Валерий Барабашов - А смерть подождет
Олег весь напрягся, ждал.
— Чего ты с ребятами сцепился? С Шайкиным собачишься, Серёжу Рискина в чём-то подозреваешь.
Он поник. Не об этом хотел сейчас слышать, не этого ждал от Марины. Неужели она не понимает его?! Зачем эти упрёки, выводы, в которых она неправа?
Олег приспустил стекло дверцы — стало немного легче дышать.
Сказал глухо:
— И ты об этом же. А я думал, что ты на моей стороне.
— Конечно, на твоей. Но…
— Рискин за Линдой недоглядел, Марина. Если не нарочно вязку устроил.
— Не может этого быть, Олег! Ну, почему ты так плохо о нём думаешь? И Шайкин тебе добра желает.
— Ага, желает! На словах. А сам спит и видит, чтобы я куда-нибудь переместился с питомника. А Рискин просто завидует.
— Ты преувеличиваешь, Олег. Ну… некая доля зависти, может, и есть, не буду спорить. Сильным людям всегда завидуют. Это естественно, это в каждом человеке сидит.
— И ты завидуешь?
— И я. Твоему мужеству и упорству. Твоим успехам. Ты с Линдой многого достиг, все это понимают.
— И ты на хорошем счету, Марина! Гарсон тебе славу принёс, заслуженную.
— Да, Гарсончик!… — вздохнула Марина. — Он был. А теперь его нет. Теперь мне всё сначала надо начинать. Слава — она как печка: всё время дровишки надо подбрасывать. Те, что положили раньше, уже сгорели…
Она порывисто вдруг и горячо, обеими руками повернула его голову к себе.
— Обижаешься на меня? Забыл?
— Забыл.
— Значит, и не любил никогда.
— Любил. И сейчас люблю.
— И что же…
Олег молчал, не двигался.
Марина с разочарованным вздохом отпрянула от него.
— Слабые вы на любовь, мужики!… Чуть больше года прошло, а он — «любил»! А если женщина… ну, сомневалась в своих чувствах, проверить хотела! Если сама себе время назначила — убедиться, что…
— Не надо, Марина. Ты меня не любила, теперь я это знаю.
— Любила, не любила… Что ты за меня решаешь? Я сама себя иногда не понимаю.
Он молчал.
— Ты гордый, да. Но бывает, ведь, Олежек, что женщина ошибается. Это ты можешь понять? И простить?
— Марина, за что ты просишь прощения? Ты передо мной ни в чём не виновата, ничего мне не обещала. Это честно, по крайней мере.
Проскурина теребила концы яркого длинного шарфа, говорила подавленно:
— Какие-то похоронные слова произносишь, Олег. У нас ещё вся жизнь впереди, всё ещё можно наладить, поправить… Поехали ко мне, а? Что мы в твоей «Таврии» сидим, как эти… У меня хороший коньяк есть, буженина.
Он покачал головой.
— Нет. Извини. Я обещал другому человеку, что к восьми буду.
— Это… женщина?
— Да.
Марина какое-то мгновение сидела в прострации — совсем не ожидала такого поворота дела. Но скоро взяла себя в руки, сказала с нервным смешком, взбадривая себя:
— Ну… раз обещал. Тогда другое дело. Прощай!
И выскочила из «Таврии», стала голосовать проскакивающим мимо машинам, и вот уже белая «Волга» затормозила у её ног и умчала к сияющим огням города.
* * *Во дворе дома, где жила Женя, какой-то молодой хлыст избивал собаку — в свете фар Олег это хорошо, отчетливо увидел. Собака была привязана к скамейке у детской песочницы, парень бил её ногами, явно стараясь покалечить, а может, и убить. Он был пьян, орал что-то несусветное, дикое, слова за отчаянным визгом собаки трудно было разобрать.
Олег посигналил, потом выскочил из машины, бросился к хулигану.
— Эй! Ты что делаешь?!
Тот на мгновение прервал своё зверское занятие, исподлобья, зло глянул на хромающего к нему человека.
— А тебе что — больше всех надо?
— Прекрати сейчас же! За что ты её бьёшь? Это чья собака?
— Чья собака — не знаю, бью за то, что она гавкала на меня. А я не позволю, чтобы всякая тварь!… На, паскуда!
И парень снова стал пинать собаку.
— Стой, живодёр! Я сотрудник милиции.
— А-а, мент! А п-почему хромой? Хромые менты не бывают. И не твоё дело! Чего лезешь? Хочу и убиваю!
— Стой, говорю! — Олег толкнул парня, он потерял равновесие, упал — да много ли пьяному надо?! А тот ещё с земли, весь в песке, угрожающе шипел:
— Ну, ментяра, кранты тебе! Кто-то не добил, вижу… на протезе… Так я добью!
Парень, одетый как вся шпана в чёрную куртку и такую же чёрную вязаную шапочку, легко вдруг, будто его подбросило пружиной, вскочил на ноги. В следующую секунду Олег почувствовал резкую, обжигающую боль в боку, невольно вскрикнул. А парень бросился бежать.
Олег понял, что без помощи ему уже не обойтись. Выхватил из кармана мобильник, набрал номер.
— Женя, это я, Олег, привет!… Где нахожусь? Да у твоего подъезда… решил-таки зайти… ты же приглашала?
— Приглашала, конечно! Олег, что-то случилось? Ты так тяжело дышишь!
— Да ничего особенного. Ты спустись, а, Жень? Тут небольшая авария… И я не один.
— Иду!
Олег чувствовал свой мокрый бок, рассмотрел в свете фар руку — пальцы были в крови.
Пёс — молоденькая овчарка, кобелёк — тихо поскуливал у его ног, смотрел на Олега как на спасителя, понимал что к чему. Он погладил его.
— Не бойся, дурашка, не бойся. Всё уже позади. Теперь тебя никто бить не будет.
В свете фар «Таврии» скоро появилась Женя — в наспех наброшенном длинном плаще, взволнованная. Увидела кровь.
— Ой, господи! Что это? Ты поранился, Олег? Обо что?
— Финкой меня полоснули, Жень!… Вот, гадёныш, собачку бил, я вмешался… Наверное, «скорую» надо вызвать, кровь хлещет. И в «02» позвони. Я лицо этого ублюдка запомнил, думаю, найдём. Идём, Пегас!
— Это твоя собака, Олег?
— Теперь моя. — Он опирался на плечо Жени. — Кто-то бросил её, а эта сволочь избивал… Женя, возьми у меня в машине аптечку, там бинты, йод… и закрой её.
Она быстро, толково, хотя и дрожала с головы до ног, сделала всё, что нужно. В подъезде, ожидая лифт, подняла на животе у Олега куртку — глубокая рана-порез сильно кровоточила.
— Вот гад! — воскликнул с досадой Олег. — И когда он успел, подонок! Я и ножа-то не видел.
— Тебе больно? — Женя смотрела на него со страхом, держала на поводке отвязанную от скамейки собаку.
Он болезненно улыбнулся:
— Бывало хуже. Ты не бойся, Женя, я живучий… Ты маме ещё моей позвони, только помягче говори, не пугай её. А я не помру, не бойся… смерть… она меня подождёт… Приехали уже, да? Это какой этаж? Седьмой? Ишь, на седьмом небе живёшь. Идём, Пегасик!
Кобелёк послушно пошёл за ними, без колебаний доверившись своему спасителю.
Однокомнатная квартира учительницы географии Добрыниной, где до этого покой её хозяйки нарушал разве что телевизор, наполнилась суетой, телефонными звонками, запахами лекарств из раскрытой автомобильной аптечки. Женя довольно умело промыла рану, наложила на неё толстый марлевый тампон, прилепила его лейкопластырем. Рану щипало и дёргало, но Олег старался не подавать виду, что ему больно.
— Ничего, до свадьбы заживет. Когда наша с тобой свадьба, Женя? — говорил он, по-прежнему безмятежно и широко улыбаясь.
Она в ужасе махала руками.
— О чем ты говоришь, Олег!? Какая свадьба!?
— Я серьёзно… Я же ехал к тебе… предложение делать.
— Ну, помолчи, Олежек! Нашёл время!
— Самое время! Пока едут… Ты маме… родителям моим позвонила?
— Конечно, не беспокойся!… Господи, да ты горишь весь!
Он взял обе её руки, стиснул.
— Когда свадьба, Женя?
Она серьёзно, очень серьёзно посмотрела ему в глаза.
— Да хоть завтра. Как только поправишься.
Он прижал Женю к груди, чувствовал, как бьётся её сердце, как вся она дрожит — и от страха, от переживаний, и от того, что он, сумасшедший лейтенант милиции, не нашёл более подходящего момента, чтобы получить её согласие на замужество. Все что ли, они такие ненормальные, кинологи!?
Губы их слились в нежном и робком поначалу поцелуе, а снизу, с пола, на них с любопытством смотрела молоденькая овчарка, совсем ещё щенок, месяцев пяти-шести. Пегас — такое теперь было у собаки имя — одобрительно вилял хвостом, и большие его влажные глаза светились радостью: он понял, что это его новый дом и его новые хозяева.
А в дверь уже звонили…
Глава двадцать первая
Военное братство — особое, высокое понятие. Это память о боях и погибших товарищах, это ощущение локтя друга и дыхание смерти, это единение душ и родственные чувства на всю оставшуюся жизнь. Это также испытание дружбы на прочность, верности долгу и присяге.
… О своём приезде Лёша Рыжков сообщил заранее. По телефону сказал Олегу, что у него отпуск, поездка с семьёй на море не получается, а вот на денёк-другой приехать в Придонск он бы смог.
— Ну, хоть бы на недельку, Лёха! — огорчённо отвечал Олег. — Что такое два дня?! В общем, приезжай, жду тебя!
Лёша, конечно, мало изменился за эти минувшие два года — всё такой же улыбчивый, простецкий с виду. Вышел из вагона с радостным, сияющим лицом. Олега — тоже радостно и счастливо улыбающегося, сразу же заключил в объятия.
