Олена Степова - Все будет Украина
Потом уже, во взрослой жизни, я встретила гипотезу, о том, что земля — живая. У нее есть пульс и дыхание, она чувствует боль, радость, тревогу, плачет и дрожит, когда ей плохо или страшно.
В моем детстве было принято ходить босиком, тогда еще земля вокруг не была изгажена битым стеклом, породой, окурками, пластиком, железом. Сейчас, чтобы пообщаться с землей, у меня остались лишь степи да скалы.
Сейчас, чтобы почувствовать землю, ее силу, дыхание, нужно ехать прочь из города. Хоть не далеко, хоть на чуть-чуть, но прочь, от камня, ненависти, несвободы.
Как только я попадаю в степь, все… Босоножки, тапки, туфли, долой. Идти, притрагиваясь к обжигающей земле, слушать, чувствовать ее пятками, ступнями, пританцовывая от растекшегося, словно мед, зноя. Бежать, плыть, кружиться.
В степи ты не человек: ты — стриж, играющий с небом; ты — ковыль, шелковистая грива земли, которую любит расчесывать ветер; ты — чабрец, полынь, материнка, мята, которую родила земля для силы и песни; ты — родник, живая кровь земли, студеная, бьющая током холода, ласкающая и дающая силы жить.
Когда лежишь на земле, в степи, нужно закрыть глаза, и постараться, утихомирив мысли дышать в такт с землей, слышать ее сердце. Только ты — и солнце, ты — и ветер, ты — и тепло земли, ты — и кузнечики, ты — и птицы.
Мира нет. Он растворяется в стрекоте, зное, запахах, свете. И тебя нет. Ты — это земля, теплая, плодородна, разогретая, живая. У тебя бьется сердце. Тук-тук-тук…
Но оно бьется не в груди, а там, глубоко под тобою, ты просто слышишь этот ритм и твое тело отдается ему, отвечая в такт. Тук-тук-тук…
Может и был смешон в своей простоте и наивности, заросший, бородатый, всегда ходящий босиком чудак, Порфирий Иванов, мой земляк, написавший «Детку», но он слышал землю, и она радовалась общению с ним. Язычество ли это? Нет! Это любовь к земле.
Земля иногда дает странные знания, не всеми понятые, не всеми оцененные, но такие простые. Они идут к нам со стуком сердца, прохладой родников, запахом трав, сиянием звезд, дождями и радугами, мычанием теленка, ржанием лошади, и даже ночные трели сверчков-это знания земли. Скольким пыталась она дошептать, донести, рассказать...
А говорили ли вы, когда-нибудь со своей землей? Слушали ли ее сердце?
Он, бородатый чудик, обсмеянный людьми, слушал, и написал. «Детку». Правильную, не правильную, праведную, не праведную, но мудрую, помогающую, опускающую с придуманных небес, ставящую босыми ногами не на богатство и золото, а на сухую, мокрую, холодную, раскаленную землю, дающую возможность услышать…тук-тук-тук…
В наших степях затерялся маленький, незаметный и малоизвестный поселок БОГИ. Да, даже так. Боги, омывали здесь свои ноги, от степной пыли в кринице на степном кургане.
И не знали Боги, что когда-то на этом кургане будут стоять русские солдаты, орудия и «Грады», и кто-то, маленький и смертный, возьмет на себя право лишать жизни и рвать мою степь ранами, напитывая ее не дождем, а кровью.
Порфирия Иванова и его «Детку» почему-то особенно почитают в России, к нам часто приезжали высокие гости из правительства России. Эти места, степи, криницу, очень любила жена Назарбаева. Удивительно было видеть десятки босых людей, в дорогих костюмах и галстуках, молчаливо стоящих в степи, подставляющих ветру и солнца лица и души, в надежде, что придет единение, а степной жаркий ветер высушит их боли.
Ах, знают ли россияне, так приветствующую войну и благословляющие убийство, что они стреляют в места силы? Ах, знают ли москвичи, испорченные квартирным вопросом, скольким страждущим, покалеченным городской злобой, моя земля дала силы жить? Ах, знают ли, солдаты, плюющие на мою землю ненавистью, что такое дрожь земли?
Дрожь земли. Странное понятие. Но ощутимое. Это как ток, который проходит по телу, нервам, генам, лишая и иссушая в человеке плодородие, вскрывает в нем червоточины и пробуждает к жизни нарывы.
Дрожь земли-это когда, уставшая не от тяжелой работы, а от горестного ожидания предчувствия беды, мать, поднимается на встречу почтальону, зная, что он принес похоронку.
Дрожь земли-это вулканы, сжигающие что-то ненужное, наводнения, смывающее что-то ненужное, катастрофы, ломающие что-то ненужное. Что-то ненужное, это мы, копошащиеся в своем величии и забывшие о своей ничтожности.
Вздрогнула от боли моя степь, принявшая в себя пули, кровь, жизни, тела… вздрогнула моя степь… и дойдет эта дрожь и до полей, и до рек, и до городов, тех, кто возомнил себя богом, и пришел убивать на мою землю.
…А говорили ли вы, когда-нибудь со своей землей? Слушали ли ее сердце? Любили ли ее? Дарили ли ей свою любовь? Гладили ли ее? Баюкали, как ребенка? Что вы знаете о земле, идущие по ней?
В степи всегда присутствуют все стихии — воздух, огонь, земля, металл. Ну, скажете вы, первые три, понятно, а металл? Металл — это я.
Маленький, металлический, городской человечек, помнящий свои корни.
А может быть, нет?! Может быть, я — выкованный в степи, на ее жарких полуденных углях, окуренный степными травами боевой меч, который ждет своего хозяина, чтобы сверкнуть в его руке очищающим мир светом?
А может я степная гроза, степная молния, ярче которой, только вспышка от взрыва галактик? Я, разрываю ваше небо, чтобы докричаться… Эй, что вы делаете, она живая! Мы-живые!
Слышите — тук-тук-тук?!
…Напротив нас, возле города Гуково РФ, срочно переместили лагерь беженцев, теперь на его месте «Грады» и НОНы, они смотрят на нас: Червонопартизанск, Свердловск, Ровеньки, Краснодон. Им все равно, что мы живы, что у нас бьется сердце, им все равно, чью землю топтать.
Но, не все равно моей земле. Я слышу, как ее дрожь, уходит по степи, туда, где ненависть, к истокам, чтобы погасить ее очаг своей любовью и силой… чтобы не прервалось тук-тук-тук…
ОдиночныйВойна меняет понятия, делает обычным необычное и нереальное обыденным. Смех в маршрутке или музыка в кафе — это необычное, может удивить, напугать, обращает на себя внимание, настораживает. Выстрелы -это обычное, это просто заставляет прислушаться, чтобы определить источник угрозы и координаты боя.
На тот выстрел днем, в жару, хоть и раздавшийся почти под боком, по-соседски, никто не обратил внимания. Прислушались, одиночный. И углубились в дела. Мало, ли…
Сейчас оружия в каждом доме полно, с войны на побывку приходят местные, загорелые «защитники родины». Хвастаются трофеями, рассказывают о победах над американскими наемниками, зомбированными украми. Иногда стреляют при этом, от пьяни, от скуки, чтобы показать значимость или похвастаться меткостью.
Здесь война спит в домах принесенными трофеями, она уснула в полях, пригревшимися в земле минами, змеится растяжками в степи и посадках. Ее позвали, и она пришла, затаилась, как серая степная гадюка между камней, и ждет свою жертву.
Когда прохладными вечерами бравые ребята, рассказывают о своих подвигах, благодарные слушатели млеют от красочно описанных ужасов войны, проникаются восхищением к героям, одаряют их восторгом, сигаретами и выпивкой, а менее благодарные, молча отскрипываются зубами, глотая боль, отчаяние и обреченность, расходятся, опустив плечи.
…За выстрелом, минут через пять, крик. Грубый, холодный, даже не крик, хрип, разорванной глотки, души. Какой-то металлически остервенелый. И снова выстрелы, теперь автоматные.
Рядом, как же рядом. Забиться в дом. Поскорее. Закрыть наглухо двери, окна. Черт, как же они замахали, а! Опять разборки, что-ли?! Выяснять не хотелось. Не то время.
Так повторялось около часа: крик, вой, очередь, крик, вой, очередь. Как будто, кто-то рассказывал миру, о чем-то своем, нахрипевшем в душе. После получасового затишья, мы вышли из домов. Первое, что пришло в голову, — закончились патроны.
В ворота постучали, позвали. Соседи. Встревоженные. Значит — беда.
За двадцать домов от меня, за поворотом, на соседнем проулке, остывая в полуденном зное, лежал, распластавшись под буйными, давно не стриженными виноградными лозами, четырнадцатилетний мальчишка, сын соседа, еще вчера хваставшегося военными доблестями и трофеями, который играя отцовским пистолетом, выстрелил в себя. Никто не знает как, может случайно…
...Несколько лет назад на соседней улице появились новые жильцы. Она, высокая, скулистая, ширококостная, вечно угрюмая, на вид глубоко за сорок, но, как потом оказалось, на десяток лет моложе. Он тоже высокий, кремезный, мускулистый, спортивный. И мальчишка, сын, худенький, резвый. Нормальная семья, шахтерская.
Улицы у нас тихие. Дети привыкли играть дружной стайкой, свободно, не боясь. Были конечно шумные споры и детские обиды, но все это прекращалось с твердой позиции мам и пап — соседи не ругаются.
После появления новоселов улицы, куда выходили заборы их двора, превратились в ад. Мальчишка как-то не влился в сборноуличный детский коллектив, стал задирать младших, а любимое развлечение было, стрелять по детям и животным из рогатки, сидя на своем заборе.
