Илья Штемлер - Война детей
Митико уловила знакомые названия и затараторила:
– Нет. Не Гинза. Это Сугинамику. Тут живут студенты, учителя.
– Понятно, – отозвался Олсуфьев. – Те, кто сеет разум и свет.
Митико не поняла иронии Олсуфьева.
Центр пересечения улиц обозначался фонариком, торчащим прямо из асфальта тревожным красным грибком. Как ни странно, именно в контрасте между бликом фонарика и темнотой Глеб стал яснее различать контуры небольших коттеджей, что выглядывали из крон деревьев. Тротуаров не было, и сиротливые автомобили прижимались прямо к каменным оградам.
Митико толкнула калитку, и они прошли тесным коридорчиком к дверному проему, мимо окон, забранных полупрозрачной бумагой.
Глеб и Олсуфьев скинули туфли и надели деревянные сандалии. Хозяин дома, отец Митико, – длинный худой японец в сером кимоно – почтительно поклонился гостям и вежливо пропустил их вперед, в маленькую гостиную. На низком столике рядом с подсвечником лежала толстая книга. Стены гостиной почти полностью были заставлены книжными полками, оставляя свободным угол, в нише которого размещался миниатюрный гонг подле бронзового Будды, что тускнел зеленоватой патиной.
– Очень, очень я рад гостям, – произнес Сюити Канда по-русски, что было приятной неожиданностью. – Наша семья все немного говорят по-русски. Я был в плену во Владивостоке, – и добавил, улыбаясь: – Такие пироги, елки-палки!
Они прошли в другое помещение. Вдоль стены рядом с газовой плитой на веревках висела кухонная утварь. Низкий столик был заставлен всевозможными яствами.
Глеб и Олсуфьев смущенно улыбались. Улыбался и Сюити-сан, улыбалась и его жена – женщина, которой одновременно можно было дать и шестьдесят лет, и двадцать. Она повела руками, приглашая гостей сесть на жесткие продавленные подушки.
За несколько дней пребывания в Японии Глеб еще не успел разобраться в назначении многочисленных тарелочек, которые подавались к столу. Поэтому старался обходиться одной – так было надежнее. Да и на палочки он поглядывал без особого воодушевления…
– Митико сказала, что вам хочется попробовать настоящей японской пищи. Кушайте, пожалуйста, – ободрял хозяин, извлекая из шкафа трехлитровую бутыль.
Глеб уже знал, что в такой посудине японцы держат рисовую водку, терпкую и невкусную.
Хозяин сдвинул металлическую прищепку, вытащил пробку и принялся разливать саке по стаканам.
– О, русскую водку я первый раз попробовал в плену. А еще мы пили… э… чифир. Пачка чая на стакан воды.
– Вы неплохо жили в плену, – Олсуфьев дружески кивнул хозяину. – В те годы не каждый мог себе позволить пачку чая на стакан воды.
– Да. Запутанное было время, – согласился хозяин и что-то быстро проговорил по-японски.
Женщины принялись наполнять тарелки гостей едой. Поначалу они обложили края тарелки сушеными темно-зелеными водорослями. Кусочки белой рыбы чередовались с золотисторозовой.
Митико придвинула блюдце со светлым соусом, палочкой поддела рыбу, обмакнула в соус. Глеб смело последовал ее примеру. Язык брезгливо спрятался от сырого болотного духа. «Как они могут есть подобную дрянь?!» Он искоса взглянул на Олсуфьева.
Тот, хитрец, прикрыл глаза, словно наслаждался едой.
– Европейцы не сразу привыкают к нашей кухне. Но когда привыкнут… – и хозяин громко рассмеялся. – Японцы едят рыбу полусырой. Не успевают ее как следует прожарить: то наводнения, то землетрясения.
– Наоборот. Известно, что именно японцы склонны к неторопливому размышлению, – подхватил Олсуфьев. – Я даже видел книгу, в которой среди текста встречаются чистые страницы.
Специально для размышлений.
– Это уловка. Писатели делают вид, что доверяют читателям, что не хотят навязывать до конца свои мысли. Читателям приятно. Люди истосковались по доверию, – хозяин лукаво прищурился. – Делать приятное выгоднее, чем делать зло…
Глеб не вникал в беседу. В его сознании все перемешалось пестрым клубком. Фразы, запахи, уличная толпа в Гинзе, деревенская тишина Сугинамику. Временами эти картинки куда-то проваливались, и память упрямо возвращалась к Менделеевской улице… Если бы он тогда не удрал, если бы остановил мотоцикл! Что же ему помешало? Страх? Нет, он точно знал, что страха не было. Стыд! Стыд парализовал его волю. А что такое стыд?
Признание собственного бессилия?
Глеб уловил смысл разговора, который вели между собой Олсуфьев и хозяин дома. Как возник этот разговор, Глеб не понял. Видимо, все началось с американской сигареты, которую хозяин предложил гостю. Длинная, с золотистым ободком, она приятно курилась ароматным и легким дымком, наращивая стойкий столбик пепла.
– Я потерял в Хиросиме двух братьев, – мягко улыбался Сюити-сан.
Японцы самую большую беду вспоминают с улыбкой, дабы не огорчить своим настроением собеседника. Олсуфьев улыбнулся, точно перенимая эстафету:
– Да. Это большое горе для многих японцев.
– Для многих японцев, – подхватил хозяин и добавил: – Но не для Японии… Для Японии Хиросима обернулась неожиданной стороной. Взрыв подхлестнул Японию. Зло Хиросимы обернулось техническим прогрессом. Бомба – серьезный стимул, – Сюити-сан развел руками и улыбнулся. – Без жертв не бывает войн, если человечество настолько безрассудно, что допускает войны. Исправить человечество, видимо, нельзя. А если так, то разумнее извлечь урок из опыта Хиросимы. Прочистить мозги, возбудить здоровые инстинкты…
– При условии, что в этот котел не попадете вы сами, лично, – сухо перебил Олсуфьев.
Митико, смущенная оборотом, который приняла вдруг беседа, пригласила гостей осмотреть дом. Раздвинув двери, она предложила взглянуть на сад. Правда, выходить в сад было рискованно:
слишком тесно, точно декорация кукольного спектакля…
Чувство нереальности происходящего овладело Глебом. Почему Япония? Значит, на самом деле в мире существует Япония, и он, Глеб Казарцев, сейчас находится в этой самой Японии, за тысячи километров от дома.
За спиной тоненько прозвенел колокольчик. Глеб обернулся. Сюити Канда стоял в углу комнаты, смиренно прижав к подбородку сложенные ладони. Немигающий взгляд его был устремлен в глубину ниши, где тускнел патиной бронзовый Будда.
– Отец просит прощения у духов своих братьев, погибших в Хиросиме, – пояснила шепотом Митико.
Олсуфьев лишь пожал плечами…
С площадки последнего вагона сквозь распахнутые двери тамбуров было видно, как изгибается на поворотах ярко освещенное тело поезда метро.
Глеб считал остановки. Им надо выходить на девятой. Следующая как раз и будет девятая – Гинза, центральный район Токио.
Глеб отпустил свисающую с потолка ручку, и та мгновенно отпружинила в сторону, чтобы не мешать проходящим.
Следом за Глебом вышел Олсуфьев.
Спать не хотелось, несмотря на поздний час.
Фейерверк реклам был уже усмирен, и каркасы стендов казались обгорелыми. Лишь на куполе многоэтажного универмага «Мицукоси» продолжал вращаться оранжево-голубой шар. Да еще аспидно-красный трилистник венчал стеклянный параллелепипед банка «Мицубиси»…
Глеб и Олсуфьев свернули на какую-то боковую улочку. В нос ударил горьковатый запах жареного сала. Вереницы дремлющих автомобилей прижимались к стенам невысоких домов. Из распахнутых дверей игорных заведений слышались возбужденные голоса. Все эти боковые улочки были похожи друг на друга, словно елочные бусы.
– Черт возьми, – проговорил Олсуфьев. – Просит прощения у погибших братьев, а сам… Поразительно! – Олсуфьев все больше распалялся. – Он думал сразить меня логикой… Жаль, я ему не ответил. Постеснялся.
– И что бы вы ему ответили?
– Как что, как что?! – Олсуфьев взглянул на Глеба. – Найти рацио в Хиросиме, это ж надо!
Он махнул рукой и направился к отелю. Глеб видел, как его крепкая фигура растворилась в сиреневой манящей глубине.
Мягкое кресло уютно обхватывало тело. В раздвинутые створки окна дышал ночной город. Изредка тишину вспарывали пулеметные очереди перфораторов – где-то велись ремонтные работы.
Глеб включил телевизор. Шла прямая трансляция матча на звание чемпиона мира по боксу среди тяжеловесов. Один из них, высокий, со скошенной челюстью, напоминал гуся. Второй – блондин в голубой майке, с темным шрамом над бровью.
В углу экрана бесновались цифры – до конца раунда оставалась минута.
Глеб загадал: если этот раунд выиграет высокий боксер, то все будет в порядке. Все-все-все! Если выиграет высокий, похожий на гуся, все обернется для Глеба благополучно. Ведь прошло уже три месяца. Три месяца и три дня. И все тихо, спокойно, словно ничего и не случилось…
До конца раунда оставалось полминуты.
Высокий боксер нырком ушел от сокрушительного удара.
До конца раунда оставалось пятнадцать секунд. Глеб уже не смотрел на боксеров. Он не мигая следил за световым табло. Конечно, он напрасно поставил на этого гуся. И вообще глупо! После происшествия на Менделеевской улице прошло три месяца и три дня – срок немалый…
