Борис Сопельняк - Рядовой Рекс
Когда Машу отнесли в дом и уложили на операционный стол, Маралов остался в комнате. Доктор укоризненно посмотрел на танкиста и указал глазами на дверь.
Не прошло и пяти минут, как Маралова позвали.
— Дело плохо, — озабоченно сказал хирург. — Большая потеря крови. К тому же она в положении.
— Знаю. Надо сделать так, чтобы и ребенка спасти.
Доктор потер лоб и, как бы извиняясь, заметил:
— Сюда бы гинеколога… А в пяти километрах от передовой он вроде бы ни к чему. Тут хирурги нужны. Хирурги! — повысил он голос. — И девчонок сюда присылают не для того, чтобы…
Глаза Маралова мгновенно стали белыми.
— Да я… Да ты, — шипяще цедил он, а рука судорожно царапала кобуру.
И тут произошло неожиданное. Рыхлый, неуклюжий доктор сдернул с оплывших плеч халат и рыкнул протодиаконовским басом:
— Смир-рно! Кру-гом! К чертовой матери, шагом марш!
Хулиганистый парень был Маралов, но он человек военный, офицер, а перед ним стоял полковник медицинской службы, да еще с планкой ордена Ленина на груди, поэтому капитан четко повернулся через левое плечо и пулей вылетел из дома.
— Вот так-то, папаша, — иронично щурясь, проводил его взглядом доктор. — Надо же, с такой рож… тьфу, с таким лицом подцепить красавицу сестричку. И чего она в нем нашла? — привычно обрабатывая рану, ворчал полковник.
И тут у самого уха он почувствовал прерывистое, напряженно-гневное дыхание. Поднял глаза — и ахнул! Ассистировавшая ему Настя в упор расстреливала доктора превратившимися в одни зрачки глазами.
— А может, у них любовь?! А может, он герой?! Что ж, если человек горел, если стал уродливым… некрасивым, значит, и любить его нельзя?! — выпалила Настя. — По-вашему, только тот достоин любви, кто с гладкой физиономией, особенно если ошивается около Военторга, да?!
— Эк вас, — смущенно крякнул полковник. — Правильно, молодец, ругай старика. Вас же, дурех, жалко. Ты хоть знаешь, что такое пэпэже?
— Знаю! Походно-полевая жена, — сузила глаза Настя. — Ну и что?
— А то… Анализ крови готов? — уже совсем другим, требовательным тоном спросил он через плечо.
— Готов. Четвертая группа.
— Есть у нас такая?
— Нет.
— Совсем нет? — повысил голос доктор.
— Была. Но кончилась… Уж очень много раненых, — виновато ответили ему.
— Та-ак… Потеряем девчонку. Как пить дать, потеряем. Крови нужно много. Даже если вытащим женщину, ребенок не выживет — так долго без материнской крови ему не протянуть. И все же будем бороться! Нужно прямое переливание. У кого четвертая группа? — крикнул он.
Медики лишь пожали плечами.
— Спросите у бойцов, у легкораненых! — приказал он.
Сестры забегали по палаткам, но человека с четвертой группой так и не нашли.
В нетерпении доктор вышел на крыльцо и наткнулся на… крепко спящего Маралова.
«Дрыхнет, сукин сын, — неприязненно подумал о нем полковник. — Хотя он-то в чем виноват? — приструнил себя доктор. — Вон его танк, и не новенький, а обожженный, как и хозяин. Через час-другой им в бой. И как знать, не окажется ли капитан под моим скальпелем».
Он и не заметил, как неприязнь исчезла, а вместо нее родилась симпатия к незадачливому танкисту.
И тут Маралов проснулся. Увидев полковника, сразу вскочил.
— Прошу прошения, товарищ полковник, — виновато козырнул он.
— Да ладно, — отмахнулся доктор.
— Как она там? — кивнул на окно Маралов.
— Неважно, капитан. Совсем неважно. Огромная потеря крови. Нужно прямое переливание, а человека с четвертой группой найти не можем.
— Чего ж тут искать?! Вот он я, с четвертой группой. Правда, в меня столько влили чужой крови, что теперь уж и не знаю, какой там во мне коктейль. Но он четырехзвездный, вернее, четвертой группы — это факт.
— Что такое прямое переливание, знаете? — оглядел его доктор.
— Конечно. Из вены — в вену.
— Я обязан спросить. Ничем таким, неприличным, не болели? А то ведь скажется и на ней, и на ребенке.
Маралов так смутился, что доктору стало его искренне жаль.
— Ладно, пошли, — хлопнул он его по плечу. — Все будет хорошо.
И вот бежит пульсирующая жизнь из вены Маралова в вену Маши. Сначала Маралов крепился, даже шутил, а потом умолк и куда-то поплыл. Он куда-то проваливался, всплывал, снова нырял в тину небытия. Врачи помогали выкарабкаться наружу, что-то озабоченно спрашивали, Маралов пытался улыбаться, но ничего не получалось.
А Маша оживала. Порозовели уши, потом кончик носа, покрылся испариной лоб…
— Так-так, молодец, сержант, молодец, — довольно улыбался полковник. — А как там папашка? — переключился он на Маралова. — Держись, держись, — подбадривал он капитана. — Я о тебе еще студентам буду рассказывать. А как же, единственный случай в практике профессора Дроздова, когда и мать, и ребенок напрямую получили кровь от отца.
Маралов очнулся и хотел что-то сказать, но профессор прикрыл его рот большой, пухлой рукой.
— Потом, батенька, потом. Благодарить пока рановато.
Грелки, уколы, какое-то питье — на все это Маралов уже не реагировал, а послушно делал то, что ему велели. Только через сутки он окончательно пришел в себя и попросил… стакан водки.
— Ого! — рассмеялся полковник Дроздов. — Ай да богатырь! А на закуску селедочки?
— Так точно. И соленого огурчика, — ухмыльнулся Маралов.
— Прекрасно! Верный признак, что человек здоров! Стакан, конечно, многовато, но спиртику я вам плесну. Да и себе налью! — доставая медицинские банки, балагурил профессор. — Поздравляю, капитан, ваша жена будет жить. И ребенка родит. Мне кажется, девочку. Хотя на ноги встанет не скоро: задета кость, и ногу пришлось загипсовать.
Маралов опрокинул стопку, лукаво прищурился и решил разыграть профессора.
— Непорядок, товарищ полковник, — обиженно начал он. — Что-то вы перемудрили.
— Как это? — вскинул брови профессор.
— Пока мы с Машей были в беспамятстве, вы произвели подмену.
— Чего-чего?
— Подмену. Во-первых, вся дивизия знает, что родиться должен мальчик. А во-вторых, почему вы без моего согласия зарегистрировали брак?
— Какой еще брак? Никто вас не регистрировал, — смутился доктор.
— Ну как же! Вы сказали, что моя жена будет жить и родит ребенка. Но я-то знаю, что ребенок не мой.
— Не ваш?! — изумился профессор.
— Не мой, — деланно-грустно констатировал Маралов.
— И вы это знаете точно?
— Абсолютно точно.
— А… А кто же?
— Автор? Мой лучший друг.
— Вы с ума сошли! Ваш лучший друг — отец ребенка вашей жены, а вы… Мало того что вывезли ее из боя, так еще и отдали полтора литра своей крови. Нет, я бы так не смог. Такое не прощают…
— Другого способа породниться с этой женщиной у меня просто не было, — вздохнул Маралов. И вдруг хлопнул себя по колену и засмеялся. — И вообще эта парочка без меня ни шагу! Представляете, сперва откапываю из могилы, то бишь из воронки, своего лучшего друга капитана Громова, а теперь возвращаю с того света его жену. Ох и долго же они будут со мной рассчитываться! Ей-ей, после войны сяду им на шею. Пусть кормят и поят своего благодетеля!
— Ах вот в чем дело, — улыбнулся Дроздов. — А о Громове я читал во вчерашней дивизионке: он со своими разведчиками пробрался в занятый немцами Орел и водрузил красное знамя над самым высоким зданием города.
— Да? А я и не знал. Ай да Громов! Ну, теперь уж Героя ему вернут.
— Как это — вернут? Разве его этого звания лишали?
— Да нет, — поморщился Маралов. — Героя ему присвоили посмертно. А я Виктора откопал. Вроде бы раз живой, то не Герой?
— С чего вы это взяли? Наоборот!
— И я так считаю. Он же не виноват.
— В чем?
— Ну, что жив, что я его откопал.
— Капитан, по-моему, вместе с кровью я забрал у вас изрядную долю серого вещества, — строго заметил профессор.
— Это точно, — с легкостью согласился Маралов. — Зато ребенок будет гениальный.
— Гениальная девочка — не лучший вариант. И родителям, и ей самой, и ее будущему мужу — одни хлопоты.
— А вы уверены, что девочка?
— Процентов на семьдесят.
— Ну и ладно. Когда я могу отбыть? — переключился он на другую тему. — А то личный транспорт застоялся. Да и доложить надо.
— Сегодня к вечеру.
— Попрощаться можно?
— С кровной сестрой? Конечно, можно. Она уже пришла в себя.
Когда Маралов, слегка пошатываясь от слабости, вошел в палатку и увидел Машу, у него сразу пропало желание шутить.
Маралов стоял у топчана, на котором лежала изменившаяся до неузнаваемости Маша. Он присел у изголовья и осторожно погладил ее волосы. Чуть дрогнули губы, и Маша благодарно прижалась щекой к покрытой шрамами и рубцами руке.
— Ничего-ничего, — успокаивал ее Маралов. — Все будет хорошо. Главное — жива, все остальное — семечки.
