Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака
«Я как это дерево», — улыбнулся он про себя.
— Не слышно, не видно, а пора бы уже, — нарушил молчание командир советской дивизии.
— Пора.
Небо на востоке порозовело и стало немного светлее. Теперь хорошо была видна Козеницкая пуща, протянувшаяся с востока на запад, испещренная на юге полянами, более мелкая и светлая там, где росли молодые рощи. Впереди, где просвечивал песок и остались только островки леса, находился окруженный батальон. Там царила тишина.
Прислушиваясь к первым выстрелам, все молчали, но это молчание становилось тягостным, и люди с надеждой смотрели на артиллериста в очках, который, не отрывая глаз от бинокля, взял телефонную трубку:
— «Слон-два», перенести вправо пятнадцать, зарядить, доложить.
Это звучало как поправка, как перенесение заградительного огня еще до первого выстрела, поэтому генерал спросил:
— Видите их?
Лейтенант не успел ответить — в низком перелеске, намного ближе, чем они предполагали, рассыпалась вдруг цепь вспышек. Они ложились ровно, как по линейке. Секундой позже донесся ровный, сухой треск, как будто кто-то бросил в окно горсть гравия, потом еще раз, еще и еще...
Полковник схватил генерала за руку и почему-то шепотом радостно сказал:
— Бьют залпами.
— А танка не слышно.
Артиллерист подал команду:
— Первое, огонь!
Они не увидели вспышки, но услышали, что сзади высоко просвистел снаряд, выпущенный из гаубицы. Огненный фонтан разрыва взметнулся правее пробивающегося батальона.
— Батарея, по три на орудие, беглым — огонь!
Снаряды полетели стаями, ударили в лес — там выросла отвесная стена пыли, прорезанная красными полосами огня.
Но вот наконец генерал услышал характерный грохот танковой пушки и улыбнулся: «Дошел Шарик!..»
Гремели залпы, в перерывах между ними трещали пулеметы, ритмично били семидесятишестимиллиметровки — полевые и танковая. Грохот и вспышки, которые становились все бледнее в свете наступающего дня, равномерно и неуклонно двигались в сторону наблюдательного пункта. Застигнутые врасплох, немцы стреляли редко и бесприцельно, видно, боялись попасть в своих.
Тем временем батальон исчез, скрытый кронами высок их деревьев, а вскоре стрельба утихла и только мерный рев мотора разносился над росистой травой.
Из-за горизонта показался полукруглый краешек солнца, и в это же время на широкую поляну, расположенную внизу, левее от них, выбежали бойцы. Следом выехала повозка, запряженная парой лошадей, за повозкой выкатился окруженный цепочкой гвардейцев танк; на стальном тросе он тащил за собой пушку. Генерал увидел около самого танка высокого, широкоплечего солдата с копной светлых волос. Рядом с ним шел седовласый мужчина в изорванном пиджаке. Генерал узнал в нем Черешняка и, хлопнув рукой по колену, показал на него стоящему рядом полковнику.
Те, внизу, двигались еще силой разбега — строем, ощетинившись оружием, с широко открытыми, словно в крике, ртами. В какой-то момент строй вдруг рассыпался, и бойцы окружили танк. А когда из люков показались темные шлемы и комбинезоны, бойцы бросились к танкистам, вытащили их за плечи из люков и стали подбрасывать вверх. До наблюдательного пункта донеслось эхо радостных возгласов.
— Вышли, — сказал полковник. — А были на волосок от смерти.
— На собачий коготь, — поправил его генерал и добавил: — Мне пора, еду под Студзянки. Присмотрите, полковник, чтоб ребят мне не помяли, и задержите их в своем штабе, пусть немного отдышатся...
Они пожали друг другу руки, - Генерал подошел к лестнице и начал медленно спускаться, с беспокойством прислушиваясь, как под тяжестью его тела поскрипывают перекладины. Спустившись ниже верхушек деревьев, он уже не мог видеть, как капитан Баранов подбежал к Еленю, который стоял ближе всех, поцеловал его в обе щеки и, сказав: «Спасибо, братцы», осел на землю и заснул. Генерал не видел гвардейцев, которые, тесно окружив Шарика, протягивали руки, пытаясь хотя бы дотронуться до него.
Когда генерал спрыгнул с последней перекладины на землю, один из автоматчиков, прикрывавших отход, приблизился к нему и доложил:
— Гражданин генерал, здесь вас ждет какой-то человек.
— Кто такой? — огляделся генерал.
В нескольких шагах от него стоял Черешняк, держа в левой руке винтовку. Ладонью правой руки он тер заросшую грязную щеку и в смущении бормотал:
— Это я, пан генерал. Насчет этой бумаги на лес...
«РЫЖИЙ»
Отбившийся от стада раненый кабан, затравленный собаками, борется, получает удары, сам наносит их и, истекая кровью, все же остается грозным до последней минуты. Но когда ему удается избавиться от своих преследователей, обмануть погоню и уйти в темные, сырые заросли леса, он опускает голову под тяжестью боли, ложится и зализывает раны.
Подобное произошло и с танком поручника Семенова. Когда Шарик принес топливный насос и мотор вскоре заработал, всех охватила радость — они снова могут сражаться! И только прорвав двойное кольцо окружения и добравшись до своих, они увидели, как досталось машине от удара тяжелой мины и взрыва связки гранат, брошенной под гусеницу: танк надо было основательно ремонтировать.
Людям тоже досталось. Лишь после возвращения, уже среди своих, заметили, что у Еленя на шее сзади фиолетовые пятна — очевидно, лопнул кровеносный сосуд, когда он изо всех сил упирался в заклинившийся люк. У Семенова на лбу появился шрам, хотя он и не помнил, когда и чем его задело. Саакашвили хромал на левую ногу, которую он повредил под Эвинувом. На Янеке не было никаких видимых следов схватки, но и у него ныло все тело и первый день он тоже едва держался на ногах. Они лежали в траве около танка, с ними — Шарик. У него кровоточило ухо и гноилась огнестрельная рана на спине.
— Хотел с нами поменяться, — Семенов в третий раз возвращался к той же теме. — Считал, что задание его слишком легкое. И вот мы живы, а там весь экипаж...
— Я видел между деревьями огонь, но не думал, что это они.
— Легкое задание, трудное задание, а смерть всегда одна, — философски заметил Григорий. — Никогда не знаешь, где с ней встретишься. Еще немного, и от нас бы даже мокрого места не осталось. Немец стрелял, наш гранату в нас бросил. Спасибо, Шарик спас...
Янек молчал. Ему было тем тяжелее, что с самого начала он не чувствовал симпатии к хорунжему Зенеку. Кого нам больше жаль? Тех, кого больше любим, или тех, кого не баловали своими чувствами?
Улыбки и шутки покинули экипаж. Однако молодость победила. Выспавшись в первую ночь, прошедшую сравнительно спокойно, танкисты почувствовали прилив сил и взялись за работу, горя желанием побыстрее привести машину в порядок. О себе они заботились меньше всего — кончилось тем, что они сбросили повязки, которые наложил им санитар. И только за Шариком следили все четверо. Он ходил с двумя повязками, приклеенными пластырем к шерсти.
Утром третьего дня все было почти готово. Все, кроме Янека, занялись проверкой механизмов. А он чуть свет отправился под Острув на склады бригады, откуда должен был принести радиостанцию, потому что старая окончательно вышла из строя. Шарик, конечно, побежал за хозяином.
Прождать пришлось дольше, чем Кос предполагал. Сначала не было техников, которые уехали на передовую ремонтировать поврежденные танки и вытаскивать с поля боя разбитые машины, потом ему пришлось ждать лампу, за которой послали на другой берег Вислы. Не имея возможности как-нибудь ускорить все это, Янек походил немного вокруг штаба и даже спросил о Лидке, но ему ответили, что она дежурила всю ночь, сейчас спит и будить ее не стоит.
Он, впрочем, и не настаивал на этом, потому что и сам не знал точно, чего он хочет: сообщить ей о смерти хорунжего Зенека или просто увидеть, как она выглядит, узнать, о чем думает. Штабные писари пригласили его вместе с Шариком на кухню, угостили обедом и начали расспрашивать, как танкисты были в засаде, как ходили на помощь окруженному батальону, как собака отнесла записку и вернулась с топливным насосом.
Солнце стояло почти в зените, когда после нескольких проб приема и передачи Янек смог наконец уложить радиостанцию в вещмешок и отправиться в обратный путь. Зной донимал с самого утра, но только теперь, выйдя в поле, Янек почувствовал, какая сейчас невыносимая жара. Над землей стоял запах гари, в воздухе висела тонкая пыль; казалось, что воздух обжигает кожу, что с каждым вдохом легкие накаляются все больше и больше.
Янек закатал рукава комбинезона выше локтей, расстегнул ворот. В руке он нес винтовку «маузер» с оптическим прицелом, которую подарил ему на прощание светловолосый гвардеец из батальона капитана Баранова.
Друзья сибиряка удивлялись: «Столько времени ты ее искал, а теперь отдаешь. Она нужна тебе, а не ему». Немногословный солдат произнес тогда длинную речь: «Ценность подарка измеряется тем, насколько он дорог тому, кто дарит. Иногда кусок хлеба значит больше, чем часы от начальства. Я не хочу, чтобы единственным воспоминанием поляков обо мне была бы разбитая гусеница. Я дарю то, что у меня есть и что считаю ценным». Цену винтовке придавали насечки, сделанные перочинным ножом на прикладе. Было их девять. Означали они меткие выстрелы, произведенные сибиряком в окружении под Эвинувом.
