Андрей Жариков - Крушение «Кантокуэна»
НА РАССВЕТЕ
На стене отщелкивали время старинные ходики. В углу за печкой стрекотал сверчок. С незапамятных времен эти привычные ночные звуки наполняли дом лесника. Бывало, уставший за день, ляжет дед Василий на постель, прислушается к сверчку и ходикам и заснет крепким сном. А в шесть утра зимой, когда на дворе еще темно, он на ногах. Нужно печку истопить, скотину покормить и себе еду приготовить.
С отъездом Мирона прицепилась бессонница. В окно уже пробивался слабый свет зари, а дед Василий никак не мог уйти от тревожных мыслей. Вся радость и надежда — внук Мирон. Нет у Василия Федоровича никого из родных и близких. Все внимание, заботу и любовь отдавал внуку.
Дед Василий понимал, что фронт есть фронт. Война уносит жизни многих людей. Но как пережить одинокому старому человеку, если что-нибудь случится с Мироном?
Жену похоронил, сноха и сын погибли. Если не станет Мирона, на том и остановится род Ефимовых.
Но тут же дед вспоминал и свои молодые годы, когда, на год моложе Мирона, ушел из дома в Саратов, нанялся помогать грузчикам в порту. Кого он тогда спросился? Сам решил…
За окном послышались торопливые шаги. Кто-то подбежал и залез на завальню, постучал легонько в стекло.
— Кто там? — спросил лесник. Екнуло сердце. Неужели Мирон?
— Скажите, здесь живет Василий Федорович Ефимов? — отозвался девичий голос. — Я медицинская сестра.
Дед Василий вскочил с постели. «Вот и беда…» — подумал он.
— Я Ефимов, а что? — отозвался он настороженно.
— Вас просят срочно в вагон санитарного поезда… — сказала девушка. — В третий вагон. Там вас ждут.
Лесник раскрыл окно, увидал уходившую по тропинке под уклон девушку в военном, и в груди словно камень застрял. Хотел подойти к своей койке, чтобы одежду взять, а сил нет, ноги одеревенели. Кое-как дотянулся до ведра с водой, плеснул в лицо пригоршней, смочил грудь.
«Кто же там? — подумал про себя. — Если Мирон, то, выходит, тяжело ранен, если сам не пришел…»
Леснику Ефимову только казалось, что он едва переставляет ноги. К третьему вагону прибежал чуть ли не вместе с девушкой.
— Дедушка, заходите в вагон, — сказала она, — только тихонько. Вас просит один солдат.
— Это мой внук… Спасибо тебе, дочка… Что с ним?
— Не волнуйтесь, дедушка. Он уговорил меня позвать вас. Зайцев.
— Постой! Кто такой? Зайцева не знаю… — Лесник оторопел. — Может, Слава? Так он Котин…
— Вот здесь, только недолго, — предупредила девушка. — Зайцев, к тебе пришли!
— Спасибо, сестричка.
На нижней полке лежал круглолицый, стриженный наголо, курносый паренек. Грудь забинтована. До пояса укрыт грубошерстным одеялом.
— Не томи, сынок, говори, что там с Мироном? — спросил старик, предполагая, что солдат собирается сообщить ему о внуке. — Сразу-то легче, говори…
— Жив. Приходил со мной проститься. Такие, как он, не должны погибать, — ответил раненый.
Зайцев запустил руку под подушку, достал сверток, перевязанный бинтом. Заговорил тихо:
— Вот что, дедуля, возьмите себе. Это корень жизни. Женьшень называется. Мы с Мироном нашли. Берите… Очень помогает от всех болезней.
— Знаю, сынок, спасибо. Я сам не находил, а мой знакомый, специалист по лекарствам, давал мне, но я в госпиталь отнес. Только напрасно ты отдаешь, берег бы. Или раненым…
— Вам, дедушка, самый раз: здоровья прибавит, силы даст. — Солдат улыбнулся. — Мне рассказывал о вас Мирон, приглашал в гости после войны… Эх, какой у вас внук! Я за такого в огонь пойду. Приедет, скажите ему про меня.
— Ну, а что Мирон наказал передать мне?
— Э, — махнул рукой Зайцев, — меня-то в бою японец насквозь прострелил, я лежал и бредил. Мирон прискакал в лазарет, а тут и расставаться надо.
— Пора, посетитель, — послышался голос за дверью.
— Ну, спасибо, сынок, — сказал лесник и дотронулся рукой до горячего лба Ивана. — Выздоравливай и приезжай.
— Спасибо, дедуля, — оживился Зайцев. — Жив буду, приеду.
— Адресок-то есть у вас? — спросил Василий Федорович. — Медку, орешков пришлю…
— Нет, я пока не знаю, куда меня направят. Напишу вам из госпиталя, — ответил Зайцев. — Прощайте.
— Рана у него опасная, — шепнула медицинская сестра, когда старик спустился с подножки вагона на землю. — Ой, как он уговаривал меня сходить за вами!
— Э, да что же это я… — Дед Василий взял за руку девушку. — Идем со мной…
С проворностью молодого человека лесник добежал до дежурного станции и выпалил на одном дыхании:
— Петруся! Сколько эшелон стоять будет? Медку хочу передать раненым… Мы — на одной ноге…
— Не торопись, дед Василий, — успокоил дежурный, — санитарный еще не один час простоит.
Лесник Ефимов за последние дни будто помолодел. Ходить стал бойчее, чаще надевал новый пиджак, чтобы людям в праздничном виде показаться. И не женьшень тому причиной. Женьшень он так и хранил в газете, перевязанной бинтом. Помолодел дед Василий после того, как радио известило, что Советские Вооруженные Силы на Дальнем Востоке наголову разбили миллионную японскую Квантунскую армию и освободили Северо-Восточный Китай, Северную Корею, Южный Сахалин и Курильские острова. Наступил долгожданный мир! Об этом громко, на весь разъезд Безымянный, говорил динамик.
И вдруг телеграмма: «Мирон выезжает на учебу в военное училище. Заедет домой. Родион».
Передавая Василию Федоровичу телеграмму, дежурный полюбопытствовал:
— От какого это Родиона ты получил сообщение?
— Голова садовая! Это от самого маршала Малиновского Родиона Яковлевича… От командующего фронтом…
— Да ну?
— Вот тебе и ну…
В небе ни облачка. Зной. Слепни и оводы изнуряют лошадей и всадников. О сырой тайге, где тучи комаров, солдаты теперь вспоминали с удовольствием. Там хватало воды. А здесь словно кто-то нарочно разбросал мелкую сухую щебенку. Унылая, выжженная солнцем даль без конца и без края. Лошади теряли сточенные камнями подковы, прихрамывали. Припадала на переднюю ногу и Звездочка. Все чаще слышна команда спешиться. Солдаты ведут лошадей в поводу, обливаясь соленым потом и глотая желтоватую пыль. Ночью отдельный эскадрон вышел к небольшому китайскому селению. В нем ни души. Даже не слышно лая собак. Эскадрон проскочил селение на рысях. Жилища словно разбросанные в поле копны сена. Миновав безымянное селение, эскадрон въехал в другое, где слышался какой-то непонятный шум, лаяли собаки.
К Мирону подъехала Женя.
— В селениях сап. Всюду выставлены ветеринарные посты. Эскадрон будет обходить этот опасный район. В колодцах воду не брать, заражена японцами.
Страшная весть разнеслась молнией.
Мирон следовал в арьергарде, не знал, что происходит впереди — в голове эскадрона, но догадывался, что отдыха скоро не будет. Остатками воды во фляге смочил губы лошади, протер ей глаза. Лошадь даже потеть перестала. Мирону тоже хотелось пить, во рту сухо, но он терпел…
На рассвете повеяло прохладой, показалась небольшая зеленая роща и разбросанные строения. Когда эскадрон вытягивался, обходя кукурузное поле, Мирон успел сорвать три початка и на ходу покормил Звездочку.
После полудня эскадрон разместился в роще возле водоема. На той стороне пруда виднелся дом с белыми колоннами и причудливой крышей. Не много встречалось таких живописных уголков. Они принадлежали богатым китайцам или японским генералам.
Наконец-то напоили лошадей, фуражиры привезли и раздали овес. Мирон едва держался на ногах. Очень хотелось спать. Усталость погасила ужасное состояние: он не мог прийти в себя после боя. Японцы сперва выбросили белый флаг, а когда эскадрон окружил колонну их машин, открыли стрельбу в упор. Не заруби он шашкой японского офицера, не было бы в живых Жени. Японец, присев за машиной, целился из пистолета ей в спину…
Пустив расседланную Звездочку возле колючего куста, Мирон сел на землю и, обхватив руками колени, мгновенно замер. Ему казалось, что он все слышит и, если будет команда, немедленно проснется, но оказалось, что уснул так крепко, что Женя едва его разбудила.
— Мирон! Что с тобой? Встань!
Даже открыв глаза, он не мог сообразить, где он и кто перед ним.
— Командир зовет, срочно! — сказала Женя, глядя ему в глаза. — Не заболел?
— Здоров, просто задумался…
— К командиру! — повторила Женя. — Машина приехала.
Командир эскадрона был в новеньком летнем обмундировании, в хромовых сапогах, вычищенных до блеска, и при всех орденах и медалях.
Окинув взглядом Мирона, майор нахмурил белесые брови:
— На кого ты похож? Умойся, сбрей свои серо-бурые усы и гимнастерку новую надень. Немедленно!
— У меня нет ничего запасного, — доложил Мирон. — И бритвы нет…
