, что их к этому моменту уже давно считали стариками…
…Отношение к больным, к болезням вообще — один из главных показателей духовной зрелости государства. Я помню, как смеялся в советское время над вычитанной в журнале «Здоровье» фразой, что из-за обычного гриппа СССР в год теряет не то два, не то три рабочих дня, или сколько-то там миллионов рублей не созданного из-за этого ВНП. Тогда мне это казалось проявлением «совкового маразма». А совсем недавно в серьезном медицинском журнале я прочел статью о том, что в крупных японских корпорациях разворачивают собственные медицинские центры, чтобы прямо на предприятиях вести медицинское наблюдение за персоналом, так как слишком велики убытки, связанные с невыходом сотрудников на работу по болезни. Поэтому же в капиталистических Японии, Германии, Франции, Голландии и еще целом ряде стран уже введена или активно вводится система обязательной ежегодной диспансеризации населения, которую они посчитали необходимым перенять у Советской медицины…
А у нас, в России, после введения «страховой медицины» сегодня мечтают хотя бы об обязательной диспансеризации школьников. Об остальных речи просто не идет…
Из статьи в медицинском справочнике: «…Каждый второй умерший от рака мог бы жить, если бы он был продиагностирован на ранней стадии болезни. Простейшим способом своевременного выявления онкозаболеваний на ранних стадиях в СССР являлась всеобщая диспансеризация…».
Сегодня средняя продолжительность жизни мужчины в России всего пятьдесят семь лет.
* * *Осторожно интересуюсь у знакомого врача фронтовыми судьбами лежащих в отделении ребят.
Тот, без кистей, конопатый — сапер. Отслужил в Чечне год. Весной их вызвали в одну из местных школ. Перед занятиями кто-то из учителей совершенно случайно обнаружил установленную ночью мину. Боевики свято следуют завещанию убиенного «дядюшки Джо» — Джохара Дудаева, что чеченцу для жизни больше трех классов не надо…
При первом же осмотре мины стало ясно, что установили ее на неизвлекаемость. Надо взрывать на месте, но директор школы буквально умоляла саперов этого не делать. Школу с таким трудом восстановили…
Саперы решили попробовать.
Они смогли снять основную мину, разрядить почти все ловушки, кроме одной, той, которая взорвалась прямо в руках сапера.
Здесь, в госпитале, хирурги сделали почти невозможное — из остатков раздробленных костей и мышц сформировали новые пальцы. Всего по два на руку, но даже это — медицинское чудо. С ними парень уже не беспомощный калека, который даже ширинку без посторонней помощи расстегнуть не сможет…
Крепыш с аппаратом Илизарова — десантник. Был ранен снайпером при одной из зачисток.
Худенький, без ноги — его БТР четыре месяца назад подорвался в Грозном на мощном фугасе…
Все они попали сюда после целой череды медсанбатов и прифронтовых госпиталей, где врачи боролись за их жизни, вытаскивали из шока, выполняли первые, самые необходимые операции. И здесь, в госпитале, специалисты высочайшего класса зачастую фактически заново формируют их тела, пытаясь вырвать их у инвалидности, увечности…
…В Истории Великой Отечественной войны прочитал, что войну выиграли раненые и солдаты 1895–1890 года рождения…
* * *Врачи.
Технологи госпиталя. У каждого свой путь к госпиталю. Редко у кого сразу со студенческой скамьи, из ординатуры. У большинства через десятки гарнизонов, дальних «точек», батальонные и полковые санчасти. У многих за спиной раскаленные госпитальные модули и палатки Афганистана. Десятки выходов на «боевые», где часто приходилось резать, сшивать, обезболивать, интубировать прямо под огнем душманов. Где некоторые сами, поймав душманскую пулю или осколок, теряя сознание от боли, еще успевали вколоть раненому бойцу промедол и последним движением гаснущего сознания зажать кровотечение резиновой удавкой жгута…
