Владимир Орленко - Операция без выстрела
— О чем воркуете?
— Да все про то же, — усмехнулся Серый. — Переночевать бы с какой молодицей. Страх как надоело монашье житье.
— Я тоже не отказался бы, — уронил Ильчишин и пошел своей дорогой.
— Имеешь кого на примете? — не тая интереса, спросил Бегунец.
— Да есть одна.
— И где же?
— А там, на хуторе. Может, видел? Кузьмова дочка.
— Как же, видел. Ты что, понравился ей?
— Тоже скажешь. Разве может понравиться такой красивой девке вшивый и вонючий оборванец? Но меня это не касается.
— Как?
— А так! Перед выходом группы Кузьму надо будет ликвидировать. Этим займусь я. Не оставлять же такую красную девицу сиротой? Позабавлюсь с ней, а потом… Проводник знает: из моих рук никто не вырвется. И все-таки велел, чтобы без шума. И следов не оставляй, говорит. Дом лучше спали. Облей керосином и спали. Люди подумают, что сам сгорел, знают, что Кузьма гнал самогонку.
Бегунец был потрясен.
— Чем Кузьма провинился перед нами? — допытывался он. — А его дочка и подавно! Берешь на себя великий грех.
— Чудак ты какой-то! Тоже мне выдумал — грех! — покачал головой Серый. — Ты же не маленький, пойми: Кузьма слишком много знает. Вот в чем дело, это его грех. В конце концов мы выполняем приказ зверхника, так какой может быть грех?
После напутствий Ильчишина и беседы с Песней Мамчур и Бегунец тронулись в путь.
Километрах в пяти от «страшного дуба» хлопец остановил Миколу:
— Не стоит мне ног бить. Не пойду я в Зеленое.
— Расскажи, друже, что с тобой стряслось.
— Что тут рассказывать… Была балачка с Серым на бережку, как десятки других балачек. Но я понял: все они звери. Кровь в жилах стынет, когда подумаю, до чего дошло…
И Бегунец рассказал Мамчуру о намерениях Серого, уверяя, что эти проходимцы готовы на все и что проводники с ними заодно.
— Кто это тебе сказал? — поинтересовался Микола, нисколько не удивляясь резкости хлопца.
— Небось и так видно. А еще Орех проговорился, что всех нас хотят запродать американцам. Убейте меня на этом месте или вернемся ночью назад. Уничтожим их! Всех до единого!
— Нет, друже, надо идти в Зеленое. Мы должны там побывать, ты же знаешь. А я тем временем обдумаю все.
Это была разумная осторожность: открыться хлопцу Микола не мог — на это нужно было разрешение чекистов. Отпустить Бегунца означало толкнуть парня на рискованный шаг и таким образом поставить всю операцию под удар. Бандитов собирались захватить без единого выстрела.
Возле криницы, что на седьмом километре от Галича, стоял воз, запряженный лошадьми. Чуть дальше, по ту сторону песчаной насыпи, виднелась легковая машина. Микола подошел ближе, заглянул в окна, но внутри никого не было. «Наверное, ошибся», — подумал Мамчур и свернул в дубраву.
Показываться на люди в такой одежде было стыдно, да, наконец, и опасно: опытный взгляд сразу бы распознал в прохожем лесовика, недавно вылезшего из бункера. Об этом свидетельствовал и цвет Миколиного лица, и запах давно не мытого тела. Грязный, бледный, Мамчур был похож на выходца с того света. В этом он убедился, случайно заглянув в зеркальце автомашины. Глянул и похолодел: в черном чубе у него поблескивала седина.
На фронте Микола не раз встречал еще совсем молодых ребят с сединой в волосах. Эта белая изморозь шла воину в солдатском или командирском мундире, с орденами и медалями на груди. Она принималась как знак доблести и никого не удивляла. «Пускай бы на войне, это другое дело, — печалился Микола, — но поседеть в бункере обидно».
Он снова подошел к машине, чтобы заглянуть в зеркальце, и только теперь заметил за колодцем двух человек. Узнал их издали — то были майор Кротенко и полковник Тарасюк.
В этот раз было о чем поговорить. Прошла зима, они ни разу не виделись, поэтому информацию, которая собралась за долгие месяцы, Микола выкладывал несколько часов, отвечая одновременно на вопросы чекистов.
Когда он передал свой разговор с Бегунцом, Тарасюк сказал:
— Мы обсудили ваше предложение и имеем согласие Максима Петровича на участие Бегунца в операции. Но о деталях поговорим позже. Вы должны вывести Ильчишина и Ореха на уже несуществующую базу краевого провода.
— А Песня с его боевиками?
— Песне передадите указание провода оставаться на месте и искать связь на Сокальщине, где он в свое время действовал.
— Простите, — перебил Мамчур, — как же заставить Песню остаться? Он же рвется на базу вместе с Ильчишиным. Удержать его на старом месте просто невозможно.
— Погодите, Микола. Сейчас все поймете. Приказ для Песни приготовим мы. Будьте уверены: он сделает то, что нам нужно.
— Вы в этом сомневаетесь? — спросил Кротенко.
Мамчур ничего не ответил, наверное, мысленно оценивал слова полковника.
— Так что, Микола? — добавил после короткой паузы Виктор Владимирович.
— Вариант не из худших, — улыбнулся Мамчур. — Остается договориться с вами о встрече в дороге.
— И не только об этом, — подхватил Кротенко. — Надо разработать план операции.
— Конечно, — сказал Тарасюк. — Но не тут же, у колодца, решать такие вопросы. Давайте, Петро Федорович, повезем хлопца к Костю Семеновичу. Не возражаете? Вот и хорошо. Микола, подготовьте своего напарника к встрече с нами. Сделайте это деликатно, чтобы не испугать его. Согласитесь на его предложение покончить с бандой и предложите кое-что от себя. Ну, хотя бы знакомство с надежными людьми. Ведь вдвоем вам все равно с семерыми не управиться.
Где-то там, в долинах, напоенных еловым дымом, остались гуцульские жилища. Группа поднималась в горы. Густой туман скрывал все: вечернее небо, леса, вершины. Только разбитая дорога еле виднелась под ногами путников, а потом пропала и она.
Вышли на кремнистую стежку. Впереди шагал Мамчур, за ним, протягивая в тумане руки, плелся Ильчишин. Он сопел, спотыкался и мечтал о передышке. Метрах в пяти-шести сзади из последних сил тащился Орех. Цепочку замыкал Бегунец.
Час назад Ильчишин связался по рации с разведцентром. Он сообщил заграничному представительству, что находится в пути к краевому проводу «Карпаты», передал информацию о местах, пригодных для высадки десанта. Теперь группа, опасаясь погони, отходила как можно дальше в горы.
— Неужели и тут, в глубине Карпат, нашу станцию могут запеленговать чекисты? — удивлялся Ильчишин.
— К сожалению, могут, — ответил Микола. — Они все могут, друже проводник.
Почти полночи они шли без отдыха.
— Ей-богу, лучше лежать в бункере на гнилой соломе, чем тут мыкаться, — ныл Орех.
— Я тоже не могу больше, ноги болят, — пожаловался эмиссар. — Далеко еще, Микола?
— Колыба[24] вроде и рядом, а если идти, далековато выходит. Сначала доберемся до лощины. Это километров пять с гаком. Спустимся тропинкой вниз. Потом снова в гору, но уже лесом. А за буреломом вскоре будет и колыба.
Дорога становилась все трудней. Группа насилу преодолела безлесную гору, потом другую — крутую, поросшую ровными, как свечки, смереками-пихтами.
— Ну-ка, друзья, — подгонял Мамчур спутников. — Скоро уж будет светать.
Из последних сил Ильчишин лез вверх, кряхтел, проклинал Карпатские хребты, которые, казалось, поднимались к самому небу. Ореху свело ногу, и он принялся растирать ее обеими руками.
— Ты видишь, что сталось со мной? — укорял он Бегунца. — Помоги немного, возьми хоть рацию.
Хлопец помог радисту добраться до травянистого лужка, где начинались заросли пихты. Неудержимая волна острого хвойного запаха мешалась с легчайшим запахом какого-то зелья. Путешественники упали в траву.
— Ты хочешь замордовать нас, — ныл Ильчишин, исподлобья поглядывая на Миколу. — Видишь, я как разбитый горшок.
Уже светало, когда группа дошла до бурелома.
— Слышите? Где-то запел петух, — насторожился Ильчишин. — Может, недалеко село?
Мамчур засмеялся:
— Село может попасться через двадцать пять — тридцать километров.
— Откуда же взяться тогда петуху? Почудилось, что ли?
— Это там, на полонине. — И Микола махнул за гнилые стволы голых пихт без коры и хвои, которые казались скелетами на лесном кладбище. — Ждите здесь, я сейчас…
Минут через десять Мамчур вернулся.
— Все спокойно. Пошли в колыбу.
Вдоль стен из нетесаных бревен, прокуренных дымом костра, тянулись широкие лавки, похожие на нары. Пахло травами, ельником. Люди повалились, как подкошенные, на душистое сено и с любопытством осматривали колыбу. Мамчур подтащил к дверям несколько сухих поленьев, которые были приготовлены для растопки, и, став на них, потянулся к полкам. Харчей там не оказалось. Пришлось развязывать торбу. Вынул кусок хлеба, немного сала, луковицу и два комка брынзы.
— И все? — удивился Ильчишин.
