Олег Курылев - Суд над победителем
— Благодарю за разъяснения, мистер Скеррит, — снова кивнул Алекс.
Поглядывая на адвоката, он пытался понять, чем озабочен этот человек более всего: судьбой своего клиента или степенью той выгоды, которую он извлечет лично для себя? Он предполагал, какая борьба шла за право защищать его — Шеллена — в зале суда. По нервозности следствия и по тем материалам прессы, к которым ему удавалось получить доступ, процесс обещал быть громким и неоднозначным — это ли не мечта каждого адвоката, особенно если он относительно молод и амбициозен. Сколько внимания к его персоне, сколько возможностей блеснуть красноречием, рассыпавшись цитатами, интервью и замечаниями о своем видении закона на первых полосах всяких «Таймсов» и «Гардианов», куда непременно следом попадут и его портреты. А какие возможности открываются в этом процессе для составления последней защитительной речи! Сколько словесных парадоксов можно сконструировать (измена по велению сердца!), сколько обвинений можно выдвинуть в адрес надменных маршалов и премьер-министров (когда еще такое представится?), как легко можно заставить толпу, затаив дыхание, следить, как, балансируя на грани между священной памятью к павшим и презрением к тем, кто посылал их на смерть, призываешь в свидетели самого Господа Бога, ощущая при этом поддержку могучей англиканской церкви. Да после такого процесса, когда пережившая века речь Цицерона в защиту Каталины покажется скучным бормотанием, а речь в защиту государственного изменника Шеллена станет образчиком отваги и следования принципам демократии, можно смело баллотироваться в палату общин и, возглавив там один из правовых комитетов, войти в сотню первых людей Англии. И, в сущности, в этом нет ничего плохого, ведь как раз из таких и получается настоящий политик.
— Что ж, теперь нам нужно решить несколько принципиальных вопросов, Алекс, — продолжил беседу Скеррит, — и первый из них — ваш персональный статус во время судебного заседания. Дело в том, что сорок семь лет тому назад в английском уголовном суде обвиняемому впервые было предоставлено право давать показания. До этого традиционной доктриной общего права он априори рассматривался как лжец. Теперь же у вас два варианта. Первый: вы соглашаетесь давать любые показания, вас приводят к присяге на Библии, после чего вы обязаны правдиво отвечать на любые вопросы, включая свидетельствование против самого себя. Если вас уличат во лжи или вы откажетесь отвечать, против вас возбудят еще одно уголовное дело, обвинив в преступлении категории мисдиминоры. Второе: вы отказываетесь давать показания против себя. Это дает вам право молчать и безнаказанно говорить неправду. Как в первом, так и во втором случае вы сможете выступать и свидетельствовать в свою защиту, но, если в первом случае ваши слова будут заноситься в протокол и рассматриваться всеми сторонами процесса наравне с показаниями любого другого полноправного свидетеля, то во втором — они будут лишены силы свидетельского показания и их будут принимать лишь к сведению, не более того.
— То есть я правильно вас понял, что в этом случае, если я назову свежевыпавший снег белым, а кто-либо из присягнувших на Библии скажет, что он черный, то поверят ему? — спросил Алекс.
— В общем, да, — улыбнулся Скеррит. — Но, разумеется, принцип очевидности никто не отменял, и в приведенном вами примере того человека просто-напросто обвинят в лжесвидетельстве, а поверят все-таки вам.
Они ехце некоторое время обсуждали вопросы процедуры, после чего перешли к существу дела.
— Я ознакомился с показаниями пайлэт-офицера Махта, — сказал адвокат. — Они не стоят и выеденного яйца, Алекс. Это так называемые «показания по слуху», то есть производные доказательства, которые не будут допущены в суд. Можете мне поверить.
— Чего же они добиваются? Хотят сделать из меня отъявленного негодяя и подонка, прежде чем отправить на виселицу? — спросил Шеллен.
— Ну-у… это вполне обыденное желание любого обвинителя. Однако сверхзадача вашего обвинения не в этом, Алекс. Оно хочет, чтобы вы признали себя виновным без всяких оговорок. Оно даже согласно сократить обвинительный акт до одного-единственного пункта: измена королю посредством помощи его врагам во время войны. Мне поручено сообщить вам, что, если вы сделаете это, вам гарантированно сохранят жизнь. В этом случае приговор будет вынесен без судебного разбирательства на основании вердикта присяжных, которые выработают его, ознакомившись с материалами следствия.
— Даже так? — удивился Алекс. — Как же это возможно, если согласно всем перечисленным вами только что законам, начиная от царя Гороха — то бишь от Эдуарда Плантагенета — и до поправок прошлого года, мне светит только смертный приговор?
— Будут учтены смягчающие обстоятельства, — развел руками Скеррит.
Алекс пришел в недоумение:
— Но как? Как они смогут их учесть, если ни судебного расследования, ни прений, ни моего последнего слова не будет? Откуда они возьмутся, эти смягчающие обстоятельства? Кто их озвучит перед присяжными? В материалах следствия, которое провел Кьюсак, их нет. Там, как раз наоборот, собраны всякие небылицы очернительного свойства.
Скеррит поднял обе ладони вверх, как бы говоря: «сейчас вам все станет понятно»:
— Алекс, послушайте меня, речь идет об элементарной сделке. Если в общем вердикте о виновности или невиновности сомневаться не приходится, то в специальном, при выработке которого присяжные будут отвечать на вопрос: «Заслуживает ли подсудимый снисхождения?» — возможны любые варианты. Как раз специальный вердикт дает шанс на ваше спасение. Более того, открою вам еще один из многочисленных секретов нашего права: в 1848 году, то есть почти ровно столетие назад, был принят акт, согласно которому ведение войны против короля на территории его королевства каралось уже не смертной казнью, а пожизненным заключением. Сейчас о нем многие подзабыли (не зря некоторые считают английское право непознаваемым), и я не уверен, применялся ли он вообще когда-нибудь. Да и случай ваш не подходит под этот акт, по крайней мере, по двум причинам: вы не просто подданный, а дававший присягу военнослужащий и, во-вторых, вы выступили против короля за пределами Англии. Но в стране, где нет кодифицированного права, все в руках суда, особенно когда это суд высшей инстанции. И, хотя один из наших правоведов сказал недавно, что наше общее право подобно старой паре штанов, столь заплатанной статутами, что из-за заплат уже не видно первоначальной ткани, она — эта ткань, существует и статуты вовсе не так всесильны.
Скеррит выдержал полуминутную паузу, но так и не дождался ответной реакции.
— Поверьте, такой исход без судебного процесса и казни устроит всех, — продолжил он. — Надеюсь вы понимаете, почему британский политический истеблишмент не хочет процесса по вашему делу?
— Ммм… пожалуй…
— Вот! — Скеррит удовлетворенно откинулся на стуле. — По той же причине определенные силы, наоборот, хотели бы этого процесса. Но, если во время войны эти силы действовали во имя спасения немецкого населения, то сейчас, когда этому населению уже ничто не угрожает (во всяком случае в зонах оккупации западных союзников), речь уже не идет о спасении. Теперь это политика, Алекс, и вас собираются сделать инструментом политической борьбы. Вы, если хотите, — пробный камень, с помощью которого в нашей недавней истории хотят добро отделить от зла, а истину — от лжи.
— Что ж, — Шеллен в раздумье потер лоб, — приятно слышать. Это мне льстит. Надо же, пробный камень… истина. А скажите, правда, что в Уондсворде новая виселица? — неожиданно спросил он.
Скеррит в который уже раз изучающе посмотрел на своего подзащитного, стараясь понять, шутит он или юродствует.
— Алекс, я, конечно, уточню насчет виселицы — в Англии, если, к примеру, закону не более ста лет, он считается совершенно новым (то же, наверное, и с виселицами), — но должен сказать, что вам рано думать о смерти.
Шеллен с сомнением покачал головой.
— Да, да, я вас уверяю, — продолжил Скеррит. — Не равняйте себя с Амери или Джойсом. С ними все ясно. Они оба фашисты, и ни один правозащитник не поставил бы на них и пенса. Вы, мистер Шеллен, совершенно другое дело, хотя, в отличие от Лорда Гав-Гава и Амери, вы выступили против Британии с оружием в руках. Сейчас весь вопрос в том, что двигало вами, почему вы пошли на акт измены, да еще в самом конце войны. И это на сегодняшний день самый пикантный вопрос, ответ на который хотели бы знать многие.
Скеррит, которому было поручено склонить обвиняемого к признанию вины, понимал, что последняя его фраза, произнесенная, что называется, с разбега, была явно лишней. Почувствовал это и Алекс.
— Ну хорошо, что же вы посоветуете? — спросил он.
— Как ваш адвокат, я, разумеется, советую подумать о сделке, которая гарантированно сохранит вам жизнь. Скажу откровенно — у нас подобные вещи принято считать недостойными уважающего себя юриста. Более того — они лишают его возможности показать себя. Но, если вы согласны, я немедленно начну переговоры.
