Богдан Сушинский - Жестокое милосердие
Дождавшись, пока полицаи наконец зашли в переулок, сержант подкрался к ельнику, в котором скрылись Мазовецкий и Мария. То, что он увидел там, заставило его расхохотаться. Растрепанный, без фуражки, «унтерштурмфюрер» безуспешно пытался удержать возле себя крепкую, по-мужски широкоплечую девушку, а та наотмашь, и тоже по-мужски, хлестала его по лицу.
— Мазовецкий, не терзай гимназистку! — не упустил он возможности поиздеваться над «очередным ухажером». — И вообще, не увлекайся. А ты бей его, Мария, бей! Пусть знает, как вести себя с девушками!
Мария удивленно оглянулась на «полицая». Замерла с широко раскрытыми глазами. Инстинктивно подалась к нему, прошептала «Андрей, ты?», но, поняв, что обозналась, нервно покачала головой, словно пыталась избавиться от призрачного видения.
— Крамарчук? — все еще полушепотом проговорила она. — Крамарчук? Сержант?! Господи, наконец-то свои!…
— Ну-ну, все, все, Мария! — пришел ей на помощь Крамарчук, чувствуя, что Кристич вот-вот расплачется. — Нас послал сюда лейтенант Громов. Так что все на мази.
— Он здоров? Нет? Ранен?
— Кой черт — ранен? Пули его обходят.
— Идите вы к дьяволу! — обиженно проворчал Мазовецкий, отряхивая свою фуражку с высокой тульей. — Оказывается, они еще и знакомы. Циркачи!
— Не ругайся при женщине, поручик, — съязвил Крамарчук. — Научись хоть каким-то манерам.
— Это в Варшаве женщины. А здесь — буйволицы.
Только теперь, окончательно осознав, что она среди своих, что спасена, Кристич закрыла лицо руками, нервно рассмеялась, бросилась к Мазовецкому, неловко чмокнула его в щеку: «Откуда ж я могла знать?! Вы уж извините», и снова подбежала к Николаю.
— Не надо, не надо!… — жестом остановил ее Крамарчук. — Во спасение души! Обнимать буду я. Только не здесь и не сейчас. Если, конечно, Громов из ревности не пристрелит меня. А пока что — бежать. С минуты на минуту полицаи доложат о своем приключении начальству, и последует команда прочесать лес.
— Что касается меня, то я с удовольствием отдам им твою кралю, — проворчал Мазовецкий. — Даже если для этого самому придется сдаться в плен…
— Да не сердитесь вы! — умоляюще попросила Мария. — Я так боялась. Это чудо, что я с вами. Завтра меня уже пытали бы в гестапо.
Она напоминала Крамарчуку нечаянно провинившуюся девчонку — смуглолицую, черноглазую, с выразительными чувственными губами… Могло показаться, что лишения военных лет не оставили на лице Марии никакого следа. Будто и не было в ее жизни трагических дней осады «Беркута», не было скитаний по оккупированным районам Подолии, не было ежедневного риска, страха, издевательств… И если бы не спадающая на лоб небольшая прядь седых волос… О, если бы не эта прядь, которую там, на тропинке, он почему-то не заметил…
Впрочем, Крамарчуку казалось, что даже она придает лицу девушки какую-то необыкновенную, никогда прежде не виданную, заново покорившую его красоту.
— Слушай, Владислав, как она тебе… нравится? — заговорщицки спросил он, выбрав момент, когда на подходе к шоссе Мария несколько приотстала от них.
— Что-что? — раздраженно покосился на него Мазовецкий. Он всегда реагировал так, если в минуты опасности его чем-либо отвлекали.
— Вот и хорошо, что не нравится. Было бы хуже, если бы ты, грешным делом, всухарился в нее.
— Хватит молоть ерунду! — прошипел поляк. — Времени у нас, как на эшафоте. А фельдфебель со своей машиной драпанул.
— До отряда очень далеко? — запыхавшись, спросила Мария, пытаясь догнать мужчин. Сейчас они шли по склону возвышенности, стараясь поскорее обойти село и углубиться в свой лес.
— Он почти рядом, мадам. Сразу же за Елисейскими Полями, — отомстил ей Мазовецкий.
А через несколько минут, выйдя на открытый луг, они увидели, как из села выбежал целый отряд карателей, который тотчас же рассыпался по равнине и цепью направился к тому месту, где медсестра Подолянская встретилась с офицером-эсэсовцем. Понятно, что дело было не в подпольщице — вермахтовцы наверняка решили, что пожаловал сам Беркут!
— Нет, братцы, — потер подбородок Крамарчук, — нас на эту свадьбу не приглашали, это уж точно, поэтому надоедать своими тостами не станем. В лес — и в обход, потому что здесь немцы и полицаи умоют нас, как перед воротами рая.
* * *После этого, почти библейского, «спасения Марии» у них с Громовым состоялся странный «несолдатский», как покаянно определил его потом сам лейтенант, разговор, во время которого они впервые серьезно и почти по-мужски поссорились.
Громов ждал их тогда на одной из дальних застав, где всегда дежурили по два бойца из разведвзвода Отаманчука. Для этого поста партизаны даже соорудили небольшой двухамбразурный дзот, вооружив его трофейным немецким пулеметом. Беркут ждал их там пятый час. Ему нужны были сведения от перевербованного, теперь уже партизанского, агента Совы. Но еще больше он ждал вестей от Марии.
Часовой, сидевший в «гнезде» на вершине дуба-патриарха, заметил Мазовецкого и Крамарчука еще издали, и лейтенант, потеряв всякое терпение, бросился им навстречу.
— Что случилось, поручик?! — спросил он еще метров за пятьдесят. — Где вы пропадали?
— Сержант все объяснит, — устало ответил Владислав. Он прошел мимо командира, как лунатик, едва переставляя ноги. И единственной целью его было поскорее добраться до землянки-дзота и свалиться на нары.
— Что это значит? — ошарашено посмотрел ему вслед Беркут. — Ты же был старшим группы.
— Медсестра Ольга, она же Мария… И вообще, все эти ваши фронтовые дела… Крамарчук в курсе, — меланхолично проговорил Мазовецкий по-польски. И не оглянулся при этом.
— Заблудились мы, командир. Отводили Мари… То есть Ольгу Подолянскую, — как бы спохватился Николай. — Ночью возвращались и…
— Марию? Куда вы ее отводили?
— Как куда? Все туда же, к Лазаревке. Лесами. Дальше одна пошла. Сама так захотела, — поспешил уточнить Крамарчук, чувствуя себя неловко от того, что оставил девушку одну. — Ты ведь не велел приводить ее в отряд.
— Она что, просилась сюда? — уточнил Громов неожиданно осипшим голосом, и при этом покосился на своих спутников, разведчиков-дозорных, которые сейчас явно мешали ему.
— Просилась, само собой… Но ведь ты же приказал… Только, дескать, в крайнем случае.
— А чего ты занервничал? Все правильно, — проворчал Громов, отходя подальше от бойцов. — Я ведь не упрекаю тебя.
— Нет, если бы ты сказал… Я что? Я бы ее силой привел. На руках принес. Но ведь ты… Я же, идя в это самое Квасное, не знал, что там наша медсестра, — уже почти прошептал Николай. — Ты ведь того… — повертел пальцами у виска. — Совсем уже… Скрывал даже то, что девушка, которую мы идем спасать, — наша Мария. Зачем?!
— Ладно, не будем об этом. Что произошло в Квасном? Почему она ушла оттуда? — А когда Крамарчук коротко пересказал все, что знал о ситуации в Квасном, и отдал ему записку Совы, спросил: — Что она сказала? Уходя от вас, понимая, что оставляете ее одну?
— Ничего не сказала. Обиделась. Не на меня, конечно. Мы что? Мы выполняли твой мудрый приказ. Говорит, что сама найдет нас. Если захочет. Так и сказала: «Если захочу». Характер, видишь ли, показывает.
— Она его давно показывает, Крамарчук.
— Ну, это тебе виднее. Мне испытывать его не приходилось.
— Брось.
— Что брось? Что брось, хоть ты и лейтенант?! А ты знаешь, что мы ее только чудом из лапищ полицаев вырвали? Только чудом! Мазовецкому нужно в ноги поклониться. Это он их своим мундиром распугал. Но потом полицаи такую тревогу подняли, что вдогонку за нами немцы погнали чуть ли не целый полк.
— Вот как? Страдальцы! Но ты больше о ней, о ней, о Марии Кристич. Как она вообще?…
— Что «вообще»? — все еще не мог умерить свой пыл Крамарчук. — Что я — художник? Нарисую, какой она там предстала перед нами? Такой же, какой представала перед полицаями и немецкими офицерами…
— Прекрати! — прохрипел сквозь стиснутые зубы Беркут. — Что ты с самого утра нудишь? Где вы ее в селе в этом оставили?
— Нигде. Я же все объяснил. У села попрощались. Посреди поля. Вчера вечером.
— И вы оставили ее одну, вечером, где-то посреди поля?
— Почти ночью, — резко ответил Крамарчук. — Бросили на произвол судьбы. Чтобы угодить своему боевому командиру.
— Ты так и не сказал, как вас встретил Роденюк, — вдруг совершенно спокойно перебил его лейтенант. — Сова ничего не просил передать?
— Что? — на полуслове запнулся Николай, но, не дождавшись объяснений, снова взорвался: — Да жив твой Сова, жив, служака на два фронта! Лучше сознайся, когда ты в последний раз виделся с Марией?
— Два месяца назад. Какое это имеет значение?
— Несколько раз виделся, правда?
— Это что, допрос?
— А что я тоже хочу повидать ее — об этом ты не подумал? Там, в доте, кроме тебя, командира-любимца, был еще и сержант-артиллерист по фамилии Крамарчук. Почему ты никогда не вспоминаешь об этом?! А если и вспоминаешь, то все реже. Почему ты так быстро забыл обо всех нас?!
