Владимир Коротких - Броневержец
«…Интересно, — размышлял он, — а в путевках, когда их там при рождении на всю жизнь выдают, сразу, как положено по нашим правилам, конечная точка маршрута обозначена? Вообще-то должна быть сразу, а иначе что это за путевка? В один конец без адреса и маршрута получается? Значит, для Витька, да и для меня тоже, да и для других моих однокашников, школа прапорщиков только как контрольная точка прохождения маршрута? То есть всему земному народу заранее графики движения построены? Только успевай отмечаться! Ого! Выходит тогда, что я от Пругина по харе получил совсем не за красивые танцы с его женой, а в виде зачета по прохождению этапа пути?! Выходит, что так, раз меня потом сразу на эти винты по южному бездорожью потянуло! Да еще как потянуло! Да нет! Ерунда все это! Хотя все может быть… Ведь когда плохо бывает, не под мышку же себе человек смотрит, а на небо. — Леха взирал поверх гор. — Господи, дай мне лучше дома в грязной канаве среди поля загнуться, чем среди этой красоты! Честное слово, неохота тут! И Рахимову, и всем нам дай до дома добраться!»
Он сильно давил на тормоза. Одиннадцать тонн брони строго соблюдали на спусках законы физики, повинуясь земному притяжению. Шурша лысыми покрышками, они несли экипаж вместе с пассажирами по узкой ленте шоссе к очередному дорожному виражу.
Недалеко от дороги, у поворота, на самом краю пропасти, за мощными стенами дувала укрывались несколько домиков. Для чего поселились люди на дне этого каменного мешка? Вокруг не было видно ни единого мало-мальски пригодного для земледелия или пастбищ клочка земли. Только голые красно-бурые скалы без признаков жизни. Скалы, скалы — колодец с кусочком неба.
Шоссе стремительно уходило к самым подметкам танцующих по кругу гранитных великанов. Закручиваясь в очередном витке штопора, техника скользила вниз по асфальтовой ленте, к темному подпочью кособокой горы.
Внизу, на самом дне, дорога распрямилась и пошла горизонтально. Колонна протискивалась в узкое ущелье. Без того неяркий, непогожий день принял в ущелье еще более сумрачные тона. Воздух в нем казался тяжелым и липким. Леха открыл люк, задрал голову, быстро глянул вверх и не увидел над собой неба. Скалы были настолько высоки, что казалось, сомкнулись над колонной и неминуемо раздавят ее, стоит только им проехать еще немного. Ущелье было протяженным и извилистым, а повороты настолько частыми, что Леха мог видеть впереди не более трех-пяти машин. Он постоянно сглатывал слюну, пытаясь избавиться от пробки, заложившей уши. Звуки доносились как сквозь ватные тампоны, отчего рев моторов бэтээра производил впечатление легковушки. Чувство реальности стало расплывчато. Нехватка кислорода, резкая перемена давления в атмосфере действовали гипнотически опьяняюще на его уставший от длительного напряжения организм. По ногам и рукам расходилась тяжесть. Неодолимо хотелось закрыть глаза и выключить на время весь белый свет. Рахимов и пассажиры молчали, вероятно, ощущая то же самое. Глаза Лехи смотрели на дорогу, но сознание плохо воспринимало увиденное. Отяжелевшие руки лежали на руле и очень не хотели его крутить. Он вдруг ясно понял, что засыпает. С испугу он резко дернул плечами. Сердце забилось чаще. Отстегнув с ремня фляжку с водой, он сделал несколько глотков, плеснул воды на лицо и потряс головой. Затем повернулся в сторону Рахимова. Тот спал, склонив голову на обхватившие автомат руки.
— Рахимов! — крикнул Леха. — Подъем!
— Я не спал! Совсем не спал, командир! — подскочил Рахимов.
— Да, не спал он! Глянь, весь приклад в слюнях!
Рахимов быстро протер рукавом приклад, посмотрел в сумеречное смотровое окно и удивленно спросил:
— Ого? Уже ночь пришел?!
— Ага, значит, ты еще днем заснул?! По ущелью едем! Ночь пришел! Да к нам, если ты на боевом посту дрыхнуть будешь, запросто Фрол с балалайкой заявится! Рядом с тобой бандюга, самурай настоящий сидит, а ты ни хера не бодрствуешь! Всю службу завалил! Командир, понимаешь ли, рулит в поте яиц! Устал уже, как Бобик, а заместитель Ваньку на все кинул! Нехорошо, Шурик! А ну, давай, стишки рассказывай или пой чего-нибудь! А то я скоро от усталости сандалики растеряю! И этого землепашца тоже петь заставь! Пусть тушенку отрабатывает!
— Харашо! Я много песен знаю! Про любовь спою?
— Спой!
Рахимов запел. Он пел на своем языке какую-то красивую неимоверно задушевную песню, но длиннющую и тоскливую, отчего Леха настолько проникся душой в мелодию, что начал ощущать себя порядочным козлом, где-то там, на далекой родине Шурика обманувшим несчастную красавицу, от чего та взяла красивую тесемочку, да и повесилась на высоком столбе прямо у входа в сельсовет. Он даже немного подвыл ему в такт и, когда Рахимов закончил пение, сказал:
— Печальная история… — Затем кивнул вперед: — Вон, смотри, Шурик! Ночь твоя кончается!
Скалы впереди расступались, пропуская в расщелины светлые столбы матового дня. Машины вырывались из глухого ущелья. Вдалеке показался пологий подъем, на который втягивалась колонна. Справа от дороги пролегал глубокий обрыв. За ним возвышалась высокая гора с волнистыми отвесными склонами. Слева до самого подъема дорогу сопровождала узкая каменистая терраса, отвоеванная при строительстве у скалы, стоявшей крутым уступом вдоль трассы. Подъезжая к выезду из ущелья, Леха выключил фары и потер кулаком глаза. Видимость улучшилась, но глаза побаливали. Хотелось вытащить их, прополоскать в холодной воде и повесить посушиться.
В тот момент, когда бэтээр был уже близок к выезду на открытое пространство, в середине колонны что-то громко ухнуло и с оглушающим треском разорвало воздух, сильно саданув по барабанным перепонкам. Вспышка яркого света, как от разряда гигантской электросварки, взметнулась над колонной, фейерверком разбрасывая во все стороны брызги горящего металла.
— Молния?! — мелькнула в Лехиной голове первая неосознанная мысль.
Он резко затормозил и остановился перед самым выездом из ущелья, видя, как, кутаясь в клубах дыма, из колонны вывернулась бээмпэшка.
На полном ходу неуправляемая бронемашина проскочила каменистую террасу и врезалась носом в скалу. Ее гусеницы продолжали прокручиваться, юзом водя кузов по камням. Из дымящих задних десантных люков стали выпрыгивать оглушенные солдаты. Разбегаясь по сторонам, они падали на землю и заваливались за камни.
Тут же перед кабиной ехавшего в колонне бензовоза с дымными брызгами и грохотом подскочила земля. Жа-ах! Его переднее левое колесо продолжило самостоятельное движение, отлетая на обочину. Не успевший затормозить бензовоз развернуло на ходу поперек дорожного полотна и бросило в сторону террасы. Клюнув кабиной в кювет, он круто завалился набок, разодрал цистерну о камни и скоро вспыхнул, орошая все вокруг горящим бензиновым душем. По наклонному асфальту быстро помчались широкие огненные потоки.
Жа-ах! — с воем и светящимися брызгами отозвался в задымленной колонне следующий взрыв. Жа-ах! — там же прыгнул вверх огненный высоченный фонтан разорвавшихся внутри одной из бээмпэшек боеприпасов. Ее круглая башня со стволом, как сковорода, опрокинутая с плиты, подлетела, кувыркаясь в воздухе, и, ударившись о край скалы, отскочила обратно, упав неподалеку от ее покореженного корпуса с пустыми дымящимися глазницами вместо выдранных взрывом люков. Дорогу затянуло черным смрадным дымом полыхающего топлива, резины и пороховой гари.
Леха заметил, как со скалы отделилась и быстро полетела к колонне большая яркая точка белого огня. Жа-ах! — пронеслось впереди них огненное гремящее эхо, опрокидывая стоявшего впереди крытого «ЗИЛа». Прицепленная к нему полевая кухня резко крутнулась, разрывая сцепку, и сгинула в обрыве, оставив на обочине дымовую трубу и пятно кипятка. Сразу же с обеих сторон в колонну сверху полетели сотни маленьких светящихся трассирующих пчел. Они жалили машины, людей, камни, рикошетом меняя направления и падая, догорали на дороге и меж камней яркими красноватыми огоньками.
— Шурик! Стрелок! — скомандовал Леха. — К пулемету! Быстро!
Нарушенный строй колонны расползался одиночными звеньями. Леха быстро опустил бронепластины на смотровые окна и глядел через триплексы. Жа-ах! — тяжело и мощно ударилась в скалу граната, осыпая броню бэтээра осколками и каменной крошкой. Бэтээр качнуло. Жа-ах! — снова в скалу прямо перед носом.
Рахимов бросил на переднее сиденье свой автомат и быстро занял место в башне. Рванув что есть силы за трос крупнокалиберного пулемета, он зарядил его и сразу же открыл огонь. Впервые нажав на кнопку электроспуска, он сам вздрогнул от заполнившего боевое отделение металлического грохота, совсем, по его представлению, не похожего на пулеметную стрельбу. Этот звук скорее напоминал ему несмазанный, звонко лязгающий у самого уха агрегатный узел комбайна или еще чего-то в этом роде.
