Александр Трушнович - Воспоминания корниловца (1914-1934)
Среди так называемых спецов — инженеров, техников, агрономов, врачей и бухгалтеров — коммунистов в 1927 году в районе было, по моим подсчетам, двое. В беспартийную гущу интеллигенции, основательно ее разжижая, новая красная интеллигенция стала проникать уже после 1930 года. Остатки старой интеллигенции, среди которой были и люди, в 1917 году с радостью встретившие революцию, сегодня объединяла ненависть к советской власти.
Однажды мы, человек десять, праздновали день рождения. Среди нас был старый красный партизан, агент ГПУ. Когда было уже немало выпито, мы вызвали его на откровенность. Он сказал:
— Мы очень хорошо знаем, чем вы дышите и что все вы контрреволюционеры. Нам только надо знать, кто из вас послабее, а кто способен на что-нибудь такое-сякое…
И он жестами и обрывками пьяных фраз объяснил: на вредительство, на создание организации, на агитацию. — Мы вас терпим, пока вы нам нужны. А как только наши спецы вас заменят, тогда мы вас… Только вы, братва, не того…
— Не беспокойся, молчим как рыба.
Моральный уровень был не у всех одинаков. Одни шли на компромиссы с властью иногда больше, чем от них требовали. Другие держались в тени и делали только свое дело. Многое зависело, как всегда у людей, от характера, от культурного уровня, от национального чувства, от обремененности семьей, от личного прошлого, от людей, знавших об этом прошлом, от рода занятий и возможности держаться подальше от большевицких экспериментов, от уменья ладить с коммунистами, что, главным образом, сводилось к умению с ними пить.
К интеллигенции причисляли и счетных работников. Часть из них относилась к категории специалистов. А мы все были в рубрике новой касты “служащих”, что на одну ступень выше лишенцев. Понятие “интеллигенция” в дореволюционном смысле все больше пролетаризировалось. Рабочих и служащих разделяли экономические и политические выгоды в пользу рабочих. Приходит на амбулаторный прием почище одетый пациент, спрашиваешь:
— Служащий?
И следует испуганный или слегка возмущенный ответ:
— Я рабочий!
На курортных, инвалидных и других, связанных с материальной выгодой, комиссиях всегда бравировали словом “рабочий”. Рабочих всюду были обязаны обслуживать в первую очередь: “Сначала рабочие, потом служащие”.
В гуще бесчисленных служащих, бывших мелких и средних чиновников были самые различные люди. С одной стороны, опустившиеся, спившиеся, агенты, предатели, провокаторы. С другой — честные, скрывавшие свое прошлое и довольные, что их никто не трогает.
Были ли интеллигенты, от души преданные советской власти? Были, но по пальцам перечесть. Да и не всегда можно было точно определить, в действительности ли он предан или умело симулирует.
При любой власти есть оппортунисты, становящиеся опорой режима. Но мне приходилось неоднократно беседовать и с людьми, искренне преданными советской власти. Их доводы сводились к тому, что большевики якобы спасли Россию от колонизации иностранцами, разрешили национальный и аграрный вопросы и что только они способны управлять страной. После побоища, устроенного большевиками в стране, большинство из них, вероятно, изменило свое мнение.
В 1929 году в наш район приехал Белоусов, бывший екатеринодарский адвокат и эсер, наживший в свое время немалое богатство на помощи голодающим, видный антирелигиозный деятель, постоянный общественный обвинитель на судебных процессах против духовенства и интеллигенции. На общепрофсоюзном собрании в зале кино он говорил о начинающейся пятилетке и часть доклада посвятил советской интеллигенции. Поводом послужило следующее. Умерла наша акушерка, пожилая, всю свою жизнь проработавшая на этом поприще. Она завещала похоронить себя по церковному обряду. Возникли затруднения: союз Медсантруд в этом случае не мог присутствовать на похоронах, не говоря уже о выдаче мужу пособия на погребение. Мы решили пойти на компромисс: во время отпевания все врачи и медицинские работники ждали с красным флагом за углом, а затем проводили ее без священника на кладбище. Вдобавок мы в знак траура вывесили на больнице красный флаг с траурной лентой. Неприятностей у нас за это было немало:
— Вас, товарищи, надо еще учить и учить политграмоте, что бы вы могли понять пролетарскую постановку!
— Какую еще “постановку”?
— Революция никак не пострадала оттого, что умерла ваша акушерка, к тому же оказавшаяся чуждым элементом.
Нам разъяснили, что красный флаг с траурной лентой вывешивается только по поводу смерти революционных вождей. Это, действительно, была ошибка, ибо заслуги вождей измеряются количеством отправленных на тот свет, акушерка же двадцать пять или тридцать лет помогала появляться на этот свет! И вдруг обоим одинаковая честь!
Белоусов обрушился на нас, как на очаг гнилой интеллигенции, которая служит и Богу, и черту. А затем дал характеристику советским интеллигентам, разделив их на три категории: энтузиастов, примазавшихся, тайных и явных контрреволюционеров, саботажников и вредителей:
— Энтузиасты — это часть интеллигенции, добросовестно служащая советской власти, старающаяся ей помочь во всех ее мероприятиях.
Примазавшиеся — те, кто под видом активизма, выступлений на собраниях, нередко путем доносов стараются втереть очки. Они служат нам только ради собственного благополучия и сохранения собственной жизни. Самое уважаемое ими учреждение — ГПУ. Если бы ГПУ не стало, они бы обратились против нас.
К третьей категории относится та часть старой интеллигенции, которую мы еще не вывели в расход и терпим только потому, что она нам временно нужна.
Сильна ли первая категория и преобладает ли она численно по сравнению с двумя другими? На сегодняшний день(специфическое советское заклинание, в одном из докладов повторенное 56 раз)мы должны констатировать, что их меньшинство”.
Это меньшинство, “энтузиасты”, тогда в 1929 году верили в эволюцию советской власти. Кроме того, часть из них была поставлена большевиками в сносные, по сравнению с другими слоями общества, условия. В качестве ученых, музейных работников и других специалистов они сузили свое поле зрения до микроба в микроскопе или древней статуэтки из кургана и забыли про Россию. Бывшим революционерам и либералам под красным флагом и не надо было ее забывать: им, с детства воспитанным безнационально, Россия была всегда безразлична.
В категории “примазавшихся”, кроме людей, которым некуда было деваться, скрывавшихся офицеров или интеллигентов с ненужными сегодня профессиями, вдов убитых и умерших на войне, скопилось все темное наследие российского прошлого. Из среды “примазавшихся” вышла целая армия доносчиков. Она была нужна советской власти для провокаций, инсценировки вредительских процессов, вскрытия подпольных организаций. От пьяных или больных чекистов и коммунистов мне случалось слышать слова презрения к этим людям, продавшим душу за хлебную карточку, отрез мануфактуры. Когда во время коллективизации им пришлось голодать, то и они начали роптать на советскую власть. Не открыто, конечно. Большевики их вылавливали и уничтожали беспощадно.
Третья категория — национально мыслящая русская интеллигенция. Новая, возрождающаяся, но до 1914 года еще не окрепшая, освободившаяся от пут антинациональных и антигосударственных идей и ставшая на национальный эволюционный путь, ищущая единения государственных и общественных начал.
Мы встречались с этими людьми в первые годы после революции, как с носителями Белой идеи. “Плохая им досталась доля, немногие вернулись с поля”. Но тот, кто вернулся, Белой идее не изменил. Шестерых таких людей я знал в нашей станице. А скольких встречал во время студенческих лет и позже в далеком Таджикистане! В плохой крестьянской или рабочей одежде они выполняли любую работу, переходили границы, участвовали в восстаниях, всегда ко всему готовые, с вечной надеждой на освобождение Родины. А те, кто был на службе, не продавали своей совести, помогали людям, где только могли, часто в ущерб себе, были моральной опорой для слабых духом, светочами религиозно-национальной русской мысли. В страшные годы пятилетки количество их резко увеличилось. Люди изменились, стали национально мыслить. Многие погибли в тюремных подвалах, в ссылках, в лагерях Севера. Те же, кто пользовался всемирной известностью, были в постоянной полуоткрытой оппозиции к власти. Большевики всеми силами, но тщетно, старались привлечь их на свою сторону.
Один из них, великий русский ученый посвятил книгу сыну, надписав “Святой памяти сына моего М.” В Госиздате испугались слова “святой”, предложили изменить на “светлой”. Ученый пригрозил, что опубликует свой труд за границей. В другой книге он поставил эпиграф: “И взял Он крест на плечи свои”. Крест привел большевиков в панику, и они предложили заменить его на “знамя”. Непоколебимость ученого заставила их пойти на уступки. “Антихристы, креста боятся”, — гневно говорил ученый друзьям.
