Алексей Матиясевич - В глубинах Балтики
Три дня штормило, на море никто не показывался. На крупной зыби трудно было удерживать лодку на перископной глубине, приходилось идти на глубине 16–20 метров и через каждые 20–30 минут всплывать под перископ для осмотра горизонта. Видимость плохая. Гидроакустик Николаев доложил, что слышит шумы большой группы судов. Вскоре в перископ увидели вышедший из шхер конвой: три транспорта «в балласте» и два «в грузу» в охранении четырех военных кораблей. Снова длительное маневрирование, а потом залп двумя торпедами по наиболее нагруженному транспорту. Возможно, сыграла свою роль крупная зыбь или моя ошибка в расчетах, но взрыва не последовало. Конвой быстро скрылся в тумане. Жаль было торпед.
Правильнее было бы отказаться от атаки, раз в ее успехе нет стопроцентной уверенности. Но командиру принять такое решение непросто. Приподнятое настроение после первой удачной атаки как рукой сняло. К тому же запасов топлива, воды и продовольствия оставалось только на переход на базу, автономность лодки, как говорят моряки, была исчерпана. Обидно было уходить с позиции. Ведь мы сделали намного меньше своих возможностей. Ночью получили приказ из штаба бригады возвращаться в базу.
В команде потихоньку шли разговоры: «Стыдно прийти домой только с одним транспортом». Посовещались с Ивановым и Моисеевым и, подсчитав все наши ресурсы, решили остаться в районе позиции еще на сутки. Так, сами того не зная, мы шли навстречу новой победе и жестоким испытаниям. [165]
Победы не даются даром
В шестом часу утра 14 сентября, во время зарядки аккумуляторных батарей, заметили, что с поста у маяка Утэ в сторону моря сигналят морзянкой. «К чему бы это? — подумал я. — Не иначе, ждут с моря конвой. А может, обнаружили нас и приняли за головное судно охраны?» Стало светать. В 5 часов 45 минут погрузились и начали курсировать вблизи входного фарватера на рейд Утэ.
В 8 часов на вахту на центральном посту заступил штурман Харитонов. Ему определенно везло: и на этот раз он первым обнаружил на горизонте дымы.
В 11 часов 20 минут, когда отчетливо вырисовались мачты и трубы большой группы судов, я объявил боевую тревогу и повел лодку на сближение...
Три транспорта шли строем уступа, в 18–20 кабельтовых им в кильватер следовали еще два. Охранение — три сторожевых корабля и дозорный катер. Уточняю скорость и курсовой угол на головной, самый крупный транспорт. Теперь все внимание приковано к намеченной цели. Знаю, что в отсеках, на боевых постах, стоят люди, на которых я, командир, могу положиться. Любой приказ будет выполнен быстро и точно.
— Аппараты товсь!.. Залп!
Командир боевой части Столов докладывает:
— Торпеды вышли.
Две огромные стальные сигары посланы с таким расчетом, чтобы поразить первый, а возможно, и второй транспорт. Веду мучительный отсчет секунд: «...сорок пять, ноль, сорок шесть, ноль, сорок семь... а вдруг промахнулся?... сорок девять...»
Взрыв! За ним второй! Смотрю в перископ: головной транспорт горит, над его четвертым трюмом поднимается густой бурый дым и вырывается пламя. Люди в панике прыгают за борт. По-видимому, он гружен боезапасом. Второй транспорт, высоко задрав [166] корму и обнажив винт, тонет. Гитлеровцы не получат подкрепления! Это наша помощь осажденному Ленинграду.
Комиссар Иванов по переговорным трубам передал во все отсеки о большом боевом успехе. Решаю атаковать отставшие транспорты конвоя. Поднял перископ и увидел, что корабль охранения идет прямо на лодку.
Пришлось отказаться от атаки и уходить на глубину. Лодка скользнула буквально под килем сторожевика, и сразу же посыпались нам вслед глубинные бомбы. Мы успели уйти на глубину 30 метров, когда очередная серия бомб разорвалась непосредственно над лодкой. Весь корпус задрожал, завибрировал, как огромная стальная балка. В отсеке, где расположен центральный пост управления лодкой, в герметической выгородке, в которой размещена вторая группа аккумуляторной батареи, произошел взрыв газов. Лодка потеряла ход и стала быстро погружаться.
Мысли проносились быстрее молнии, с такой же быстротой надо действовать — иначе гибель. Продувать цистерны, чтобы остановить погружение, не было смысла, ведь ход в тот момент мы дать не могли. Всплывать на поверхность? Но там враг, встреча с которым еще хуже, чем борьба со стихией. На глубине 36 метров лодка легла на грунт. Весь отсек затянуло удушливым, едким дымом. Мои команды заглушает шум воды, со свистом врывающейся в корпус лодки. С силой напрягаю голос:
— Аварийная тревога! Всем включиться в кислородные приборы!
Рядом со мной Моисеев. Его лицо обожжено и окровавлено, но он продолжает руководить людьми. Электрикам удалось быстро включить аварийный свет. В этот тяжелый момент со всей силой проявилась стойкость людей, их отличное знание своих боевых постов и умение бороться за живучесть корабля. Все действовали как на аварийном учении. Штурманский электрик Панов кричит из трюма:
— Сорвало клинкет шахты лага! [167]
Нет, мне сейчас не воспользоваться кислородным прибором, — загубник не дает говорить. Я выбрасываю его изо рта. Трудно дышать, зато я могу общаться с людьми. Спускаюсь в трюм. Он заполнен белесой водяной пылью, колющей лицо. Панов вместе с командиром отделения трюмных Расторгуевым всеми имеющимися в их распоряжении средствами задраивает шахту лага.
Панов, ленинградский комсомолец, стал на лодке коммунистом. Скромный товарищ, отличный специалист. Он похоронил в блокадную зиму в Ленинграде отца и мать. Здесь, на корабле, мы постарались окружить его товарищеской заботой. В минуты испытания Панов, оглушенный взрывом, боролся за корабль, за друзей, за Ленинград, боролся так, как обещал умирающей матери.
Убедившись, что Панов и Расторгуев действуют правильно, я поднялся в центральный пост. Где же военком? Когда произошел взрыв, Петра Петровича сильно ударило спиной о переборку. Услышав стоны раненого радиста Галиенко, комиссар, превозмогая боль, вынес его во второй отсек. В момент взрыва рядом с постом старшего радиста Федора Галиенко из лючка шахты батарейной вентиляции вырвалось пламя. Огонь ударил ему в грудь, в лицо.
По моему приказанию всех, кто находился в центральном посту и особенно пострадал, перевели в другие отсеки.
Поступление воды в трюм прекратили. Пожар ликвидирован. Во время взрыва загорелись краска на трубопроводах и подволоке в районе шахты батарейной вентиляции и висевшая поблизости одежда. Теперь лишь из капковых бушлатов то в одном, то в другом месте вырываются струйки дыма. Тление в толще ваты происходит скрытно, а затем наступает вспышка. Рвем, затаптываем бушлаты ногами и сбрасываем в воду полузатопленного трюма. Отсек полон дыма. Атмосфера такая, что даже включение всего аварийного освещения не помогает, — свет лампочек едва виден. В глазах темнеет. Пошатываясь, хватаюсь за [168] трап, ведущий в рубку. Во время взрыва меня сильно ударило о него спиной, но боль я чувствую только теперь, когда общее напряжение несколько спало. К горлу подступает тошнота, беру в рот загубник, вдыхаю кислород. Не помогает. Собрав силы, я сказал Моисееву:
— Сергей Алексеевич, останетесь здесь пока за меня. Я перейду в другой отсек. Осмотрите еще раз аккумуляторную яму и трюм.
В отсеке остается шесть человек: Моисеев, Посвалюк, Расторгуев, Панов, Гриценко, Кондрашев — все в кислородных приборах. Краснофлотцы помогли мне перейти во второй отсек, там сразу становится легче.
Подошел комиссар, ему и другим товарищам, получившим ожоги и легкие ранения, фельдшер Куличкин уже оказал первую помощь. У старшего радиста Галиенко обожжены лицо, руки и раздроблены пяточные кости. Куличкин делает все, чтобы облегчить его страдания.
В центральном посту во время взрыва находились тринадцать человек, все были контужены и отравлены газами. Моисеев, Продан, Дмитриев, Кондрашев, Посвалюк, кок Козлов получили ожоги и легкие ранения.
Я быстро отдышался и вернулся в центральный пост. На поверхности по-прежнему ходят фашистские катера: промчатся над лодкой полным ходом, сбросят одну-две бомбы, отойдут на некоторое расстояние и стоят, слушают. На лодке все шумящие механизмы остановлены. Только морские часы продолжают мерно тикать, и звук их кажется очень громким в наступившей тишине.
Маневры катеров отчетливо слышны, и когда они проходят, не сбросив бомб, каждый думает; «Ну, пронесло».
Вместе с Моисеевым осмотрел весь отсек. Наш центральный пост, где каждая деталь пригнана, где глаз всегда радует привычный морской порядок, сейчас не узнать: палубный настил над аккумуляторной батареей [169] вздулся горбом, герметические крышки люков и дверь радиорубки сорваны, тяжелую камбузную электроплиту сдвинуло с места, вертикальная стенка выгородки радиорубки превращена в гармошку, шахта батарейной вентиляции разорвана по шву. Это все — видимые повреждения. Надо еще узнать, что с моторами, не повреждены ли винты, перекладываются ли рули, проверить работу множества механизмов.
