Павел Ермаков - Все. что могли
У пристани была толчея, народ все подходил, больше старики и женщины с детьми. Они несли корзины, чемоданы, узлы.
Машины с ранеными пропустили близко к сходням. Там распоряжался невысокого роста, крутоплечий, с распаренным красным лицом командир. Он держал в руке большой жестяной рупор. Зарецкий переговорил с ним, раненых сразу начали снимать с грузовиков и переносить на баржу.
Командир подошел ближе, и сердце у Нади екнуло. На нем была зеленая фуражка, сбитая на затылок, выгоревшая, запыленная, с порванным верхом. Чем-то до боли родным повеяло на Надю при виде этой фуражки. Невольно слезы навернулись на глаза. Командир-пограничник стоял уже рядом.
— Доктор сказал, вы с границы?
Голос у него хрипловатый, надорванный в крике.
Надя назвала свой погранотряд и ждала, вот командир скажет, да, он знает этот отряд, встречался с капитаном Ильиным. Но командир отрицательно качнул головой.
— Я войну встретил на румынской границе, — он увидел в глазах этой незнакомой женщины огорчение и, не пытаясь успокоить ее ничего не значащими словами, вроде бы обязательными в таких случаях, сказал просто: — В какой только заварухе не пришлось побывать, а вот жив…
Кивнув Наде, он отошел. Множество дел и людей, скопившихся у пристани, ждало его решений и действий. Снова раздался его хрипловатый голос, усиленный жестяным рупором. Он поддерживал порядок на переправе.
Прибежал боец, поднял узел, повел Надю вдоль причала, говоря:
— Майор приказал отправить вас на барже.
На палубе было тесно, как в бочке сельдей. Повсюду лежали, сидели раненые. Некоторые только что из боя, сквозь свежие повязки проступали кровавые пятна. Кто-то был без ноги, у кого-то наглухо замотана голова с узенькими щелками для глаз и рта. Иные из них беспокойно озирались, мысленно торопили отправку, другие лежали безучастно, уйдя в собственные боли и переживания.
«Сколько горя, — думала Надя, протиснувшись к большому дощатому ящику с песком. — Повсюду боль, муки, страдания».
Машенька сомлела от жары и толкотни. Личико побледнело.
— Потерпи, доченька, теперь — доедем, — Надя достала бутылку с молоком, налила в кружку. — Глотни, полегчает.
Лежавший неподалеку боец скосил взгляд на кружку, провел языком по пересохшим, потрескавшимся губам. По щекам его гуляли красные пятна, как при лихорадке. Надя торопливо наполнила кружку, протянула ему.
— Нет… — замотал он головой. — Не можно отнимать у детишков.
— Пейте, пожалуйста. Детям хватит.
— До госпиталя довезут, там напоят.
— Это еще когда будет.
Боец принял кружку заскорузлыми, вздрагивающими пальцами, приподнял голову и жадными, крупными глотками выпил.
— Спасибочко, — выдохнул облегченно.
Надя быстро разливала молоко, подавала раненым. Литровая бутылка опустела.
— Водички… Попить бы, — неслось отовсюду.
С Димкой на руках она беспомощно озиралась, но не отыскала взглядом ни питьевого бака, ни бочки. Как пробиралась сюда, так же пришлось проталкиваться к борту.
— Это вы… — заметил ее майор-пограничник. — Места не нашлось?
— Спасибо, я устроилась. Раненых напоить бы надо.
— Водокачка разбита. По реке мазут плывет, нечистоты, вода взбаламучена взрывами. Сами видите. Колодцы в окрестных селах и хуторах вычерпаны досуха. Пусть потерпят ребята, сейчас даю отправку. Идите на место.
Из-за соседней баржи вынырнул юркий, задымленный, весь в латках и нашлепках по бортам буксирный пароходик с высокой, откинутой назад трубой.
В последний момент, когда буксир, отчаянно пыхтя, потянул баржу от причала, на палубу прыгнул военврач Зарецкий. Он оглядывал густо забитую баржу, высмотрел Надю, пошел к ней, осторожно переступая через лежащих, приговаривал, мол, скоро будем на месте. Ему разноголосо отвечали:
— Ништо, товарищ военврач, плывем.
— О нас сестрица позаботилась, порадела.
— Даст Бог, в госпитале подлечат.
Протиснувшись с трудом, Зарецкий присел возле Нади, снял очки в круглой металлической оправе, близоруко поморгал. Платком вытер мокрый лоб, промокнул глаза. Надя сейчас окончательно убедилась, что был он весьма пожилым, удивилась, как можно призывать в его возрасте и посылать на фронт.
— Вы тут за сестру милосердия… Спасибо, Надежда Михайловна, — Зарецкий водрузил очки на нос, вытянул усталые ноги. — Я чуть было не опоздал, пока на пароход устроил четырех своих бойцов. Очень тяжелые, довезут ли, не знаю. Может, успеют, пароход идет быстрее баржи, — он замолчал, Надя разглядела за стеклами очков, как веки его, словно тяжелые заслонки опускались, он силился их поднять и не мог. Встряхнул головой, заговорил безумолку, и она поняла, старался разговором отогнать одолевавший его сон. — Воспользуюсь случаем, попытаюсь добыть за Волгой бинтов, йоду, индивидуальных пакетов, кое-каких лекарств. Основательно поизрасходовались. Очень тяжелые бои, много раненых. Я человек мирный, врач невоенный. На московском заводе в медсанчасти работал. В прошлом году, когда к Москве немец приблизился, в ополчение пошел, — он горестно качнул головой. — Большинство ополченцев в осенних боях под Москвой… — Зарецкий взмахнул рукой, клюнул носом и, снова взбадривая себя, продолжал: — Те, кто уцелел, в армии оказались. Теперь я — военврач полка. Разрешите представиться, коллега? Ваше имя-отчество из документов узнал, а себя не назвал. Борис Львович, — он церемонно поклонился. — Извините, в сон меня шибает. Несколько суток отдыхаю урывками.
— Поспите, я за ранеными пригляжу.
— Нет, пойду, может, удастся умыться. Довезу ребят, тогда высплюсь. Конечно, если случай выпадет.
Надя задумалась, глядя ему вслед. Война все перепутала, изломала, искалечила людские судьбы. Вот и Зарецкий, сугубо гражданский человек, ходил бы себе в медсанчасть, лечил рабочих. По выходным дням ездил бы на огород, копался в грядках. Наверное, у него внуки есть.
— Сестрица, вы дочку посадите рядом со мною, — просительно сказал раненый с затянутой в лубок ногой. — Такая славная девонька. Малец ваш посапывает, и вы отдохните. У меня дома четверо огальцов. Мы с Машей покалякаем, я ей о своих архаровцах расскажу. Вроде бы сам дома побываю.
Взглядом манил Машеньку к себе. Девочка потянулась к нему, села возле, стала показывать тряпичную куколку.
А Надя снова задумалась все о том же: о незавидной своей судьбине, о муже… Не сразу сообразила, отчего неожиданно возникло на палубе шевеление, будто по лесу прошелся ветер. Глянула в небо — душа в комок сжалась. Над рекой появились самолеты. Они унеслись к скрытому дымкой противоположному берегу, стали заходить оттуда, из-под солнца. По мере их приближения нарастал, наваливался гнетущий рокот моторов, придавливал к палубе. Хотелось вжаться в щель, стать невидимой.
Захлопали, зачастили зенитные орудия. На буксире счетверенная пулеметная установка зашлась длинной очередью. Струями сыпались дымящиеся гильзы.
Один за другим самолеты пикировали на буксир и баржу, низко пролетели над ними. Звенящий рев моторов, показалось, расколол палубу. Хлесткие струи зажигательных пуль прошили ее. На корме вспыхнул огонь.
Надя увидела вдалеке Зарецкого. Он воздел руки вверх, размахивал ими, что-то кричал. Военврач был без гимнастерки, в нижней бязевой рубахе, худой, узкоплечий, он выглядел таким же беспомощным, как и все лежащие на палубе.
Самолеты снова заходили в атаку, надсадно ревели. Бомбы упали по обе стороны баржи, сильно тряхнули и раскачали ее. От прямого попадания разломился надвое старенький буксир и моментально затонул. Баржу развернуло по течению, затонувший пароход удерживал ее на буксирном тросе, как на якоре.
Над рекой началась кутерьма, в вышине вспыхнул самолет, разваливаясь в воздухе, упал недалеко от баржи. Тут и там от бомбовых взрывов поднимались огромные водяные столбы. Небо пятнали пушистые белые облачка от разрывов зенитных снарядов.
Два штурмовика вновь ринулись на баржу. Моторы ревели, звук их, казалось, не только вонзался в уши огромными холодными иглами, но и пронизывал все тело, леденил кровь.
— Мама! — пронзительно закричала Машенька. — Страшно!
Надя кинулась к дочке. Близко упала бомба, она проломила борт, баржа опасно накренилась. От второго взрыва вспух огромный водяной вал, выметнулся на палубу, сбрасывая все и всех, кто оказался на пути. Надю сбило с ног, швырнуло к низкому борту, ударило головой, и она на какое-то время перестала слышать и соображать.
Когда очнулась, вода, стекая с палубы, бурлила и пенилась. Ослабевшими руками Надя цеплялась за борт, пыталась подняться и никак не могла совладать с собой. Глянула на руки. Димка… где Димка? Ее будто током ударило. Ведь Димка был у нее на руках.
— Дитятко ваш потоп, — кричал боец с замурованной в лубок ногой.
