Юрий Авдеенко - Линия фронта
— Живи, Ваня, по-японски: не надо торописа, не надо волноваса.
Ване понравилась эта азиатская мудрость. И он всегда помнил ее. И в жизни своей редко «торописа». А вот «волноваса» приходилось часто. Видимо, уж таким нервным его родила мама.
Что за черт? На четвертой батарее он увидел невредимые орудия, вокруг — воронки, разбросанные снаряды, перевернутый, разбитый телефон. И ни одного живого человека и ни одного мертвого. Ясно, батарея подверглась артиллерийскому или минометному налету. Но это было, вероятно, минут тридцать назад…
Озадаченный Иноземцев вскинул винтовку и загнал патрон в патронник. Ему пришла мысль, что немцы какими-нибудь тропами вышли в тыл батальону, и пленили состав батареи, и где-нибудь расстреляли в чащобе. Если так, то почему уцелели орудия и невредимы прицелы?
Медленно, прислушиваясь и присматриваясь, Иноземцев двинулся к оврагу, где должны находиться укрытия для лошадей и боеприпасов.
Метров через десять за камнем увидел бойца. Он сидел на стволе вырванного снарядом дерева, из-под каски выглядывал влажный, пропитанный кровью бинт.
Иноземцев спросил:
— Ты с четвертой?
— Так точно, — ответил боец, — заряжающий второго орудия.
— Где командир батареи?
— Убит.
— А политрук?
— Убит.
— Неужто и взводные?..
— Один тяжело ранен, второго совсем… И командиров орудий…
— Где личный состав батареи? — спросил Иноземцев.
— Там. — Раненый показал рукой на овраг.
— А ты почему туда не идешь?
— Здесь повыше, воздуха свежего пораздольнее. Мутит меня в низине.
Убитые лежали на дне оврага, прикрытые ветками можжевельника, по иглам которого катились мелкие капли дождя. Три офицера и одиннадцать бойцов.
Уныло ржали, перебирая копытами, и тоскливо смотрели по сторонам худые продрогшие кони. Батарейцы, сидевшие кто где с самокрутками в зубах, поднялись, увидев Иноземцева, потому что многие признали в нем адъютанта самого командира полка.
Увидев растерянные лица этих людей, Иван понял, что не время и не место, да и не по чину ему, Иноземцеву, выяснять сейчас, на каком основании четвертая батарея прекратила огонь. Он поднял руку на уровень плеча и, подражая старшинам рот, зычно крикнул:
— Батарея, становись!
— А ездовым?
— И ездовым тоже…
Посчитал. Сработала профессиональная привычка, что-что, а считать заведующий базой должен в первую очередь. Получилось, что вместе с ездовыми — двадцать бойцов.
— Слушайте внимательно, — начал Иноземцев. — Командир полка приказал мне принять командование батареей. Не теряя времени, нужно отправить на шестую батарею два передка с боеприпасами. Ездовые, выйти из строя!
Отдав распоряжение ездовым, Иноземцев обратился к батарейцам:
— Наводчики, два шага вперед!
Строй не шелохнулся. Все наводчики были убиты. Но это уже не смутило Иноземцева. Он чувствовал себя уверенно, как на родной базе перед кладовщиками. Из оставшихся в живых батарейцев он организовал два орудийных расчета. Для большего обзора орудия выкатили на опушку леса. Отсюда было хорошо видно, как цепи немецких солдат приближались к позициям первого батальона. Иноземцев не знал уставных команд и кричал:
— Наводить через ствол! Расстояние метров триста, не больше… Шрапнелью! Огонь!
И четвертая батарея заговорила. Первые снаряды ложились не очень точно. Батарейцы понимали, что опыта управления артиллерийским огнем у адъютанта нет. И старались как могли. И каждое попадание в цель вызывало у бойцов бурное ликование.
Атака немцев захлебнулась…
Воспользовавшись затишьем, Иноземцев приказал нескольким бойцам захоронить убитых, а остальным маскировать выдвинутые на опушку леса орудия. Ветки не нужно было рубить. Их сколько угодно валялось на земле, подрубленных осколками. Бойцы брали ветки, крепили их к щитам орудий, к стволам.
Дождь усиливался. Шинели промокли. Нервное напряжение, вызванное атакой, прошло. И теперь все хотели есть. Иноземцев послал человека в тыл, организовать доставку обеда.
Каменистая речка, бурлившая мутной водой, извивалась метрах в ста двадцати правее позиции батареи. На берега речки опирался маленький, но массивный мостик, этакая арка, сложенная из крупных желтых камней.
Проселочная дорога, которая прошла через мост, пересекала Майкопское шоссе и уходила в горы на северо-запад. Мост не принадлежал никому. Но немцы, накануне густо обстрелявшие наши позиции, не тронули мост. Значит, они рассчитывали воспользоваться им. Так полагал Иноземцев. И решил мост минировать.
Толовые шашки нашлись. А вот с саперами дело обстояло хуже. Нет, конечно, любой боец имел представление, как вставить запал и поджечь бикфордов шнур. Но это было только полдела. Мост представлял собой крепкое каменное сооружение. И как полагал Иноземцев, должны были существовать в саперной практике какие-то законы взрывов подобных мостов. Это же не перекладина из жердочек, которую и гранатой ликвидировать можно.
Увы! Выяснять было некогда. Группу минеров возглавил сам. К мосту пробирались руслом речки. Глубокое, подобное оврагу, оно не простреливалось немцами. Идти можно было смело, во весь рост, с камня на камень. Иноземцев шел первым, держа на изготовку у бедра мокрую винтовку. Чуть позади него двое бойцов тащили ящик с толовыми шашками.
Вода шумела напористо. И собственных шагов слышно не было, и кричать приходилось громко, чтобы услышать друг друга.
Вывернув большой валун, взрывчатку положили у самого основания опоры. Бикфордова шнура оказалось только тридцать метров.
Иноземцев сказал бойцу, совсем еще молодому парнишке:
— Сиди здесь. Увидишь две красные ракеты, поджигай шнур и уноси ноги вниз по руслу. Задача понятна?
Боец кивнул. И спросил:
— Закурить не найдется?
— Некурящий я. Вредно это, курить. Для легких вредно.
Второй боец достал кисет. Пока они сворачивали папиросы, Иноземцев ушел вперед. Вода вертелась вокруг камней, пузырилась белой пеной. За этой корягой нужно подниматься вверх. Спускаться, оно легче. Он хватается рукой за скользкие камни, полами шинели метет грязь. Хрустят под сапогами стебли, а мокрая бурая трава лежит на земле, точно зализанные волосы.
Иноземцев поворачивает голову. Вначале он смотрит вниз, где бежит второй боец, прыгая с камня на камень, потом глядит на дорогу и видит, что из-за горы прямо к мосту один за одним выходят немецкие танки. Пять, шесть, девять…
…Две красные ракеты с шипением врезаются в дождь. Ухает взрыв. Мост вздрагивает, но не рушится. Плохой из тебя сапер, Ваня Иноземцев! А никто и не утверждал, что хороший. Но мост все-таки покосился. И первый танк резко затормозил, усомнился в прочности моста. Другие танки остановились тоже. Они стояли почти вплотную один возле другого, подставив артиллеристам свои крестатые бока.
А Иноземцев уже кричал:
— Бронебойными снарядами первому орудию бить по последнему танку, а второму орудию бить по первому танку!
Огонь! Огонь!
И началось…
Батарейцы целились через ствол. И плакали от радости, и ругались матом. На дороге горели все девять танков. И хвосты над танками вились красные и еще черные…
3Часы, похожие на разрезанное пополам яблоко, были сделаны из какого-то желтого сплава и покрыты тонким слоем серебра, потершегося на ободках. Тыльная сторона защищена двумя крышками. На одной готическими буквами было выгравировано: «Mieller Sonnlag, 1911».
Другая имела надпись, выполненную изящной прописью. Часть букв от времени стерлась. И все выглядело так: «Spiral Bregnet 45 rubis».
Иноземцев гордился часами. Они достались ему в наследство от дяди, который привез их с первой мировой войны. Около тридцати лет часы ходили, как говорится, без раздумий и ни на секунду не отставали и не спешили. В первых же боях выяснилось несомненное преимущество карманных часов перед ручными. Последние были, к сожалению, прямо-таки беззащитными. И стекла летели с них, как пух с одуванчиков. Часы Иноземцева на короткой, но массивной цепочке надежно были укрыты у пояса в кармане брюк, и стекло на них казалось прочным и совсем не хрупким. Когда Иноземцев доставал свои часы, то девчонки-радистки, поддразнивая его, говорили:
— Ваня! Это часы из сказок Андерсена! И они должны наигрывать мелодию: «Ах, мой милый Августин! Августин!..»
Но часы были немы, как камни. А сказок Ваня не читал. И вначале подозревал, что радистки имеют в виду Сеньку Андерсона, который работал у них директором магазина «Рыба — мясо». Но, насколько известно, Сенька Андерсон пробавлялся анекдотами да балыком. И сказок не писал. А там, кто его знает, пройдоха из пройдох: всего ожидать можно.
Потом девчонки проговорились, что Андерсен жил до революции и, значит, никак не мог директорствовать в «Рыба — мясо». И значит, предположение насчет Сеньки было ошибочным…
