Марин Ионице - На крутом перевале (сборник)
Пахло паленой шерстью, обожженной кожей и преждевременно высохшей полынью. Трудно было понять, продвигаемся ли мы вперед или стоим на месте, так как на поле, плоском, как ладонь, не было никаких ориентиров — луна и звезды в расчет не брались.
Так продолжалось, пока животные не почувствовали воду. Прекратилось это ленивое скольжение. Ноздри задрожали: животные, вытянув шеи, шумно втягивали воздух. Сначала едва заметно, а затем все быстрее стадо устремилось вперед. Я видел, как катится на меня этот коричнево-серый вал, в какую-то долю секунды было ощущение, что я уже раздавлен, что слышится даже хруст костей. Сзади, чуть не падая от изнеможения, бежал заместитель заведующего фермой. Начали успокаивать животных, щелкая бичами над их головами. Все напрасно. Они мчались как обреченные. Заместитель заведующего закричал мне, чтобы я пустил коня вскачь, иначе меня опрокинут. Но конь, подталкиваемый, зажатый стадом, обезумевшим от ощущения близости воды, не мог бежать быстрее.
Кошмарный бег. С вытянутыми шеями, раздувающимися ноздрями, с мордами в пене, с безумными глазами, животные казались какими-то фантастическими существами. Вода, запах которой они уже почувствовали, никак не появлялась, и животные делали отчаянные усилия, чтобы настичь ее. Я уже не обращал внимания, сижу ли на спине лошади или на хребте коровы. Я бы даже не удивился, если бы превратился в кентавра: во всяком случае, и мне передался ритм дыхания стада, чувствовался жар в легких и сухость в желудке, болели, как будто раздавленные, ноги.
В ушах стоял глухой рокот иссушенной земли, по которой, как молот, стучали копыта. Это была каменная лавина, извержение вулкана. Лопались барабанные перепонки, ломило в висках.
Река!
Коровы вошли в воду по грудь, почти достигнув при этом противоположного берега. Одна телочка, из тех что шли впереди, упала и тут же была втоптана в песок.
Это была страшная картина, все животные, казалось, взбесились — находились в воде, слышали, как она плещется, чувствовали ее животом и не могли утолить жажду. По реке плыли разноцветные, всех цветов радуги, разодранные ленты. Животные поднимали передние ноги, чтобы оттолкнуть, утопить этих огромных змей. Но не было и островка чистой воды, без мазута.
Над линией горизонта как-то резко всплыло солнце, и река заалела холодным бездымным пожаром, который слепил, заставляя закрыть глаза или отвернуться.
Ослепленные зловещим светом, уже обессилевшие, животные постоянно поднимали передние ноги, согнутые наподобие вопросительного знака. Как будто в языческом ритуале посреди проклятой воды какие-то монстры в образе коров заклинали, просили дива о помощи.
Река стала красной, словно от крови.
А они все били согнутыми передними ногами по воде, силясь освободиться от чудовищных змей. Тяжело было перенести это зрелище после всего, что выпало на нашу долю этой ночью. Заместитель заведующего отправился верхом поискать где-нибудь выше по реке хотя бы небольшой участок чистой, без мазута, воды, на ходу бросив мне нож:
— Зарежь ту телку, чтобы не мучилась.
Я поймал нож на лету, но понял, что не способен сделать то, что мне велели, — добить ту телку, которая не могла ни подняться, ни умереть.
Заместитель заведующего возвращался, мчась во весь опор. Вся река была в мазуте, но он нашел-таки что-то вроде артезианского колодца и трубу от буровой скважины. По ней текла вода, падая струей толщиной в ладонь в чугунные кюветы трубопровода, который уходил куда-то под землю. Теперь мы могли напоить скот вдоволь.
Горело солнце, такое беспощадное, как будто задумало сжечь все вокруг. Заместитель заведующего фермой решил пойти поискать еще желоба…
Коров приходилось хватать за рога и подтаскивать к кювету. Однажды уже обманутые, они не верили и чистой воде.
Обратно собрались через трое суток. Та телочка, которая споткнулась и была затоптана стадом, не погибла. Она судорожно билась головой о землю. Когда мимо нее проходило стадо, она спокойно смотрела на него одним уцелевшим глазом, а затем снова еще яростнее принялась биться головой о землю. Я подошел к ней с чувством вины за то, что сейчас должно было произойти. Животное медленно положило голову, словно ожидая избавления. Разбитые виски слабо кровоточили. Телка вытянула в мою сторону потрескавшийся от жары и изодранный о песок язык. С болью, но я все-таки решился вонзить ей нож в шею. Дальше все было удивительно спокойно и легко. Я смотрел, как тело животного постепенно переставало биться в конвульсиях и успокаивалось. Все еще не придя в себя, я как мешок упал животом на круп лошади и пустил ее с места вскачь. От ощущения теплого крупа лошади мне стало легче, а бег назад сухой земли под копытами лошади словно убаюкал меня, затушевал в памяти недавнюю картину.
* * *Спокойное солнце, прозрачная тень. Где-то по соседству кудахчет курица, снесшая яйцо. Мы курим и болтаем в тихом углу казармы — кто в майке, кто по пояс обнаженный. Большая божья коровка садится мне на щеку. Я снимаю ее и кладу на ладонь:
— Божья коровка, улети на небо…
Где-то рядом петух подзывает курицу, слетевшую с гнезда.
У нас хозяйственный час. Мы несли кровати и матрацы на солнце. Матрацы — как буйволы, разлегшиеся на траве, не очень новые, не очень старые. Сколько солдат спало на них?
Ночной сон и обязательный час дневного сна. Многие и многие солдаты отдыхали после занятий на этих матрацах. И снились им женщины, которых они ласкали, и поезда, которые мчали их домой, и трамваи, поля, стройки, сады, заводы, леса, пляжи, стада овец, балы, свадьбы, помолвки. Те солдаты, что спали на наших матрацах, сейчас, наверное, в пути, по дороге домой или к месту работы, а может, на вечеринках или в объятиях любимых — где-то в разных уголках нашей страны. Если бы мой матрац был более старым, то, вполне возможно, он помнил бы, что некоторых из тех солдат, кому снились женщины и поезда, которые увозят их домой, уже нет в живых. Были времена, когда солдатская дорога могла стать дорогой, с которой не возвращаются…
Где-то по соседству кудахчет курица, не спеша перебирает лапками на моей ладони божья коровка. Солнце в небе спокойное, и тени от предметов словно прозрачные.
* * *Сегодня у нас занятия по ориентированию на местности. Со стороны мы напоминаем группу туристов. У лейтенанта карта и буссоль. Ничего похожего на солдатский строй, все идут как могут, как хотят. Свободное передвижение. В воинских уставах есть и такое понятие — свободное передвижение. Поднимаемся на холм, опускаемся в долину, впереди еще один холм, понемногу обходим его и возвращаемся туда, откуда пришли.
Заливаются жаворонки. И небо голубое, голубое…
Когда лейтенант поворачивается, на его лице появляется улыбка, даже недоумение. Еще больше удивляемся и мы сами, когда обнаруживаем, что идем строем. Так, без команды, даже не замечаем, когда и как каждый оказывается на привычном месте. Идем в ногу. И уже как само собой разумеющееся, когда Лайо запел, мы все дружно подхватываем песню.
Рассветы бьют в окна, вставай-ка, солдат,
По росному полю нам первым шагать…
Вот и кукушка в роще отозвалась.
А сколько жаворонков рассыпано между землей и небом!
Будь смелым, грудь вперед,
Так и только так.
За страну родную, взгляд вперед,
Так и только так.
Что-то не видно дроздов.
Слышно их пение, а самих птиц в кустарнике не видно…
Мы не замечаем, как уже подходим к городу.
Дуб ветвистый и тенистый,
Спит под ним артиллерист,
Голова на куртке мягкой… [21]
Ах, какие то были времена!.. Солдат устраивался рядом со своей пушкой, подстелив куртку. К нему приходила девушка с цветком в волосах и садилась рядом. А он начинал рассказывать ей не спеша, как обстоят дела на занятиях и какие отношения с младшими командирами, в общем, разбалтывать «военные секреты», а затем целовал «ротик и глаза, потому что в них блестит слеза». «Топ-топ-топ…» Звучит новая песня:
Возьми меня, Георгий милый, на службу в армию с собой.
Тебя бы взял, но ведь с любимой не будет службы никакой.
Мы пели старательно, пели с удовольствием. Все песни, которые только знали. Даже очень старые и совсем наивные, которые сержанты и капралы наши выучили от других сержантов и капралов, а те в свою очередь от других и так далее в глубь времен, может, даже тех времен, когда юнкер Василе Кырлова написал первый марш румынских солдат.
А девушки уже у окон! Какие окна на этой улице! Я бы хотел, чтобы ночью мне приснилась девушка.
* * *— Рэзванчик, сыночек, ну-ка посмотри, что с твоим отцом. Он хочет идти не знаю куда, ты же видишь, что творится на улице…
— Оставь его в покое, пусть прогуляется, раз уж он привык в это время гулять.
