Георгий Николов - Зной прошлого
Однажды Михаил Дойчев поделился со мной:
— Моц уже около трех лет участвовал в антифашистской борьбе, но за все это время ему ни разу не довелось вступить в открытый бой с врагом. Перестрелка в Айтосе была его первым и последним сражением. Здесь, расстреляв по врагу все патроны, последнюю пулю он выпустил в себя, предпочтя смерть плену. Его могучим оружием были пламенная революционная поэзия и страстное слово агитатора. Однажды я пошутил: «Моц, к чему тебе пистолет? Только зря таскаешь лишнюю тяжесть». А он с усмешкой ответил: «Знал бы ты, Михаил, как чужда и ненавистна мне песнь пистолетов. Я воюю словом и стихами, чтобы поднять на борьбу трудовой люд, но если придется столкнуться с врагом в бою, то рука моя не дрогнет».
…Жандармы не знали, что оставшийся в тайнике Иван Ченгелиев мертв, и продолжали беспорядочную стрельбу. В это время из полуразрушенного дома во двор, собрав последние силы, выбрался тяжело раненный Тодор. Попросил напиться — никто и не подумал дать ему глоток воды. Протянул руки, чтобы сняли ненужные теперь наручники, — жандармы лишь рассмеялись, а Чушкин даже несколько раз ударил его прикладом автомата. Все это происходило в присутствии Русева и Косю Владева, которые позднее заявят Народному суду: «Там всем распоряжался начальник околийской полиции Милев».
— Что с партизаном, который спрятался в доме? — поинтересовался капитан Русев у своих подручных.
— Сейчас пошлем кого-нибудь проверить, — ответил Чушкин.
Так как жандармы опасались, что укрывшийся в доме партизан все еще жив и может оказать сопротивление, решено было послать туда сестру Ивана Ченгелиева. Ее муж Петр Станчев так вспоминал об этом:
— Атанас Манчев, пробежав по двору, скрылся в нашем доме. Вскоре стрельба утихла. Жандармы подозвали мою жену и велели ей пойти в дом и проверить, жив ли еще скрывшийся там партизан. Приказали также забрать у него оружие. И только потом в дом вошли жандармы. Атанас Манчев лежал на полу мертвый, в луже крови.
Операция закончилась. «Храбрые вояки» капитана Русева вытащили во двор тела Атанаса Манчева и Ивана Ченгелиева и положили их рядом с умирающим Тодором Ченгелиевым. Три окровавленные жертвы лежали у ног начальника третьего батальона жандармерии, о котором позднее кое-кто из его бывших приятелей и подчиненных напишет: «Добрый был человек…»
В этот момент, весь в пыли от долгой дороги, примчался на мотоцикле Тодор Стоянов. На этот раз он опоздал — все уже было кончено без него. Некого было избивать, пытать, расстреливать, нечего поджигать и разрушать. Но разве поручик Стефанов мог «обидеть» своего верного связного, разве мог оставить его без причитающейся награды за расправу над партизанами? Нет, следовало подыскать «работу» и для Тодора Стоянова! В голове поручика родилась и нашла благосклонное одобрение капитана Русева идея тут же, на месте, не откладывая, расстрелять за укрывание партизан мать братьев Ченгелиевых.
Тетушка Каля, убитая горем и потрясенная до глубины души, нашла приют в доме своей дочери. Она все еще не могла поверить, что двое ее сыновей лежат мертвые во дворе их собственного дома. Здесь ее и нашел Тодор Стоянов.
«Дом горел, подожженный жандармами, — писал он позднее в своих показаниях. — Во дворе лежали три трупа. Увидев меня, поручик Стефанов велел мне разыскать и привести мать братьев Ченгелиевых».
Затем Тодор Стоянов отвел тетушку Калю в глубь двора, к тайнику, под предлогом того, что она должна что-то показать ему. С ним увязался и Драгия Янков с налившимися кровью глазами, считавший несправедливым, чтобы только что прибывший Тодор Стоянов хоть в чем-то обошел его. Вынужденный «уступить» распаленному уже пролитой в тот день кровью палачу, Тодор Стоянов позднее вспоминал: «Драгия Янков втолкнул приведенную мною женщину внутрь тайника и застрелил ее. Я в Айтосе никого не убивал».
Не забыл Чушкин и о самом младшем из братьев Ченгелиевых — Димитре, запертом в тот момент в околийском управлении. Расправе над ним помешало прибытие в Айтос командира 24-го пехотного черноморского полка полковника Абаджиева, который, выслушав доклад своего бывшего подчиненного капитана Русева, сказал, что крови на сегодня пролито больше чем достаточно. В результате Димитр чудом остался жив.
К десяти утра тела убитых были вынесены на сельскую площадь. Поручик Стефанов лично принялся их фотографировать. Фотографии должны были послужить документальным подтверждением «подвигов» возглавляемой им группы жандармов. Его подручным за добросовестное выполнение «служебного долга» полагались награды, сам же он надеялся на продвижение по службе.
На площади Косю Владев расставил тайных соглядатаев, чтобы выяснить, кто осмелится прийти проститься с убитыми. Пусть отдыхают другие, разведгруппа свою работу еще не закончила — жандармские ищейки должны выследить новые жертвы, подготовить почву для новых «подвигов» верных стражей царя и отечества…
Димитр Ченгелиев еще не знал о разыгравшейся в их доме трагедии, о злодейском убийстве жандармскими палачами самых дорогих и близких ему людей. Уже вечером в дверях камеры появился полицейский агент Георгий Георгиев, в приподнятом настроении по случаю перепавших и на его долю похвал от начальства, и приказал: «Собирайся, поедешь в Бургас».
Только через два-три дня, уже в Бургасе, когда Косю Владев спросил его на допросе, знает ли он человека, убитого в их доме, только тогда догадался Димитр о судьбе матери, братьев и Атанаса Манчева.
…Молва о трагедии в Айтосе быстро разнеслась по всему району. Достигла она и Каблешково. Оттуда в Ахелой тайно от властей приехали две женщины. Долго стояли они на пепелище, вытирая украдкой слезы. Стояли и молчали, не смея ни о чем расспросить соседей. Потом постучались в дом к своим знакомым.
— Наших-то мы сразу узнали, — рассказали им те. — А вот третьего никто не признал. Да и лицо у него было обезображено.
— А во что был одет?
— Белая вышитая рубашка была на нем.
— Белая вышитая рубашка! — тихо, словно сама себе, повторила одна из женщин. — Надел ее, когда приходил… последний раз…
Партизанские ятаки принесли в горы скорбную весть о гибели Атанаса Манчева и Ченгелиевых. Отряд, располагавшийся тогда в Айтосских горах, в торжественном строю прощался с героями. Пламенные слова об их подвиге, о жизни своего друга Атанаса Манчева — Моца сказал тогда Михаил Дойчев. Ненавистью к врагу и решимостью сражаться до полной победы горели сердца народных борцов.
Судьба Райо Будева
Впервые я увидел его в камере жандармского застенка. Насколько помню, Будев был среднего роста, лет двадцати пяти, смуглый, с густыми, слегка нахмуренными бровями, с небольшими аккуратными усиками. Его лицо несколько портили шрамы и рубцы — по всей видимости, следы давней травмы. Обычно он целыми днями молча сидел в углу камеры. В разговоры ни с кем не вступал. Время от времени тяжело вздыхал с затаенной болью и как-то виновато посматривал на своих сокамерников. Только в такие минуты и можно было увидеть его глаза. Среди нас никто не знал его раньше. Все попытки узнать, когда и за что он был арестован, оказались безрезультатными. Военная форма со следами споротых погон и брезентовые сапоги подсказывали, что скорее всего он разжалованный солдат. Никто не приносил для него передачи с едой, никто не просил о свиданиях с ним, и поэтому мы решили, что он не из наших мест. Не помню, когда и почему возник слух, будто Будев сотрудничает с полицией, но этого было достаточно, чтобы мы перестали проявлять к нему какой-либо интерес. Некоторые, правда, сомневались, как может Будев быть связан с полицией, если уже целую неделю не получает даже куска хлеба. Из своих скудных порций мы отдавали ему немного хлеба и пожелтевшей брынзы. Он молча брал и снова уходил в свой угол. И так каждый день, вплоть до той самой ночи…
Помню, как он поманил меня и молча показал на место рядом с собой. Я пристроился возле него, но Будев по-прежнему хранил молчание. Почувствовав неловкость своего положения, я недоуменно взглянул на него. Будев сидел, привалившись к стене, и его взгляд отрешенно блуждал по камере.
— Ты не болен? — спросил я, чтобы прервать затянувшееся молчание.
Ни один мускул не дрогнул на его лице. Наконец, по-прежнему не глядя на меня, он заговорил:
— Меня зовут Райо. В нашем роду нет никого с таким именем. Видно, моя мать хотела, чтобы жизнь моя прошла как в раю. Но не получилось. И жить мне осталось уже недолго — скоро меня расстреляют.
Я даже вздрогнул от его слов, но Будев предостерегающе поднял руку, как бы прося не возражать ему:
— Молчи. Я знаю, что будет со мной. А вот ты доживешь до победы. Расскажи потом то, что услышишь от меня.
— Кому рассказать?
— Кто-нибудь непременно разыщет тебя.
