Леонид Рахманов - Домик на болоте (Ил. Н.Кочергина)
Петр Сергеевич посмотрел на меня и на Вертоградского. Что-то ему нужно было сказать, и он не решался.
— Выкладывайте, Петр Сергеевич, — помог я ему. — Что у вас там еще?
— Так ведь сегодня ночью… — Он опять замялся. — Ну, ну? — поддержал я его.
— Сегодня ночью, — решился наконец Петр Сергеевич, — самолет прилетит. Я связался с Москвой, мне говорят: «Как Старичков решит. Если он не возражает, отправляйте Костровых во что бы то ни стало».
— Ну, до ночи еще далеко, — сказал я.
— Да ведь как далеко! Пока до аэродрома доберутся, то да сё… Часа через два надо выезжать.
— Ну что ж, — сказал я, — дело хорошее. Конечно, надо старика отправлять.
Петр Сергеевич опять замялся:
— А старик не упрется? Он ведь ой какой характерный!
— Из-за того что вакцины нет?
— Да.
Я посмотрел на Вертоградского.
— Мы с Юрием Павловичем думаем, — сказал я, — что найдется вакцина.
Вертоградский потер руки с довольным и немного заговорщицким видом.
— Да, думаю, что найдется, — сказал он.
Удивительно, как быстро входил этот человек в новую роль соучастника следствия! Мы с ним весело подмигнули друг другу. Услыша наши голоса, Валя вышла на лестницу.
— Что случилось? — спросила она.
— Спускайтесь, Валентина Андреевна, Есть новости.
— Какие новости? — Взволнованный Костров уже спускался из своего мезонина.
Петр Сергеевич заложил руки за спину и торжественно произнес:
— Приказ из Москвы, Андрей Николаевич, вам, вашей дочери и Юрию Павловичу сегодня же вылететь в Москву.
— То есть как? — Костров заволновался ужасно. — Без вакцины? Об этом и речи не может быть!
— Простите, Андрей Николаевич, — вмешался я, — время, знаете ли, военное. Приказ говорит точно: отправить вас троих сегодня ночью. Отвечает Петр Сергеевич. Вам ничего не сделают, а его могут судить по законам военного времени.
Петр Сергеевич посмотрел на меня с удивлением, но не только не стал возражать, а даже печально вздохнул: да, мол, вы капризничаете, а мне за вас под суд.
Костров нахмурился и молчал.
— Вы можете, — сказал я, — в Москве добиться, чтобы розыскам вакцины был придан более широкий размах.
Костров насторожился и посмотрел на меня.
Я продолжал, стараясь, чтобы слова мои звучали как можно простодушней и искренней:
— Разумеется, я останусь здесь, но что я могу сделать один, без достаточного опыта? А вы можете потребовать, чтобы послали более квалифицированного следователя.
Он посмотрел на меня из-под сердито нахмуренных бровей. Минута колебаний, и профессор решился.
— Хорошо, — сказал он. — Я полечу, но имейте в виду, что я буду жаловаться не только на тех, кто послал именно вас на это ответственнейшее дело, но и на вас самих. Вы проявили не только неопытность и неумение, но и недопустимую лень, и прямую халатность.
Я молча поклонился.
Петр Сергеевич облегченно вздохнул. У него и так было хлопот по горло. При всей привязанности к семье Костровых, он очень хотел, чтобы они уже были в Москве.
— Завтракайте и собирайтесь, — сказал он. — Часа через два надо ехать на аэродром.
— Часа через два? — Валя засуетилась. — Ой-ой! Надо же поесть что-нибудь. Я тогда печь не буду топить. Чайник на лучинках согрею и поедим холодного. Ладно, товарищи? Юра, идите за водой сейчас же. Скорей, скорей!
— Есть идти за водой! — весело рявкнул Вертоградский и, смешно выворачивая ноги, размахивая руками, выбежал из комнаты.
Петр Сергеевич подошел к Кострову и спросил:
— То, что вы берете с собой, у вас уложено?
— Главное украдено, — ответил Костров, — а остальное — вздор.
— Вы бы лишние бумаги сожгли. Все-таки тыл противника…
— Что ж, это правильно. А где жечь?
— Да хоть в печке, — сказал я.
— У меня все ненужное свалено в угол. Сейчас я начну сносить.
Он ушел наверх за бумагами. На меня он так и не посмотрел. Он просто не замечал моего присутствия. Меня так и подмывало сказать ему, что вакцина уже у меня в кармане и сердиться на меня не за что, но я сдерживался. Мне хотелось закончить дело так, чтобы в Москве не пришлось спорить, виноват Вертоградский или не виноват.
— Когда же вы вакцину найдете? — спросил Петр Сергеевич.
— Успеем, — сказал я. — Вы можете позавтракать с нами?
— Откровенно говоря… — покачал головой Петр Сергеевич, — с временем туго.
Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
— Позавтракайте.
Он прищурился, размышляя. Он понял, что даром я бы не стал настаивать.
— Хорошо, — сказал он.
Костров спустился сверху со связкой бумаг, положил их в печь и отодвинул заслонку. Я протянул ему спички, но он вынул из кармана свои. Он не хотел от меня никаких одолжений. Бумага весело запылала. Костров сходил еще раз наверх и принес огромную кипу. Вбежала Валя со стопкой тарелок и заставила меня расставить их на столе. Петр Сергеевич пристроился с кочергой к печке и стал ворошить горящие бумаги. Кажется, у всех, кроме Кострова, было приподнятое настроение, несмотря на события прошлой ночи. Вертоградский шумно влетел с ведром, полным воды, и стал требовать, чтобы мы посмотрели, какой он ловкий. Валя прикрикнула на него, отняла ведро и послала за ножами и вилками. Меня она заставила резать хлеб, Петру Сергеевичу велела нести стаканы. Она успокоилась только тогда, когда мы все были заняты делом.
Андрей Николаевич по-прежнему был молчалив и хмур. Он поднимался наверх, спускался, таща кипы бумаг, и как будто не замечал охватившего всех возбуждения.
Общими усилиями накрыли на стол. Принесли колбасу, соленые грибы и большой горшок кислого молока. Костров свалил у камина последнюю пачку бумаг и коротко сказал:
— Всё.
Валя внесла чайник.
— Прошу вас, товарищи, — сказала она, — на последний торжественный завтрак в лесной лаборатории профессора Андрея Николаевича Кострова.
Глава десятая
ПОСЛЕДНИЙ ЗАВТРАК
I
Мы сели вокруг стола. Вертоградский посмотрел на Кострова умоляюще.
— Андрей Николаевич, — сказал он, — вы знаете сами, что я страстный противник всякого пьянства. Вы знаете, что от рюмки водки меня пробирает дрожь отвращения. Но тем не менее кажется мне, что сегодня, ввиду чрезвычайных обстоятельств, а также того, что мы все провели тяжелую и бессонную ночь, и еще потому, что нам предстоит пробыть несколько часов на сыром, зараженном болоте, следовало бы выпить спирту, или, как иногда говорят, хлопнуть по стопочке.
— К сожалению, у меня нет спирта, — хмуро ответил Костров.
— Андрей Николаевич, — сказал Вертоградский, — я понимаю, что бывает святая ложь, но она все-таки ложь. Должен сказать, что, мучительно ненавидя этот вредный напиток, я всегда очень точно слежу за его расходованием и готов сейчас прозакладывать голову, что одна бутылка этой гадости лежит у вас в том ящике, где книги.
— Конечно, — сказал Петр Сергеевич, — по такому случаю выпить не грех.
— Может, позволишь, папа? — спросила Валя.
Костров хмыкнул очень неопределенно.
Это можно было принять и за согласие и за отказ. Вертоградский предпочел принять за согласие.
— Я сейчас принесу, — сказал он и с такой быстротой взлетел по лестнице, что Костров не успел и слова сказать.
Впрочем, он, видимо, не собирался спорить. Он даже слегка улыбнулся торопливости Вертоградского.
Вертоградский сразу же сбежал вниз и, торжествуя, поставил на стол бутылку. Разлили по кружкам, и Валя предложила тост за Красную Армию. Вертоградский сразу же налил снова.
— Времени мало, товарищи, — сказал он. — За Андрея Николаевича! За то, чтобы украденное нашлось, чтобы и про нас потом могли сказать: «Они помогли победе!»
Костров нахмурился.
— Рано за это пить. — Он встал и поднял кружку. — Выпьем, друзья, за Якимова!.. — Он помолчал. — Мы перед ним виноваты. Всю жизнь он работал как настоящий ученый и умер как настоящий ученый.
Мы все поднялись и в молчании выпили этот торжественный и печальный тост. Потом Вертоградский подбросил еще бумаги в печь, Петр Сергеевич заговорил о военных событиях, и постепенно за столом стало опять оживленно. Я посмотрел на часы. Оставалось часа полтора до отъезда. Пора было начинать последнее действие. Пока я продумывал, как перевести разговор па нужную тему, Костров неожиданно мне помог.
— Да, Владимир Семенович, — сказал он, — выпили бы и за вас, но, к сожалению, пока что не вижу повода.
Нельзя сказать, чтобы это была особенно любезная фраза, но по сравнению с полным игнорированием моего существования она являлась некоторым шагом вперед.
— Что делать, Андрей Николаевич! — сказал я с виноватым видом. — И на старуху бывает проруха.
