Пентти Хаанпяя - Избранное
Многим навсегда запомнится перетянутый скрипящими ремнями господин, который сидит на возу и, покуривая, изрыгает ругательства. При нем сила и власть. Так зачем же ему утруждать себя? Ведь от этого никто ничего не выиграет: ни дело, ни солдаты, ни тем более он сам. И к тому же он никакой не Наполеон, и идут они вовсе не на битву.
Наступает вечер. Лыжня чуть-чуть подмерзает, и идти становится легче. И вот уже последние километры пути остаются позади. Наконец-то вернулись в казарму. Родным домом, желанным приютом кажется она сейчас солдатам. Многие бросаются на койки не раздеваясь и уже не проснутся до самого утра. Этих ничем не оторвешь от кровати, они не встанут, даже если в казарме вдруг появится сам господин генерал. Но кое-кто все-таки умывается, ужинает, читает молитву и только после этого укладывается спать.
Месть
Его мать всю свою жизнь грезила о чем-то красивом, изящном и трепетном, как порхание бабочек, которые все лето беззаботно машут своими разноцветными крылышками. У нее была нежная душа. Из всего того прекрасного, что волновало кровь, ей досталось лишь несколько ярких почтовых открыток, легкая шелковая лента да один какой-то воздушный наряд; а затем она стала женой торпаря, хозяйкой в низенькой избушке. И ее окружили вечно ревущие дети, пропотевшее грязное тряпье и бесконечные заботы о пропитании — ржаном хлебе и картофельной похлебке. И сколько тут ни мечтай о счастье, в руки оно тебе все равно не дастся…
Ее сын, стройный и красивый, без сомнения, унаследовал материнскую кровь, истому что уже ребенком он, казалось, стремился к более приличной жизни, чем та, которая была уготована человеку его сословия; его не устраивало всю жизнь надрываться на тяжелой работе, валить и ошкуривать деревья, вязать их в плоты и гнать по реке, орудуя веслом и багром. Он отрастил густую вьющуюся челку, ходил всегда с бантом на шее, выучился подписываться красивыми завитушками и пятнадцати лет поступил в магазин помощником приказчика.
Но на торговом поприще Суло Даине — так звали юношу — не добился успеха. Слишком уж он старался походить на господина как одеждой, так и манерой поведения. Вскоре он получил расчет, и вся деревня смеялась над его бедой, все, как один, злорадствовали и судачили о странностях его характера.
Он попытался устроиться то на одну, то на другую приличную, на его взгляд, работу, однако от бесконечных насмешек и издевок его сердце постепенно наполнилось завистью и ненавистью ко всем людям. Но как бы ни бушевали в нем злоба и ярость, как бы ни переполняли его душу бессильная обида и горечь, внешне он оставался неизменно сдержанным и невозмутимым, обычная холодная вежливость ни разу не покинула его.
Шли годы, и Суло Лайне призвали в армию. И там, в каменной казарме и на желтом песчаном плацу, которые в памяти солдат навечно связаны с острым запахом пота и чувством тоски, с ощущением того, что время остановилось, с криками командиров и застревающим в горле бессильным проклятьем, именно там Суло Лайне открылось его истинное призвание, его предназначение в этом мире.
Суло Лайне стал строевым унтер-офицером. На нем изящный мундир. У него бледное и красивое лицо, четкий командный голос, напоминающий крик синицы в голом зимнем лесу. О лучшей доле не приходилось и мечтать. Теперь он мог испить до дна всю сладость мести, мог дать волю своей бесконечной ненависти ко всему человечеству. О, эта ненависть, сколько ее успело накопиться в его душе за какие-то несколько лет, и все потому, что природа наделила его не совсем здоровой кровью, нз дала преуспеть в работе и отравила его сердце горьким ядом насмешек.
Зато с каким интересом наблюдал он теперь за табуном новобранцев, прибывающих в часть. Глядя на них, он определял, кто из них кто: вот это деревенщина, неотесанные мужики, эти вот бесшабашные босяцкие щепки, а вот и господские отпрыски, уже успевшие посидеть на школьной скамье. И все они в руках у него, у Суло Лайне. Стоит ему прикрикнуть, и они замолкнут; здесь он господин, и пусть попробуют только пикнуть. Его сердце дрожало от ненависти, радости и упоения своей властью.
Как бы он счастлив был, когда на раскаленном солнцем песчаном плацу он одним звуком своего птичьего голоса приводил в движение десять человек; он жадно вдыхал запах их пота и прислушивался к их тяжелому дыханию.
— Ложись! — И вздымается пыль! — Ползком, встать, шагом марш! — О, если бы он только мог обрушить на эти спины дождь из железных колючек и сосулек, превратить их в сплошное кровавое месиво, а затем посыпать солью, градом и мелким песком… С какой радостью он излил бы всю свою горечь на это человеческое мясо, с каким упоением отомстил бы солдатам за всю ту несправедливость, которая, как он считал, выпала на его долю.
Огромной радостью для него было выбрать себе жертву среди солдат и позабавиться над ней, распластать беднягу по земле, заставить его пядь за пядью измерять собственным телом родную землю, и все для того, чтобы тот стал в конце концов настоящим воином. Он не упускал ни одной возможности дать солдату наряд вне очереди, посадить под арест, упрятать в тюрьму. И когда ему это удавалось, тогда он чувствовал, что исполнил свой долг, последовал голосу собственной крови.
Он испытывал несказанное наслаждение, наблюдая, как стоящий перед ним здоровенный мужчина кипит бешенством, яростью и ненавистью к нему. Но пусть посмеет произнести хоть ползвука! Копыта вместе — и замри как статуя! Придется проглотить все издевательства, хотя, кажется, легче было бы умереть. Потому что нет среди вас ни одного, кого не страшили бы железные решетки и заплесневелые камни тюрьмы; и как ни сильна ненависть, она никого не ослепляет настолько, чтобы забыть о них. А уж Суло Лайне не упустит возможности засадить вас в тюрьму, он все устроит наилучшим образом, да, именно наилучшим образом. На нем мундир защитника родины, на погонах три белые лычки, и его сердце дрожит от переполняющей его ненависти, радости и гордости…
Так проходит время, год за годом. Одна партия человеческого мяса вырывается из его рук, но на смену прибывает новое, со свежей кровью.
А он все так же стоит на краю плаца, изящный и стройный, на плечах лычки, а в сердце бездонная горечь и ненависть. Он по-прежнему мечтает о том, чтобы обрушить на солдатские спины дождь из железных колючек, а потом посыпать их солью и мелкой пылью. И наверное, только тогда был бы он совершенно счастлив, когда смог бы пройтись по этому песчаному плацу, увязая по щиколотки в искромсанном на куски человеческом мясе, и из-под ног у него брызгала бы алая человечья кровь.
По-военному красиво
Утром капитан Лелу сидел в зале казино и прихлебывал кофе, по обыкновению своему, молча, так что казалось, будто он погружен в печальные раздумья. Но ни единого живого чувства давно уже не оставалось в его душе, одна только беспросветная горечь и нескончаемая, не находящая себе выхода тоска.
Он встал и направился к себе в роту, на службу. Весеннее солнце уже успело подсушить землю, и песок весело поскрипывал под ногами. Дул теплый ветерок и гнал обрывки облаков по прозрачной синеве. Из сосняка доносились звонкие голоса каких-то птах и смешивались с резким, пронзающим воздух карканьем гарнизонных ворон, вовсю радовавшихся весне. Такие весенние дни всегда обновляют душу, убивают закравшихся туда червей уныния, горечи и досады, а ветерок выдувает накопившуюся за год пыль разочарований. Но душа капитана Лелу была подобна загнанной до полусмерти кляче, которой ни до чего уж нет дела, чьи обвислые губы кривит бессмысленная усмешка, обнажая единственный обломанный и пожелтевший зуб.
Да и то верно! Вот думаешь, кто может быть свободнее, чем ветер и облака. Да только и их бег по синему небу так же нескончаем, как и путь капитана Лелу по песчаной площадке гарнизона.
Прошло уже десять лет с тех пор, как капитан Лелу — тогда еще молодой прапорщик — ступил на этот бесплодный песок. Юный и гибкий, чистый и выхоленный, веселый и беспокойный, он напоминал только что прозревшего котенка. Все в этом мире удивляло и радовало его. Потом он проделал несчетное количество шагов по этому песку, жизнь заполнилась тысячами мелких забот, и в разное время две новые звезды появились в петлицах. Он сделался господином капитаном и перестал быть тем добродушным и холеным, похожим на котенка прапорщиком. Жизнь прошлась своей кистью по его лицу, и теперь на нем были отчетливо видны следы прожитых лет, страданий, пристрастия к крепким напиткам. Хотя его мундир был по-прежнему в безупречном порядке, но потерял со временем свою былую щеголеватость и уже не так плотно облегал фигуру. Теперь в одежде капитана стала заметна какая-то трудно объяснимая ветхость, которая особенно бросалась в глаза, когда он надевал шинель, выцветшую от дождя и солнца. Она болталась на нем как на колу, и полы ее хлопали на ветру. Эту его неизменную шинель солдаты прозвали «серой шкурой». А потом название перешло и к ее владельцу.
