Леонид Ленч - Из рода Караевых
На первой встрече командиров с новым комэском — а выпив больше, чем следовало, трофейного рома, Бородулин стал задирать «беляка» — Караев отмалчивался.
— А ведь мы с тобой… виноват, с вами встречались на Южном! — говорил «коногон», глядя на Караева в упор прищуренными ненавидящими глазами. Его тяжелое красивое лицо прирожденного воина было на лбу и под глазами покрыто черными точечками от намертво въевшейся в кожу угольной пыли, что придавало ему еще больше суровости.
— Вполне возможно! — вежливо сказал Караев.
— Крепко давал тогда белым гадам жизни Семен Михайлович!
— Да брось ты, Бородулин! — сказал один из командиров. — Кто старое помянет — тому глаз вон!
— Не согласен! — хорохорился «коногон». — Это, по-моему, глупая пословица. И не выдержанная с классовой точки. Я вот в школе, помню, учил басню Крылова — про гадюку. «Хоть ты и в новой коже, а сердце у тебя все то же». Вот эта басня — умная, в самую точку. Правильно я говорю, комиссар?
— Оставь, Бородулин, — сказал комиссар полка Мурузян. — Уймись!
Но «коногон» не унимался.
— Порядочное количество и я лично ваших компаньонов там порубал, на Южном, ох порядочное!..
Караеву на миг изменила его выдержка.
— Ну, если так будем считаться, то ведь и я…
«Коногон» вскочил и, бешено бранясь, стал расстегивать трясущейся рукой кобуру револьвера. На него навалились, отобрали наган, потребовали, чтобы он извинился перед товарищем Караевым. Но Бородулин, буркнув: «Серый волк таким товарищ», — извиняться не стал и, ни с кем не попрощавшись, ушел к себе на ночевку.
Утром, впрочем, встретив Сергея Петровича на улице, он первым отдал ему воинское приветствие и произнес с официальной сухостью: «За вчерашнее прошу извинить!» Сказал и, не дожидаясь караевского ответа, зашагал к своим конникам. В новых бриджах с кожаными желтыми леями, в брезентовых легких сапогах в обтяжку на мускулистых ногах, прямой и стройный, он шел не оглядываясь, явно щеголяя своей выправкой, и Сергей Петрович отдал ему должное.
Не только из классовой неприязни к бывшему белому офицеру не принял Караева комэск Бородулин, тут было еще и другое. Первый признанный храбрец полка, кавалер редкого в те времена ордена Красного Знамени, он смутно почувствовал, что рядом с ним появился сильный соперник, и вот это-то и было не по нутру честолюбивому «коногону».
…Заир был взят одним махом. Два эскадронных пулемета прикрыли своим огнем бородулинских орлов — так звал Бородулин своих конников, — и те подобрались по-пластунски поближе к дувалам, а потом поднялись в рост и перемахнули через проклятую каменную глину. Басмачи, как и ожидал Бородулин, дрогнули и посыпались из кишлака, теряя по пути своего бегства тех, кому аллах присудил доблестно пасть в бою.
Сам неуловимый курбаши Ише-Тюри оплошал. Его нога была уже вдета в стремя, но верный конь вдруг взвился на дыбы, и курбаши, грузный, многопудовый мужик, не удержался и рухнул на землю, успев, однако, вовремя выдернуть ногу из стремени. Тут же он был схвачен и обезоружен подоспевшими красноармейцами.
…Второй эскадрон вступил в Заир — по трое в ряд — уже к вечеру. Багровое солнечное ядро тонуло в зыбком облачном мареве на горизонте. Утомленные кони шли шагом с опущенными головами, их крупы и шеи потемнели и лоснились от пота. Лица всадников тоже выражали крайнюю степень усталости.
Караев ехал впереди эскадрона на своем Постреле, темно-гнедом трофейном жеребчике. Сейчас, еще не остывший после скачки, он казался вороным. Рядом с ним на прекрасном сером англо-арабе ехал командир первого взвода Богдан Грицко, кубанский казак, первый в полку мастер сабельного удара.
Эскадрон Караева на этот раз не выполнил свою оперативную задачу: басмачам удалось, уклонившись от встречи с ним, ускакать другой дорогой на своих свежих дьявольски выносливых конях. Лишь двух всадников Ише-Тюри догнали и зарубили конники Караева, а надо было всех.
— Чего вы расстраиваетесь, Сергей Петрович! — утешал комэска бывалый комвзвода. — Подумаешь, беда какая — не дорубали! Сегодня не дорубали, завтра дорубаем! Кони у них сами знаете какие!
— Не в этом дело, Богдан Лукич, — болезненно поморщился Караев. — «Коногон» будет ехидничать, еще и рапорт напишет на нас командиру полка.
— Нехай его пишет. Товарищ Ладецкий — человек справедливый, он знает, какая тут война и какие случаются фокусы-мокусы… Поглядите направо, Сергей Петрович. Сколько они их тут наваляли!
Сергей Петрович повернул голову направо и увидел трупы басмачей — джигиты лежали кучно в своих полосатых халатах и черных папахах, кто лицом в пыль, кто задрав бороду к равнодушному медленно холодеющему небу. Это был почерк «коногона»: всегда после боя по его приказу трупы басмачей бойцы сносили в одно место для учета, чтобы в донесении на имя командования цифра басмаческих потерь была указана точно — ни на одного больше, но и ни на одну голову, упаси бог, — меньше!
Эскадрон продолжал свое движение. Но вот до ушей Караева и Грицко донесся какой-то странный шум, вроде бы женские крики и мужской хохот.
Караев, придержав Пострела, поднял руку, дав знак эскадрону остановиться.
Всадники натянули поводья. Эскадрон остановился. Да, где-то тут близко кричат и громко смеются люди.
Грицко обернулся, позвал:
— Рашид, ко мне!
К командирам подъехал всадник — узбек, черноглазый, женственный юноша, похожий в своем остроконечном шлеме с красной звездой на ангела воителя византийского иконного письма.
— Ну-ка, Рашид, давай по-быстрому смотай, узнай, что там за ярмарка, — приказал Грицко.
Узбек дал шпоры коню и рысью поехал туда, откуда неслись крики. Вскоре вернулся и, улыбаясь во весь рот, доложил:
— Народ собрался подле хуаза[10], много женщин и наши ребята тоже. Сам Ише-Тюри там, его они живьем взяли! Он в хуаз — буль-буль! — ныряет, достает со дна котлы для плова.
— А как они туда попали, котлы-то?
— Ише-Тюри покарал кишлак Заир за то, что дехкане для нас плов варили, когда мы тут стояли. Его джигиты все котлы, какие нашли в кишлаке, побросали в хуаз.
…Ише-Тюри, голый до пояса, в мокрых, облепивших его толстые ляжки подштанниках, сидел на берегу хуаза — видимо, переводил дух после очередного нырка. Мутно-зеленая взбаламученная вода хуаза смердила так, что Сергей Петрович не выдержал — закрыл нос и рот носовым платком. Женщины-узбечки в своих серых до пят одеяниях с черными чачванами, закрывавшими их лица, смеялись и что-то выкрикивали, показывая пальцами то на хуаз, то на ныряльщика.
— Кричат, что он не все котлы достал! «Ныряй еще, собака», — кричат! — перевел Рашид Сергею Петровичу требование женщин.
Караев подошел к Ише-Тюри, тот поднял голову с прилипшими ко лбу мокрыми, спутанными волосами, и Сергей Петрович прочел в его затравленных глазах с красными белками мольбу о пощаде.
— Скажите женщинам, чтобы они шли по домам! — приказал Сергей Петрович Рашиду. — Пленный пусть оденется, его надо доставить в штаб полка.
Рашид выполнил приказ.
Женщины в ответ загалдели неодобрительно. Ише-Тюри быстро натянул на мокрый торс грязную сорочку и, радостно схватив шаровары, запрыгал на одной ноге, ловя другой непокорную штанину. И тут на месте происшествия появился «коногон».
— По какому, собственно, праву вы распоряжаетесь в расположении моего эскадрона? — гневно обратился он к Караеву.
Сергей Петрович ответил мягко:
— Но он же пленный, Василий Васильевич. Посмотрите на него. Он еще раз нырнет — и, пожалуй, больше уже не вынырнет!
— Жалеете?!
— Жалость тут ни при чем. Жалеть не надо, но и издеваться над пленными не нужно!
— А ему, значит, можно было издеваться над этими бедными женщинами?!
— Вы меня, очевидно, не понимаете. Или не хотите понять!
— Я вас прекрасно понимаю! Слишком даже прекрасно!.. Пока все котлы не вытянет из хуаза — будет нырять.
— Не будет!..
Лицо «коногона» побагровело. Он подошел к уже успевшему надеть шаровары курбаши и, сжимая правой рукой эфес шашки, приказал:
— Ныряй! Там еще котлы остались!
Ише-Тюри понял, что от него хотят, и отрицательно замотал головой. Показав на свои шаровары, он произнес что-то по-туркменски.
— Говорит, что он уже оделся, — перевел Бородулину его ответ Рашид, — и нырять больше не станет.
— Ничего! — грозно сказал «коногон», — пускай в штанах разок нырнет напоследок!
Толпа, окружавшая хуаз, вдруг расступилась, пропустив двух всадников в шлемах со звездами. Это были командир полка Ладецкий и комиссар Мурузян. Расторопный Рашид принял от них поводья, Ладецкий, коренастый и низкорослый, бывший царский солдат армейского гусарского полка, слез с коня первым и подошел к эскадронным командирам. Они вытянулись, отдали приветствие по форме.
