Тамара Сычева - По зову сердца
— Драпают, — высказала я свое предположение Мане.
На второй день пути я почувствовала себя плохо, совершенно обессилела и еле передвигала ноги.
— Что с тобой? — Маня потрогала мой лоб. — Да ты совсем больная. У тебя жар.
Мы зашли в лес. Я легла под кустом. Маня села рядом. В глазах у меня темнело, в висках стучало. Закрыла глаза и забылась. Мерещилось мне, что лежу в теплой постели, дома, а мама слегка сжимает мне виски прохладными ладонями. Очнувшись, поняла, что это Маня обкладывает снегом мою пылающую голову. Во что бы то ни стало надо было вставать и идти дальше. Уж скоро Старый Крым, а там и Феодосия.
— Кажется, фрицы бегут, — говорила Маня. — И наши уже недалеко. Слышишь, артиллерийская стрельба.
К вечеру опять вышли на дорогу. До Старого Крыма доехали на румынской подводе, а дальше снова пошли, стараясь никому не попадаться на глаза. Встречные говорили, что до фронтовой полосы оставалось километров десять. Но Маня поняла, что больше я идти не смогу, да и опасно, и мы решили добраться до первой деревни. Там постучали в крайний дом.
— Кто стучит? — спросил женский голос.
— Откройте…
— А кто это?
— Свои, не бойтесь!
— Нет, до утра не открою, — ответили нам.
У этого дома я свалилась Мане на руки и больше ничего не помню. Когда открыла глаза, увидела, что лежу в постели, яркое солнце заливает бедно обставленную комнату, вкусно пахнет чем-то жареным.
В комнате никого не было. Вдали что-то громыхало. Хотела подняться, но не могла, хотела крикнуть — голоса не было.
«Что такое могло случиться?» — подумала я.
Открылась дверь, и в комнату вошла Маня, за ней пожилая женщина.
— Ты очнулась, Тамара? Идти можешь? — спросила Маня. — Наши близко.
— Что вы, Маня, тревожите женщину? Она совсем больна, пусть лежит. Главное, чтобы немцы о вас не узнали. Заприте дверь на засов, — сказала хозяйка.
Мне стало опять плохо, и я закрыла глаза. Очень болело горло. Где-то совсем близко рвались снаряды, и стекла в маленьких окнах дрожали.
Разрывы напомнили мне события последних дней: в бреду я звала Луизу и Маню.
К концу дня снаряды рвались уже в деревне. Утром в комнату вбежала девочка, дочка хозяйки:
— Мама, в деревне нет ни одного немца, наши идут!
— Наши, наши пришли! — слышалось со всех сторон. Маня, накинув платок, выскочила на улицу, а я не могла подняться. Глаза от радости наполнились слезами.
В нашем доме расположился штаб какой-то части. Все донесения и документы, какие были со мной, я передала Мане, и она попросила командира сообщить о нас в нашу часть.
За нами скоро приехали, и нам с Маней пришлось расстаться. Меня, как больную, отправили на Большую землю.
XVII
Отлежавшись в тыловом госпитале, я прибыла в штаб за назначением. Меня спросили:
— Пойдете на курсы младших лейтенантов?
Меня часто преследовала мысль: «Не являюсь ли я в армии балластом?» Все казалось, что делаю очень мало, могла бы делать больше. Поэтому, когда мне предложили идти на курсы командиров, я обрадовалась: женщина-командир — это здорово! Личным примером поведу людей в бой, и даже самый малодушный не покажет перед женщиной своей трусости. Это я уже замечала в прошлых боях.
— Конечно, пойду, — сразу согласилась я. — Только в артиллерию, из пушек я уже стреляла.
— Хорошо, хорошо. Это как раз то, что нам нужно.
На следующий день всех отобранных направили на курсы младших лейтенантов при военном артиллерийском училище. Вместе со мной попали еще три девушки.
Казарменная обстановка смутила нас. В первый же день всех, в том числе и девушек, остригли под машинку и выдали солдатское обмундирование. Я совершенно перестала быть похожей на женщину.
— Ну, теперь в казарме артиллеристов будет полный женский порядок и уют, — радовался старшина, расставляя в казарме пять женских коек.
«С первого дня почувствую себя командиром, — решила я, застилая свою двухъярусную, 42-ю по счету койку в казарме. — Надо привыкать. Ведь на фронте все время придется быть с бойцами. Надо забыть, что я — женщина. Прежде всего я — командир, это главное».
Большинство курсантов были молодые, не нюхавшие пороху выпускники полковых школ, сержанты. Узнав, что я была на фронте, они с первых же дней окружили меня особым уважением и в свободные минуты просили рассказать о пройденных боях, о подвигах наших воинов. Я охотно выполняла их просьбы.
На первом же комсомольском собрании меня избрали секретарем комсомольской организации.
Учеба с каждым днем становилась тяжелее. Поступивших со мной трех девушек отчислили из училища.
— Почему их отправили обратно? — спросила я комиссара училища.
— Нестойкие они! — внушительно произнес, строго посмотрев на меня, комиссар. — Как ведут себя здесь с курсантами, так будут и с бойцами. Командиром может стать только идейная, волевая женщина.
Долго я думала над словами комиссара, понимая, что он прав.
* * *Подъем, зарядка, умывание, завтрак, строевая подготовка, затем занятия в поле — таков был распорядок дня. В любую погоду, в дождь, ветер мы тащили пушки и минометы на плечах в степь и занимались там. Вечером от усталости еле добирались до кровати. Часто по ночам вскакивали по тревоге. За три минуты нужно было встать, одеться, навернуть обмотки, скатать шинель, взять котелок, ложку, оружие и стать в строй. Потом мы отправлялись в многокилометровый поход за город, занимались в степи, а на рассвете возвращались на короткий отдых.
Вначале я не понимала, зачем в училище применяют такой строгий уставной режим, зачем так усиленно занимаются строевой подготовкой. Казалось, нам надо научиться прежде всего стрелять.
Однажды на строевых занятиях командир взвода несколько раз сделал мне замечание. Я попробовала возразить ему. Командир приказал:
— Курсант Сычева, выйти из строя!
А я говорю:
— Не кричите на меня.
— Идите и доложите старшине, что я на вас наложил взыскание — два наряда вне очереди, — ответил командир взвода.
Я пожаловалась командиру дивизиона.
— Почему так строго относятся ко мне? Должны понять, что я — женщина! Зачем мне строевая подготовка? И без нее можно воевать, — сказала я майору. — Я совершенно стала непохожа на себя: подстригли под машинку, обмундирование и белье мужское…
Терпеливо выслушав меня, командир ответил:
— Вы воевали, не зная строевого устава. Это плохо. Но так сложились обстоятельства. Теперь вы готовитесь стать командиром, будете обучать людей, будете требовать с них знания строевого устава. Значит, вам самой его надо знать теперь безукоризненно.
Зима подходила к концу. Дни стояли пасмурные, дождливые. Глинистая почва налипала на ботинки тяжелыми комьями. С утра до темноты мы находились на полигоне. Шинели намокали, и холод пронизывал до костей. Однажды после вечерней поверки, не дожидаясь отбоя, я свалилась и уснула крепким сном.
— Сычева, тревога! — разбудил меня курсант с нижней койки.
Открыла глаза. Сигналили «тревогу». Вскочила. Портянки, ботинки, обмотки… Готово! Курсанты торопятся, толкая друг друга в узких проходах между двухэтажными железными койками: не опоздать бы!.. Гимнастерка, шинель, котелок, ложку за обмотку…
Товарищи уже строятся на улице. Бегу со второго этажа, но что-то путается в ногах, задерживает. Я теряю равновесие, лечу с лестницы и кого-то сбиваю с ног. Котелок гремит по ступенькам, винтовка летит в сторону.
— Конечно, Сычева, — слышу голос командира взвода. — Когда вы будете без грохота становиться в строй.
Курсанты смеются. Поправляю размотавшуюся обмотку, поднимаю ложку, котелок и винтовку, выхожу на улицу и становлюсь в строй.
— Ударилась? — спрашивают ребята.
— Нет…
По команде лейтенанта направляемся на шоссе, идем форсированным шагом. На пятом километре сворачиваем в горы и вскоре останавливаемся.
— Сегодня командовать батареей будет Сычева, — говорит лейтенант. — Тема занятий: рекогносцировка местности, смена огневых позиций, построение параллельного веера, ведение огня ночью. Сычева, для чего предназначен минометный огонь?
— Для истребления живой силы противника. Из миномета стреляют по пехоте, снайперам, пулеметным гнездам и другим огневым точкам. Из минометов хорошо стрелять из-за горы или другого укрытия. Миномет стреляет навесным огнем…
— Командуйте взводом противотанковых пушек! Вот вам два командира орудий. — И, видя, что я не знаю, с чего начать, подсказал: — Выберите район огневых позиций и укажите его командирам орудий.
Впереди темнеет силуэт невысокой горы. «Здесь, у подножия, — размышляю я, — танки противника могут обойти — не годится…»
Поднимаемся выше, ноги скользят по мокрому каменистому склону. Потом спускаюсь в ущелье, и все идут за мной. Вот площадка. «Может быть, здесь?.. Не маловата ли для двух орудий? Попробую, возможно, годится».
