Иван Поздняков - Пока бьется сердце
Долго мы сидела притихшие, пришибленные горем своего товарища. Никто не утешал Беркута. Да и как могли утешить друга, какие слова могли подобрать, чтобы обезболить в сердце Степана рану? Таких слов нет в людском лексиконе.
Первым нарушил молчание сам Беркут.
— Эта Лукерья Марковна женщина справедливая. Детей и впрямь в обиду не даст. Знаю ее с малых лет. Эх, побывать бы сейчас дома, утешить сирот!
— А ты напиши рапорт, — посоветовал Блинов. — Может быть, и отпустят на побывку. Причина уважительная.
Беркут уставился на своего командира тупым, бессмысленным взглядом. Долго молчал, но вот, наконец, слова Блинова, очевидно, дошли до его сознания.
— Ты, говоришь, рапорт писать? Нет, брат, такого рапорта не подам! Воевать надо, чтобы скорее войну эту проклятую закончить. Некогда разъезжать сейчас…
Потом ударил по столу огромным кулачищем, хотел что-то сказать, но только махнул рукой, упал лицом на стол, и плечи его затряслись. Страшно и жутко смотреть на сильного и мужественного человека, когда он плачет.
Через несколько дней Беркуту снова пришло письмо из уральского села, от Лукерьи Марковны Скворцовой.
«Сообщаю вам, Степан Григорьевич, — писала соседка Беркута, — что детишки ваши живы и здоровы. Старшенький Володя осенью в школу должен пойти. Я уже и букварь, и тетрадки, и портфель запасла. Отдала свой полушубок Егорке хромому, чтобы он на шубку его для Владимира переделал. Мальчишка смышленый и не разбалованный. Уже и сейчас мне по хозяйству помогает. Только не подумайте, что я неволю его до тяжелой работы. Уж вы не сумневайтесь по этому делу. Мальчонка не будет обижен. А еще сообщаю вам, Степан Григорьевич, что горе у меня большое. Получила я бумагу, и там сообщается, что погиб мой муж на фронте. Света белого не взвидела, как прочитала бумагу. Нет, значит, на свете моего Никифора, вашего дружка и соседа. Думала, что не перенесу такую беду. А взглянула на притихших деток и подумала — их надо растить, выводить в люди, для них надо жить. Извините меня, глупую бабу, что про горе свое написала. Знаю, что вам труднее приходится. Еще раз прошу, извините за то, что про беду свою сообщила. Не беспокойтесь о своих детях. Их я никогда не оставлю. Шлет низкий поклон вам соседка ваша Лукерья Марковна Скворцова».
…Враг поспешно отступает. Совершаем марши по 50—60 километров в сутки. Где-то в полусожженном врагом селе, в полку нежданно-негаданно появилась Евфросинья Семеновна. Пришла к разведчикам в запыленных полусапожках, в плюшевом новеньком жакете, с узелком в руках. Зашла в избу, где разместились подчиненные Блинова, и вроде потеплела, посветлела сразу горница. Низко поклонилась на пороге, приветливо улыбнулась каждому. Встала она в горнице высокая, статная и красивая, с добрыми и приветливыми лучистыми глазами.
— Здравствуйте, дорогие бойцы!
Мы удивились: как могла она найти нас в этой фронтовой сутолоке, за сотни километров от своего дома? Но потом поняли: любовь всюду найдет дорогу, доведет до человека, которого любишь.
Евфросинья Семеновна угостила нас ранними яблоками, сдобными пирогами с маком. Смело, не стыдясь нас, протянула Беркуту новые шерстяные носки, шерстяной свитер.
— Это для тебя, Степан Григорьевич! Может, и зимой еще воевать будете, значит, пригодится. Уж прими подарок, не обессудь…
Мы, соблюдая деликатность, ушли во вторую половину избы, оставив Беркута и Евфросинью Семеновну наедине друг с другом.
Григорий Розан прищелкнул языком:
— Вот это женщина! Такая если полюбит, так на всю жизнь.
— Что, завидно стало? — пошутил Блинов.
— Моя Мариула не хуже, — мечтательно произнес Григорий.
Из-за тонкой, дощатой перегородки, отделяющей нас от горницы, доносятся голоса Евфросиньи Семеновны и Степана Беркута.
— Я про твое горе расслышала, Степа. Вот и пришла.
— Как же узнала?
— Кого любишь, про того все узнаешь.
— Зачем же пришла, утешать что ли?
— Ты не сердись. Пришла не утешать, а помочь. Дозволь мне за твоими детками съездить. Будут, как у родной матери.
— Не надо, Фрося!
— Степушка, голубь мой, не противься! Плохо им не будет у меня. После войны ко мне вернешься, и заживем мы с тобой душа в душу.
— А если не вернусь, Фрося? Если погибну?
— Все равно детей твоих не брошу. Ведь у них кровь твоя…
Несколько минут длится молчание.
— Степа, не отвергай ты меня, дуру, — снова послышался голос Евфросиньи Семеновны. — Знаю, горько сейчас тебе, жену свою забыть ты не можешь. Но что поделаешь, коль беда стряслась. Буду я тебе большим утешением в жизни. Еще раз прошу, дозволь съездить за детками твоими.
— Не надо, Фрося! Брось думать об этом. Не могу я обидеть ту женщину, которая детей моих приютила, не оставила их в беде. Не могу пойти против сердца. Детишки пусть у нее будут…
За перегородкой раздались женские всхлипывания.
— Значит, я не люба тебе?
— Фрося, успокойся, не плачь..
— Выходит, навсегда расстанемся, Степа?
— Навсегда! Если выживу, только в свое село поеду. Детей растить буду…
— И не женишься?
— Нет, Фрося!
— А та женщина, что детей твоих приютила, замужем?
— У нее муж недавно погиб. Двоих детей оставил. Теперь с моими у нее четверо ртов на руках.
— И красивая она?
— Зачем об этом говорить? Женщина как женщина.
— Ой, чует мое сердце, что породниться с ней хочешь.
— Нас общая беда уже породнила…
— Что ж мне делать, Степа? Подскажи, как жить дальше?..
— Возвращайся домой, Фрося, и прости меня за то, что неласков был.
— Я понимаю тебя, голубь мой. Прости, что побеспокоила тебя. Прошу, проводи меня немного. Хоть этим сделай мне уважение.
Они вышли из дома. Евфросинья Семеновна, расстроившись, позабыла даже попрощаться с нами.
На чужих дорогах
Освобождена вся Украина. Вступаем на территорию Польши. После зимней передышки опять идем в большое наступление. Фронтовые дороги запружены войсками.
Стоят безоблачные, теплые дни. Проснувшаяся земля дышит легко и привольно. Тянется к солнцу молодая буйная трава, до рези в глазах сверкают по обочинам дорог большие лужи, образовавшиеся от недавно прошедших грозовых дождей. В долинах и на заливных лугах ветер рябит вешние воды. Придорожные кусты и близлежащие рощи звенят от птичьего перезвона.
Небо слепит голубизной. Щедрое весеннее солнце припекает солдатские плечи, покрывает загаром лица, блестит на вороненой стали автоматов.
Если бы не далекая канонада на западе и гул военных колонн на шоссейных и проселочных дорогах, можно было бы забыть, что идет война, что сегодня вечером или ночью нам снова придется вступать в бой прямо с марша, и мы опять не досчитаемся в своих рядах друзей и товарищей.
Но мы не думаем о смерти. Мы радуемся теплу, радуемся солнцу, радуемся горению крови в теле. Мы прислушиваемся к щебету птиц, ласкаем взглядом поля, полной грудью вдыхаем воздух, который густ и пахуч, как доброе старое вино.
Легко и весело идти таким весенним днем в походной колонне. Тебя обдувает ветер, в голове проносятся мысли о том, что вот закончится эта проклятая война, что возвратишься домой, и там начнется иная жизнь. Хочется ходить по земле, гордо расправив плечи, не опасаясь, что тебя заметит вражеский снайпер, хочется тишины. Хочется проснуться не в окопе или блиндаже с тремя накатами, а под мирной кровлей, на кровати, в своем доме, и чтобы из окна можно было видеть, как спешат на базар хлопотливые домохозяйки да торопятся в школу малыши. Черт возьми, как мы соскучились по этой жизни!
А дорога все вьется и уходит на запад, как бесконечная века.
Впереди колонны шатает майор Гордиенко. Командир полка Бойченков едет в открытой легковой машине позади. В последнем бою он был ранен в плечо. Он так и не ушел в госпиталь, отказался даже лечь в медсанбат. Во время боя он всегда находится на командном пункте и только на маршах позволяет себе быть позади войск.
— Споем что ли? — слышится голос Гордиенко.
— Начинайте, товарищ майор! — проносится по колонне.
И вот уже звенит песня.
На позиции девушка
Провожала бойца.
Темной ночью простилася
На ступеньках крыльца.
Первый, головной батальон подхватывает песню, которая, как волна, перекатывается от роты к роте, перекидывается на другие батальоны.
Парня встретила славная
Фронтовая семья.
Всюду были товарищи,
Всюду были друзья.
Поют о Катюше, о трех танкистах, о родной Москве. Не перечесть песен, которые поются на фронтовых дорогах!
Все больше припекает солнце. Лица солдат раскраснелись, и не поймешь отчего: то ли от быстрого марша, то ли от весеннего солнца, то ли от песен.
