Михаил Лыньков - Незабываемые дни
9
Немцы захватили Смоленск. Они трубили об этом ежедневно, кричали о большой победе, о близком конце войны. Но по тому, какое множество эшелонов с ранеными переправлялось из-за реки, Мирон понимал, что не так-то легко даются фашистам эти победы.
Гитлеровцы прилагали все силы, чтобы продвинуться дальше, подтягивали новые части, день и ночь шли тяжелые грузовика с техникой и боеприпасами. Железнодорожники сообщили, что на станции скопилось большое количество цистерн с бензином. Немцы не успевали по ночам перекачивать бензин шлангами на противоположный берег, а то и просто переливать его тут же в бочки, которые они затем перевозили по шоссейному мосту и там грузили в вагоны.
Неразгруженных цистерн собралось так много, что немцы, боясь налета авиации, проложили временную ветку от станции в лес, куда и загоняли эти цистерны, старательно маскируя их и самый подход к железной дороге.
Эти цистерны не давали покоя Мирону. Вскоре детальный план ветки был у него в руках, хотя он и так, как свои пять пальцев, знал все железнодорожные пути, каждый тупик, каждый подъезд. Командиры групп подробно обсуждали с Мироном план всей операции. Условились не вести на нее всех людей, так как брать штурмом железнодорожный узел не было никакого смысла, поскольку гитлеровцы могли легко отбить этот штурм, сил у них на это хватало… Поэтому решили провести всю операцию одной небольшой группой, использовав темную ночь. Дубков брался сделать все даже без взрывчатки. Загодя пропели тщательную разведку, точно установили места немецких постов. Железнодорожники доставили на условленное место некоторые инструменты из депо, гаечные ключи.
Была темная безлунная ночь, когда группа Павла Дубкова вышла на работу.
В воздухе сильно парило, чувствовалось приближение грозы. В тихий лесной шорох врывались резкие порывы ветра. Они гулко перекатывались по вершинам сосен и дубов, пригибали к земле молодые березки, наполняли трепетным шепотом пугливые осины. И так же внезапно затихали. Все полнилось тогда тревожной тишиной, которая обычно воцаряется перед грозой. Небо на востоке полыхало частыми зарницами, и оттуда изредка долетали отголоски далекого грома, еще тихого, ласково ворчливого. Одна за другой гасли звезды, тучи быстро облегали небо, и оно становилось все темнее и темнее. Когда поднимался ветер и освежал распаренный воздух, уже веяло в лицо прохладной дождевой влагой.
Первые капли дождя редко посыпались в лесу, когда люди подошли к железной дороге.
— Стрелять только в крайнем случае! — еще раз предупредил Дубков своих бойцов. — Видите, и гроза нам помогает. Но все же будьте осторожны.
Часть людей он оставил около самых путей, там, где начиналась лесная ветка. Они тут же взялись за работу, беззвучно развинтили рельсовый стык, сразу же, за самой крестовиной, вынули костыли, отодвинули немного в сторону рельса.
Сам Дубков, взяв с собой нескольких человек, подобрался к крайним цистернам, заставленным для маскировки срубленными соснами. Скрываясь в кустарнике, люди внимательно осмотрели длинную шеренгу цистерн. Вспышки молнии выхватывали из темноты их серые металлические громады, которые нескончаемой цепью тянулись вглубь леса, скрываясь в этом своеобразном тупике. Дождь лил уже как из ведра. Синеватые молнии то и дело полосовали небо. И оно словно раскалывалось в оглушительных ударах грома. После каждого удара где-то в ночной темени неба прорывались водопады и с новой силой обрушивались на лес, на землю, на молчаливых людей, которые торопко хлопотали около крайних цистерн. Немецкие караульные забились в тамбурные кондукторские будки, изредка попадавшиеся на цистернах. Им было не до охраны. Они жались друг к другу, спасаясь от ливня, и пугливо вздрагивали при каждом близком ударе грома.
Снять пломбы и отвинтить железные пробки у пяти крайних цистерн было делом каких-нибудь двух-трех минут. В воздухе резко запахло бензином. Его пенистые струи-фонтаны с пронзительным шипением ударили в песок, в шпалы и смешались с шумом ливня.
— Отходи, отходи! — отрывисто скомандовал Дубков. Через какую-нибудь минуту в сторону крайней цистерны полетела палка с намотанной на нее горящей паклей. Оранжевое пламя со свистом взвилось ввысь и, проникнув сквозь маскировку, взвихрилось выше сосен, озарив лес трепетными багровыми отсветами. И оно вздымалось все выше и выше, затмевая синий блеск молний, сливаясь с грозными раскатами грома.
Люди поспешно отходили, перешли железную дорогу и под проливным дождем двинулись по лесной тропинке. На крутом берегу реки, около самой переправы, они встретились с группой самого Мирона, который стоял здесь, чтобы в случае надобности помочь или прикрыть отход Дубкова.
— С удачей? — тихо спросил Мирон.
— Как видите! — облегченно вздохнул Дубков, махнув рукой в сторону близкого зарева, которое полыхало все больше и больше, переливалось золотистыми сполохами в косматых клубах грозовых туч.
— Без единого выстрела обошлись.
— Ну, спасибо тебе, браток. От души благодарю… — И под проливным дождем Мирон крепко обнял Дубкова, порывисто поцеловал его. — Ну, пошли!
Они направились за реку.
Промокшие до нитки, уставшие, но окрыленные удачей, они неторопливо шли по лесу. И тут только догадались прикрыться подстилками, мешками, которые взяли с собой по приказу Дубкова, не зная толком их назначения.
— Должно быть, использовать их вместо зонтиков решил наш сапер! — шутили между собой бойцы.
Но Дубков взял эти подстилки и мешки совсем для другой цели. Он намеревался привязать их к кранам цистерн после того, как с них будут отвинчены пробки. Тогда бензин не будет слишком шуметь, стекая на землю. Гроза помогла обойтись без этого «оружия».
Немецкая охрана не сразу заметила пожар. И спохватилась лишь тогда, когда яркое пламя пробилось к будке. Немцы бросились было к горевшим цистернам, чтобы принять какие-нибудь меры. Но сразу увидели, что не в силах сдержать страшный огонь, который с каждой минутой бушевал все сильнее и перебрасывался на новые цистерны. Подступиться к ним не было никакой возможности. Заглушая громовые раскаты, взорвалась крайняя цистерна, и море бушующего огня разлилось вокруг, поглощая деревья, кусты, вздымая под самые тучи клубы черно-багрового дыма. Немцы в страхе бросились назад, начали стрелять, чтобы сигнализировать тревогу.
На станции загудел паровоз, завыла сирена. Комендант Вейс и другие чины, поднятые с постели, бросились было за город, как они делали всегда при налетах авиации. И, только опомнившись, помчались к мосту, который они охраняли как зеницу ока. Узнав, что горят цистерны, Вейс распорядился послать туда паровоз с людьми, чтобы как-нибудь спасти бензин. Паровоз завалился сразу же за стрелкой, застопорил весь путь. Гитлеровцам осталось только любоваться зрелищем пожара, который уничтожал столь необходимое им горючее. И пока они не разобрались в причинах крушения паровоза, все, в том числе и часовые, склонны были думать, что причиной пожара является не что иное, как удар молнии.
Пожар этот наделал немало хлопот Вейсу. Были неприятные телеграммы из Минска, в которых не очень дружелюбно отзывались о служебных достоинствах коменданта, были явные намеки на то, что об этом пожаре известно даже в Берлине.
И если Вейс раньше так восхищался всем: и тихим городком, и красивой рекой, и бескрайними лугами, и густыми лесами — это же теперь немецкое, завоеванное, — то сейчас он начинал на все смотреть другими глазами. И после всех происшествий с мостами, цистернами он ходил молчаливый и мрачный, вымещая свою злобу на подчиненных. Несмотря на все старания, гитлеровцам и полиции выявить виновных в пожаре так и не удалось. Чтобы отвести душу, они расстреляли нескольких человек, попавших в комендатуру без соответствующих документов, повесили на рынке человека, у которого при обыске обнаружили несколько бутылок бензина, посадили в тюрьму десятки людей из лагеря. Но все это не давало результатов. Не было покоя, не было уверенности в завтрашнем дне. Не радовала так же, как в первые дни, кипучая деятельность начальника полиции Клопикова, который, как взбесившийся пес, метался по городку, неистовствовал на допросах, жестоко расправлялся в тюрьме с заключенными. Свои допросы Клопиков превращал в настоящее следствие, затягивал пытки, тешился предсмертными муками своей жертвы. Тогда плотоядно маслились его глаза, дрожали руки, и землистый лоб покрывался желтой испариной.
В такие минуты его побаивался даже начальник тюрьмы, бывший урядник, давнишний приятель Клопикова. Но сначала не говорил ему об этом. И только когда выходили из тюрьмы и свежий воздух приводил Клопикова в нормальное состояние, начальник тюрьмы даже отважился дружески упрекнуть его:
— Нехорошо так, Орест Адамович! Совсем это нехорошо!
