Джеймс Джонс - Тонкая красная линия
— Эй, первый, вы решили окапываться здесь? — весело спросил он. Уэлш, отстегивавший лопатку от ранца, даже не посмотрел на него и не ответил. — Я подумал, не окопаться ли мне здесь, рядом с вами, ребята, если не возражаете. — Уэлш не обращал на него внимания. — По-моему, это место не хуже других, — продолжал Файф. — Ведь вы здесь собираетесь копать, да? — Уэлш по-прежнему никак не реагировал. — Согласны? — Файф расстегнул ранец.
Уэлш перестал расстегивать ремешки и с каменным лицом мрачно взглянул на Файфа.
— Уходи, — прорычал он. — Ступай к чертовой матери и не подходи ко мне, щенок.
Злобный ответ сержанта заставил Файфа отступить на шаг.
— Подумаешь! — Он постарался вложить в свои слова сарказм, но ничего не вышло. — Я и не думал кому-нибудь навязываться.
Уэлш молча уставился на него, не желая ничего объяснять.
— Что ж, кажется, я понимаю, что со мной не хотят иметь дела, — сказал Файф, пытаясь казаться беспечным. Настроение его испортилось, и, не в состоянии этого скрыть, он повернулся и ушел, волоча ранец за лямки.
— Почему ты хоть изредка не обращаешься с мальчишкой прилично? — спросил Сторм. Его голос звучал бесстрастно.
— Потому что не намерен играть роль няньки и миндальничать с каким-то сопляком. — Уэлш оставил ранец и выпрямился. — Э-э, да у тебя мягкая земля! Возьми лопату, а мне дай кирку.
Сторм ничего не ответил и обменялся с Уэлшем инструментами. Со склона спускался большими шагами лейтенант Калп. Почти не задержавшись у командного пункта, он собрал минометные расчеты и повел их вниз на ровное место, метрах в ста ниже.
Довольно долго все были заняты рытьем окопов.
Мацци все еще был страшно зол на Тиллса за то, что тот его осрамил, когда разорвались мины. Это было несправедливо, потому что все попадали в поисках укрытия. Ведь во время перехода Мацци ни разу не бросался на землю, но по крайней мере три раза видел, как падает Тиллс. Поэтому Мацци имел полное право высмеивать Тиллса, а Тиллс не имел никакого права высмеивать Мацци. Они с Тиллсом считались друзьями, но Тиллс вечно подтрунивал над ним.
Мацци не выбирал Тиллса в друзья. Он не хотел дружить с неотесанным деревенщиной из какого-то Хиксвилла. Но в этом минометном расчете не было никакого выбора. Тиллс был всего лишь подносчиком мин. Мацци был назначен вторым номером и носил опорную плиту. Но фактически он тоже был лишь подносчиком мин, потому что сержант Уик и первый номер, который носил ствол, все делали вместе и вели огонь сами. Мацци почти не приходилось касаться прицела. А другой подносчик мин, Тинд, был просто молокосос из призывников. Поэтому ничего другого не оставалось, как дружить с Тиллсом. Мацци относился к нему хорошо и давал ему множество хороших советов, и вообще был всегда прав, а Тиллс всегда пренебрегал его советами и всегда был неправ, хотя и не признавался в этом. Вот что вышло из попытки подружиться с неотесанным деревенщиной из Хиксвилла.
Но теперь Тиллс своим поступком разорвал их дружбу. Мацци решил не иметь больше никаких дел с Тиллсом. Калп приказал рыть окопы на двоих и чередоваться: один бодрствует, другой спит, и раньше Мацци работал бы с Тиллсом. На этот раз он во всеуслышание предложил Тинду работать вместе, не сказав ни слова Тиллсу — пусть трудится один. Кончив копать, он получил разрешение Калпа подняться на гребень. Все его хорошие друзья, настоящие парни из Бронкса и Бруклина — Карни, Сасс, Глак и Тасси были там, наверху, в первом взводе. Он чувствовал, что Тиллс смотрит ему вслед, но никак не реагировал. «Еще пожалеет, подонок, черт бы его побрал. Посмотрим, как ему это понравится». Не важно, что Мацци охватил страх во время перехода, но ведь он не бросался на землю, правда? А боялись все.
Мацци было интересно узнать, как вели себя во время перехода его друзья. Он полез мимо командного пункта наверх. Линия окопов изгибалась параллельно гребню высоты в нескольких метрах ниже него. С другой стороны возвышались огромные деревья, переплетенные лианами. Отсюда, выше боковой гряды и лишь на несколько метров ниже самой высокой точки высоты 209, можно было видеть весь район боя. Офицеры взбирались сюда осмотреть позицию роты перед тем, как отроют окопы, и капитан Стейн долго стоял, глядя вниз на расстилавшуюся панораму боевых действий. Теперь, когда рота окопалась, солдаты, беззаботно сидели на краях окопов.
Вскоре на краю окопа Нилли Кумбса началась игра в очко, в которой приняли участие Мацци и его нью-йоркские друзья. Выкрики игроков: «Перебор» и «Свои» смешивались с боевыми звуками, доносившимися из района действий второго батальона. Джон Белл, хотя его тоже пригласили играть, предпочел сидеть на краю окопа и смотреть вниз, в котловину.
Это было внушительное зрелище. За исключением склонов высоты 209, еще находившихся под огнем японцев, весь район кишел американскими войсками, подвозили припасы, увозили раненых. Второй батальон все еще вел бой у высоты, пытаясь ею овладеть. Когда Стейн так долго стоял, глядя вниз, обстановка не менялась, но теперь, когда первые предвечерние тени начали выползать из глубоких впадин, на правый край длинной гряды, который раньше атаковала седьмая рота, обрушился новый артиллерийский огневой налет. Через несколько минут с запада донесся гул, который, становясь все громче, достиг пронзительного визга, и в небе появились семь Р-38. Самолеты пронеслись над головами и сделали два предварительных захода для ориентировки, а на третьем вниз полетели большие черные барабаны, которые разорвались вдоль хребта, выбросив вверх маслянистые языки пламени. Ни одна бомба не упала на японский передний скат, обращенный к американцам. Покачав крыльями, самолеты улетели. Пехота проводила их с сожалением. Артиллерия продолжала терзать хребет.
Японцы, не имея ни авиационной, ни артиллерийской поддержки, упорно сопротивлялись. Белл сидел и наблюдал за боем, ритмично постукивая киркой по свисающей ноге; наряду со страхом перед японцами он испытывал некоторое сострадание к ним. Однако это было чисто рассудочное сострадание. Японцы не стали бы его жалеть, поэтому черт с ними. Он был рад, что находится на своей, а не на их стороне. Он также был рад, что находится здесь, а не там, со вторым батальоном. Рассудком он чувствовал жалость почти ко всем. К своей жене Марти, например. В известном смысле эта война была труднее для нее, чем для него. Белл знал, как она нуждается в утешении, в любовных ласках. В известном смысле ей гораздо труднее там, где огни, ночные клубы, выпивка, люди, чем ему здесь, где нет никаких соблазнов. Гораздо труднее. Новее это говорил рассудок, а в душе Белл больше всего жалел самого себя.
На него сильно подействовало ранение Пила. Возможно, его поразила чистая случайность этого происшествия. Почему эта пуля должна была ранить Пила, а не кого-то другого? Но как бы то ни было, когда он увидел эту маленькую дырку на ноге Пила со струйкой крови, сбегающей по белому бедру, возможность его собственной смерти стала для Белла реальностью. Белл понимал, что обет, который он дал себе, поклявшись не иметь никаких дел с другими женщинами, после того как его призвали в армию, — это суеверие. Он даже не разговаривал с женщинами, опасаясь, что нарушит обет. Теперь он прибавил к этому предрассудку второй: если он и Марти останутся верны друг другу, то он приедет домой, сохранив в целости свои мужские достоинства. Продолжая постукивать киркой по башмаку, он все смотрел на котловину, гадая, повторится ли вечером тот приступ малярии, который он испытал сегодня утром. Все, кто болел малярией, говорят, что вечер — самое худшее время для приступов.
Самолеты привлекли внимание всех, даже картежников, а когда прекратился огневой налет, все, кто находился наверху, стали внимательно следить за боем на земле. Отсюда расстояние до гребня высоты 209 было больше, и видеть зеленые фигурки было труднее. Казалось, поднимаясь по склону, они то появлялись, то исчезали из поля зрения. Значительно ближе можно было видеть фигурки минометчиков шестой роты на обратном скате бокового хребта, которые яростно вели огонь из минометов. Да и по всей котловине люди отчаянно стреляли по хребту из всех видов оружия.
Крошечные американцы в зеленой форме столкнулись с крошечными японцами на гребне, отбросили их назад и исчезли за вершиной. Другие последовали за ними. Больше американские солдаты здесь не появлялись, и через минуту по всей котловине и на обратных скатах раздались возгласы, радостные, но слабые, вызнанные, казалось, скорее чувством долга. Очевидно, другие солдаты, подобно солдатам третьей роты, чьи возгласы были тоже довольно слабыми, думали больше о том, что ожидает завтра их самих, чем о том, что совершил сегодня второй батальон.
Но завтрашний день оказался не таким уж плохим. Второй батальон получил приказ на рассвете возобновить наступление, на этот раз на высоту 210, «голову Слона», — главную цель полка. Эта добрая весть дошла до третьей роты вечером вместе с подробностями сегодняшнего боя. Командир полка продиктовал сводку, которую тут же размножили писари, и разослал всем командирам рот.
