Николай Дмитриев - Третья причина
Чтобы отогнать приступ морской болезни, Иртеньев встал с койки и, оставив Реввекку в каюте, вышел, намереваясь подняться на верхнюю палубу. В коридоре слышалось, как где-то внизу натужно пыхтит паровая машина, пахло камбузом, и полковник, стремясь поскорее выбраться на свежий воздух, поспешил к трапу.
На верхней палубе было свежо, после душной каюты легко дышалось, и начинавшийся приступ морской болезни прошёл бесследно. К тому же качка ослабела, и хотя, чтобы устоять, приходилось держаться за поручни, было заметно, как у горизонта появляется край абсолютно чистого неба.
Правда, длинные волны были ещё достаточно высоки, и порой «Шаумут», вскидывая корму, полого скатывался вниз, норовя опять зарыться носом, чувствовалось, что зыбь стихает. Косвенно об этом говорило и то, что свободные от вахты матросы тоже повылезали наверх и грелись, сидя прямо на машинном кожухе у дымовой трубы.
Полковник хотел было подойти к ним, чтобы перекинуться парой слов, но раздумал, остановил взгляд на кильватерной струе и, глядя в ту сторону, где день назад пропали из вида Золотые ворота, поймал себя на мысли, что каких-нибудь сорок лет назад недалеко от Фриско были русские поселения…
По давней привычке полковник прикинул, как могли бы развиваться события, принадлежи Аляска и сейчас России, но тут его взяла за рукав тоже выбравшаяся на палубу Ревекка и слегка обиженно спросила:
— Ты почему меня одну бросил?
— Ну почему же бросил? — улыбнулся Иртеньев и пояснил: — Ты же знаешь, когда качает, лучше лежать.
— Да? — надула губы Ревекка. — Сам говорил, свежий воздух помогает…
— Ну, это если силы есть… — начал было Иртеньев, но Ревекка, всё больше капризничая, оборвала его:
— А у меня вот есть! — и, демонстративно отвернувшись, принялась вглядываться в горизонт.
Полковник выждал с минуту и поинтересовался:
— Что ты там высматриваешь?
— Да вот, — то ли свежий воздух подействовал, то ли Ревекка просто овладела собой, но теперь она говорила сухо, по-деловому: — У нас писали, что русские крейсера Японию со всех сторон блокировали, так что, вполне возможно, и нас перехватят…
— А чего ты их так боишься? — усмехнулся Иртеньев. — В Атлантике пугалась русских броненосцев, а что они тут такого страшного натворили?
— Ты смеёшься? — похоже, Ревекка обиделась. — Эти русские так зажали японцев, что, как мне говорили, здешние дельцы сожгли в Токио дом адмирала Камимуры.
Осведомлённость Ревекки несколько озадачила Иртеньева, и он, собираясь с мыслями, шутливо спросил:
— Адмирала-то за что наказали?
— За бездеятельность. Ведь сразу же вырос фрахт на поставки, поднялись цены на импорт, в общем, ты сам понимаешь…
— Да это-то понимаю, вот только чего ты боишься?
— Ну да, захватят, отвезут себе в свою варварскую Россию, и ещё неизвестно что тогда будет…
— Ничего не будет, — сердито фыркнул Иртеньев и, почему-то вспомнив про Аляску, сказал: — Между прочим, даже наш знаменитый Клондайк ещё недавно принадлежал русским, и, я думаю, с ними вполне можно ужиться.
— Нет, нет, нет! — замахала руками Ревекка. — Я совсем не хочу сидеть где-нибудь в Сибири, не имея возможности написать хоть какой-нибудь репортаж, когда здесь на Востоке, молодая, энергичная Япония противостоит этой ненасытной России, которая так и стремится захватить что только можно!
— Странно, — пожал плечами Иртеньев, — по-твоему, Япония хочет чего-то другого? Насколько я помню, война идёт в Манчжурии, где Россия уже построила железную дорогу и, кажется, целый город.
— Ты имеешь в виду Харбин? — Ревекка посмотрела на Иртеньева.
— Я не помню, как называется этот город, — ушёл от ответа Иртеньев.
— А я имею в виду Порт-Артур! — отрезала Ревекка и пояснила: — У России слишком большие аппетиты, и пока там царит самодержавие, все цивилизованные народы должны помогать японцам!
Столь категорическое заявление неприятно поразило полковника, и он замолчал, обдумывая услышанное. То, что Ревекка сама пришла к таким выводам, он просто не допускал, но вот то, что она могла наслушаться подобных мнений, общаясь с коллегами, было весьма симптоматично.
Правда, Ревекка подходила к этому вопросу чисто со своей точки зрения, и её опасения, попасть вместо Иокогамы во Владивосток, до какой-то степени обоснованы. Конечно же корабли, идущие в Японию, везут туда военные материалы, и действия русских согласно международному праву вполне допустимы.
Что ж, тогда и ему, Иртеньеву, придётся столкнуться с той же проблемой. То, что «Шаумут» тоже имеет в трюмах контрабанду, было предельно ясно, и полковник внутренне усмехнулся, решая, как ему быть, если вдруг из океанской дымки и впрямь появятся «Громобой» или «Рюрик».
* * *Полковник Иртеньев проснулся и какое-то время бездумно смотрел прямо перед собой. За рисовой бумагой сёдзи угадывался дневной свет. Рядом, положив голову на свёрнутый колбаской футон, ровно дышала Ревекка.
Иртеньев хмыкнул, вспомнив, как в их первую ночь на новом месте он, один-единственный раз, приложившись щекой к стоявшей в изголовье деревянной скамеечке, немедленно приспособил вместо подушки этот стёганый тюфячок.
Спальня, где полковник ночевал вместе с Ревеккой, была непривычно маленькой, всего шесть татами, но благодаря раздвижным перегородкам фусума и отсутствию мебели, пространство казалось вполне достаточным.
Хибати, горшок с углями, заменявший здесь печку и ещё прошлым вечером дышавший жаром, остыл, и сейчас над соломенными циновками, сплошь устилавшими пол, тянул весьма ощутимый утренний холодок.
Иртеньев потянул носом бодрящую струю, выскользнул из-под одеяла и, поспешно натянув тёплый халат, вышел наружу. Земля была сплошь усыпана опавшими листьями, а росший у ограды клён, ещё вчера весь казавшийся багряным, сейчас стоял голый, и только на самой вершине осталось три-четыре листика.
Небо покрылось тучами, и, казалось, вот-вот начнётся сигуре — холодный, затяжной дождь. Иртеньев зябко поёжился и, вернувшись в дом, снова нырнул под одеяло, надеясь ещё немного вздремнуть. Однако сон почему-то не шёл, и память сама собой начала перебирать события последней недели.
Да, поначалу всё складывалось как будто неплохо. К радости Иртеньева и, похоже, к некоторому разочарованию Ревекки, русские крейсера так и не появились. Во всяком случае, «Шаумут» спокойно добрался до Иокогамы, и они с Ревеккой в тот же день поездом поехали в Токио, где и поселились в гостинице Сумэйро.
Сначала Иртеньев собирался снять номер в современном отеле, но потом интерес к восточной экзотике перевесил, да к тому же полковник решил быть от всей европейской братии подальше, так что сейчас Ревекка сама общалась со съехавшимися в Токио многочисленными коллегами.
Почувствовав себя в знакомой стихии, она развила бурную деятельность и очень скоро, как и все американские журналисты, прибывшие в Японию для освещения военных действий, была прикомандирована к Первой Колонне японской армии, но разрешения следовать за ней получить не могла.
Японский офицер по связи с прессой на все обращения и просьбы Ревекки только вежливо шипел, показывая в улыбке крупные, желтоватые зубы, но дальше галантных реверансов дело не шло. Более того, круг общения журналистов был тщательно ограничен, и практически они могли встречаться только с чиновниками.
Какое-то время Ревекка носилась с мыслью самостоятельно перебраться в Корею на какой-нибудь джонке, но под влиянием Иртеньева отказалась от столь рискованного предприятия. К тому же выяснилось, что те из журналистов, кто правдами и неправдами оказался там, всё равно никаких выгод не получили. Максимум, чего удалось добиться наиболее пробивным парням из «Нью-Йорк геральд», это проникнуть в Сеул или Пхеньян, но и оттуда, несмотря на наличие корреспондентских карточек, японцы их под всякими благовидными предлогами вежливо, но весьма настойчиво выпроваживали.
Так что всё, чего достигли журналисты, побывавшие в Корее, было созерцание из окон захудалой гостиницы проезжавших мимо скрипучих повозок, запряжённых быками, на которых японцы доставляли к позициям прибывавшее снаряжение.
По зрелом размышлении, ежевечерне выслушивая перед сном бесконечные жалобы Ревекки, Иртеньев пришёл к убеждению, что, несмотря на кажущуюся благожелательность, японцы никого из журналистов в район боевых действий не пропустят.
Впрочем, и у самого Иртеньева дела тоже складывались не лучшим образом. Те радужные надежды, которыми он себя тешил, отправляясь вместе с Ревеккой в Японию, рассеялись, как дым, и теперь здесь, в Токио, полковник чувствовал себя мотыльком, залетевшим в банку.
Во-первых, у него не было никого, к кому он мог бы, в случае необходимости, обратиться за помощью. Во-вторых, его окружал непреодолимый языковый барьер, и каждый раз, в случае необходимости, приходилось прибегать к услугам хоть какого-нибудь переводчика. И в-третьих, самое главное, полковник среди жёлтолицых, малорослых японцев выглядел белой вороной, а уж о том, чтобы раствориться в толпе и думать не приходилось.
