Эдуард Володарский - Штрафбат
— Парадный вид у вас, господин гауптман, ничего не скажешь, — усмехнулся Лыков, и офицеры, которых в блиндаже было много, дружно рассмеялись.
Переводчик, молоденький лейтенант Васильев, перевел слова генерала, и Генрих Бонхоф ответил по-немецки, вежливо улыбнувшись:
— Прошу прощения, господин генерал, за внешний вид. Дело в том, что все мои вещи, и мундир в том числе, ваши солдаты выиграли у меня в карты.
— В карты?! — изумился Лыков и медленно перевел взгляд на комбата Твердохлебова, потом на Глымова, Родиона Светличного и Леху Стиру. — Как это в карты?
— Пока через болото шли… — подал голос Глымов, — по ночам время коротали… А уж где немцу с нашим братом в карты тягаться, — Глымов усмехнулся. — Раздели бедолагу до трусов.
Генерал Лыков довольно рассмеялся, и следом за ним одобрительно засмеялись офицеры, помягчели жесткие взгляды, которыми они окидывали штрафников.
— Молодцы, ребята. — Лыков глянул на Твердохлебова. — Представить мне все документы штрафников, участвовавших в рейде. Живых и погибших. Будем направлять командующему армией.
— Ну, Генрих, ну, сучара немецкая, чуть-чуть под монастырь не подвел! — долго еще возмущался Леха Стира, когда они вышли из блиндажа. — Кореш называется! От смерти его спас, в рот тебе оглоблю!
— Ты мундир-то ему верни, — посоветовал Твердохлебов, — а то его сейчас по разным штабам возить будут, допрашивать, а он как босяк…
— А хрена вот! — Леха выставил перед собой согнутую в локте руку. — Воровской закон — что проиграл, об том не вспоминай! Мне бабы в деревне из его мундира такой куртоганчик сошьют — картинка будет! А я ему еще свои ботинки армейские отдал! Почти новые! Пожалел гада, чтоб ноги босиком не сбивал!
— Да там подметок уже не было, у твоих ботинок, — усмехнулся Глымов.
— Ну как нехорошо, Антип Петрович, западло говорить! Новые ботинки от сердца оторвал!
— А ты у него котлы новые отобрал, швейцарские, — сказал Светличный.
— А ты видел?
— Видел, конечно, — усмехнулся Светличный. — «Омега», шикарные часы!
— Вот бендеровец, а?! — хлопнул себя по бокам Леха Стира. — И че тебя из лагеря отпустили, не пойму! Тебе весь четвертной надо было сидеть от звонка до звонка, а его отпустили.
— Воевать отпустили! — поправил его Светличный. — И я не бендеровец.
— А кто же ты? — вытаращил не него нахальные глаза Леха Стира. — Верный ленинец-сталинец?!
— Я работал инструктором ЦК партии на заводе «Шарикоподшипник!» — начал заводиться Светличный.
— Кончайте базарить, — остановил их Твердохлебов. — Глядишь, скоро все будем одинаковые — бойцы Рабоче-крестьянской Красной Армии.
— Твоими устами да мед пить, — усмехнулся Глымов.
— Слышал, что Лыков сказал — готовь документы, — возразил Твердохлебов.
— Я еще пословицу старую слышал: гладко было на бумаге, да забыли про овраги, — нахмурился Глымов.
— Ох, и натура у тебя, Антип, — осуждающе покачал головой Твердохлебов, — так и норовишь в каждый чугунок с кашей плюнуть.
— Если б не моя натура, Василий, меня давно бы червяки доедали, — парировал Глымов.
— Что бы там ни было, а выпить я просто обязан! — вслух размышлял Леха Стира. — Ребят помянуть надобно, и все такое прочее.
Генриха Бонхофа привели в божеский вид — одели в поношенный немецкий офицерский мундир, галифе и сапоги, и теперь в штабе армии он стоял перед большим столом под зеленым сукном, на котором были разложены добытые штрафниками немецкие карты. Указка командарма ползла по карте, останавливалась у кружков, стрелок и закорючек с номерами.
— Это что? — спрашивал командующий, и переводчик быстро переводил.
— Расположение девяносто первой Баварской дивизии. Прибыла в глубину нашей обороны две недели на зад.
— Какова глубина обороны вашей дивизии?
— Более пятидесяти километров.
— Когда стали поступать первые соединения? Откуда?
— Около месяца назад. В основном из Бельгии, Франции, Италии, — четко отвечал капитан. — Магдебургский пехотный полк, третья танковая дивизия из Франции, Кенигсбергский гаубичный полк, шесть минометных батарей… Баварский пехотный полк. Два танковых батальона дивизии СС «Мертвая голова».
— И все это располагается на таком малом участке фронта?
— Так точно, господин генерал.
— Откуда такая осведомленность?
— Наш батальон обеспечивал связь прибывших соединений со штабом дивизии и штабом фронта, господин генерал.
— Майор, который погиб, командовал этим батальоном связи?
— Так точно, господин генерал. Я был его заместителем.
— Значит, на этом участке готовится наступление, так надо понимать все эти дислокации?
— Ничего не могу сообщить конкретного по этому поводу, господин генерал. Но если судить по родам войск и их количестве, можно сделать подобный вывод — готовится наступление, — все так же четко и быстро отвечал Бонхоф.
— Уведите, — негромко приказал командующий армией и, когда капитан в сопровождении двоих конвоиров вышел из штаба, оглядел группу высших офицеров, позвал:
— Лыков? Ты где там спрятался?
Генерал Лыков протолкался к столу, вытянулся по стойке смирно.
— Молодец, Илья Григорьевич, твоя разведка поработала отлично. Благодарю… — Командующий снова взглянул на карты, оперся обеими руками о стол. — А теперь давайте устроим небольшую мозговую атаку… Когда 166 и где господин фельдмаршал Манштейн предполагает наступать?
Офицеры плотнее обступили стол.
А разведчики в это время сидели в особом отделе дивизии у майора Харченко.
— Вот я тебя и спрашиваю… — Харченко расхаживал по блиндажу, а Глымов, Леха Стира и Светличный сидели на табуретах у стола, на котором лежали бумаги и коптили две керосиновые лампы. В углу примостился Твердохлебов, курил самокрутку, слушал разговор. Больше в блиндаже никого не было.
— Да я не пойму, че вы спрашиваете-то, гражданин майор, — прижимал к груди руки Леха, и глаза его выражали искреннее недоумение.
— Я тебя спрашиваю, ты лично видел, что Самохин был убит?
— Да он передо мной бежал, как же не видел-то? Бежал передо мной и упал.
— Ты удостоверился, что он убит? — Харченко остановился перед Лехой Старой.
— Чего удостоверился? — не понял Леха Стира.
— Что он мертвый? А может, его ранило. И, значит, он в плен попал. Теоретически это можно предположить? — Майор Харченко раскачивался с носков на пятки, заложив руки за спину, и в упор смотрел на Леху Стиру. Тот совсем растерялся. За всю его уголовную жизнь самые ушлые следователи не додумывались до таких вопросов.
— Да мертвый он был, че я, мертвяка от раненого не отличу? — махнул рукой Леха Стира.
— Ты на вопрос отвечай, — ледяным тоном остановил его Харченко. — Теоретически можно предположить, что его ранило и он был жив? Я спрашиваю, теоретически можно предположить? Теоретически?
— Теоретически? — Леха Стира мучительно раздумывал, чувствуя какой-то подвох в вопросах особиста и не зная, как от этого подвоха ускользнуть.
— Ну да… — кивнул Харченко. — Чисто теоретически.
— Ну-у… теоретически, конечно, можно… Но только теоретически, гражданин майор!
— Значит, если можно теоретически предположить, что Самохин был только ранен… — майор Харченко вновь заходил по блиндажу, — значит, можно предположить, что Самохин попал в плен?
— Как это? — Леха Стира даже привстал с табурета, — Я ж вам толкую…
— Ты сядь, сядь, я сказал! — вновь повысил голос майор. — Тебя спрашивают — ты отвечай.
— Че отвечать-то?
— Если ты точно не можешь утверждать, что Самохин был убит, значит, можно предположить, что ранен. Так или нет?
— Ну, так…
— Значит, немцы могли захватить его в плен, так или нет?
— Не могли… — мрачно ответил Леха Стира и с надеждой посмотрел в угол блиндажа, где сидел Твердохлебов.
— Как же не могли, если он ранен был? Ты ж только что говорил, — теперь в голосе майора Харченко слышалось искреннее удивление и даже возмущение. — Что-то ты путать начинаешь, Стира? То одно плетешь, то другое… Если ранен был, значит, могли его немцы в плен взять?
— Не надо так, гражданин майор, издеваться, — вдруг глухо из угла проговорил Твердохлебов. — Скотство это…
— Ты-ы!! — майор рванулся к Твердохлебову, сжав кулаки. — А ну, вста-а-ань! С офицером Красной Армии разговариваешь, штрафная морда! И не с простым офицером, псина! С начальником особого отдела дивизии!
Твердохлебов медленно поднялся, опустив руки. В кулаке была зажата самокрутка, оттуда вился сизый дымок. Харченко смерил его взглядом, вернулся к столу и, схватив пачку исписанных листов, заорал, затряс листками:
— Ты мне чего тут понаписал, а? Расписал, раскрасил — аж слеза прошибает! Не иначе как всех к званию Героя Советского Союза представлять надо, да?! Кого, ты подумал?!
