Владимир Першанин - «Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...»
Сержант сильно не наваливался, видать, в деревне подкормился, а нам сделалось плохо. Отравились солью. Рвало и несло нас, как паршивых щенят. В животе печет, перед глазами мутится. Я догадался, поставил на печку котелки, нагрели воды и тушили эту боль в кишках теплой водой. Промучились всю ночь, а потом упали и заснули. Отошли. Соленую рыбу надо в двух водах варить. Я это знал, но с голодухи забыл. Вот так, без обстрела и пуль, чуть не пропали.
В настоящий переплет наш батальон попал в разгар январских и февральских боев 1944 года. Шел прорыв укреплений, которые немцы за два с лишним года возвели вокруг Ленинграда. 14 января началась мощная артиллерийская подготовка. В ней кроме сухопутной артиллерии приняли участие корабли Балтийского флота. Мы не знали масштабов происходящего, но такого грохота я еще не слышал. Стояла пасмурная погода, авиации в небе не было. Стоял сплошной шелест высоко летящих снарядов, и следом мощные взрывы. Наступление в условиях лесной и болотистой местности шло тяжело.
Я видел огромные разбитые доты, похожие на плоские коробки. Мы влезли в один из них, раздолбанный и расколотый тяжелыми снарядами. Лобовая железобетонная стена была толщиной метра два. Все усеяно большими и мелкими щербинами. Большинство снарядов укрепления не брали. Дело решили 203-миллиметровые гаубицы. В одной из амбразур торчал длинный ствол исковерканной немецкой пушки. Несмотря на мороз, сильно пахло мертвечиной, видимо, после оттепели. Трупы немцев лежали повсюду. Многие разутые. Запомнился открытый люк в подвал. Броневая плита, повисшая на разбитых петлях, темнота, запах горелой взрывчатки и разлагающихся трупов.
Тела наших бойцов частично были похоронены, но несколько раз мы натыкались на целые поля, усеянные погибшими красноармейцами. В этом вопросе, как и в кровопролитных лобовых атаках, сказывалось явное пренебрежение к солдатским жизням. Ну, ладно, в дни наступления не до погибших было. Но ведь многие павшие оставались лежать в северных лесах целые десятилетия! Маршалы и генералы уже издали свои героические мемуары, вздыхая, повторяли про трудную солдатскую долю, а тела погибших растаскивали хищники, содержимое карманов давно обшарили мародеры. До сих пор благодаря следопытам-школьникам да студентам извлекают из безвестности солдат той войны. Многих, хоть и безымянными, но в братских могилах хоронят. Ну ладно, отвлекся я. Возвращаюсь снова к январю сорок четвертого года.
Стояли на лесных дорогах и полянах сгоревшие «тридцатьчетверки». Башни у некоторых лежали рядом, вырванные взрывом боеприпасов. Только в одном месте мы насчитали семнадцать сгоревших танков. Ну, и немцам доставалось. Торчали из-под снега разбитые, раздавленные гусеницами пушки разных калибров, лежали трупы. Здесь, в этих лесах, следуя в боевых порядках, наш взвод влетел в засаду.
Пулеметчик из замаскированного окопа первыми же очередями срезал троих или четверых, шагавших впереди. Застучали автоматы. Немцев было человек десять-двенадцать. Заслон на просеке, среди которой угадывалась дорога. Зимой здесь не ездили, но пехота или лыжники могли пройти, вот фрицы и оставили прикрытие. Мы залегли и сразу открыли ответный огонь. Пусть наугад, не высовывая голов, но отпор дали. Автоматами половина бойцов была вооружена, и взвод сыпал густо, не жалея патронов. Мы уже давно не были теми неопытными новичками, которых привезли сюда восемь месяцев назад. Ребят скольких похоронили, многому научились, а злости и решимости у нас в избытке хватало.
Вот ты меня спросишь, как мы с пленными поступали? Я тебе встречный вопрос задам. Как ты поступишь, когда двое-трое твоих дружков мертвые лежат, еще один перебитые ноги тащит и вопит от боли в голос. Его добивают, а он ползет, жить хочет, и от каждого нового попадания вскрикивает. Сердце в комок от этих криков сжимается. Бил я из ППШ, уже не наугад, а целясь и переползая. И ребята стреляли из винтовок и автоматов. Жаль, что пулемета у нас не было. Против МГ- 42, да еще из укрытия, трудно воевать. Взводный меня позвал, рукав полушубка вспорот, ладонь в засохшей крови.
— Степан, беги к пехоте. Они неподалеку. Проси помощь. «Максим» желателен.
Я пополз, потом побежал. Искать подмогу. Пехоту не нашел, а встретил минометчиков. Сидят, свои трубы к елкам прислонили, курят. Рассказал им ситуацию. Они отвечают, мол, мины кончились. Ждут подвоза. И мне советуют:
— Обойдите фрицев да шагайте дальше. Кому надо, добьют.
— Ну и пошли к… матери! — выругался я. — Они уже наших человек пять побили, раненому ноги по кускам рвут. В живых мы их все равно не оставим, а вы валяйтесь, елки хреном оббивайте!
Закинул автомат за спину и назад зашагал. Вот, мол, я какой парень! Наплевать на вас. Минометчики меня окликают:
— Постой! Сколько там немцев?
— С десяток, может, и больше. Но у них пулемет. Близко не подпускают. А то бы мы их гранатами закидали.
— Мы да вы! — передразнил меня пожилой минометчик. — Не торопись. Надо подумать.
Посовещались. Оказалось, у них на два миномета всего две мины остались. Но решили нам помочь. Показывай дорогу! Четверо со мной пошли, взвалив на плечи трубу и прочие железяки. Треск пулемета был слышен издалека, наши отвечали короткими очередями и редкими выстрелами — связисты большой боезапас редко брали. И без него хватает груза. Близко минометчики подходить не стали. Я с командиром расчета пополз к нашим. Невеселое дело. Старшего сержанта, помкомвзвода, пулей в голову убило, пока я за помощью ходил. Еще четыре тела, в том числе скончавшийся бедолага с переломанными ногами, на поляне лежат. Застывшие уже. А немцы продолжают стрелять. Им всю войну патронов почему-то хватало. У нашего лейтенанта глаза красные, выпученные. У взвода своя задача, а нас немцы зажали. Можно было обойти засаду, оставив убитых.
Только все злые были и рвались отомстить за погибших товарищей. Лейтенант тоже настроился уничтожить немцев. Сержант-минометчик, оценив ситуацию, сказал:
— Надо бодягу быстрее кончать. Мы выпускаем обе мины. Вторая взрывается — вы все вперед. А там как бог даст.
— Другого выхода нет, — согласился лейтенант. Снял полушубок и перетянулся портупеей прямо на гимнастерку, не глядя на мороз. — Атакуем с огнем, патронов не жалейте. В траншее гадов прикладами и штыками добьем.
Мы дружно сбросили шинели, подпоясались брезентовыми ремнями. Подвесили гранаты и почувствовали себя в бою. Все насупленные, сосредоточенные. У меня в диске патронов штук тридцать осталось, не больше. Зато две «лимонки» и трофейный кинжал. Держитесь, сволочи!
Минометчики так себе оказались. Одну мину послали хрен знает куда. Вторая рванула тоже с перелетом, но уже ближе к траншее. Особого эффекта от взрывов не было. Земля мерзлая. Полыхнуло пламя, столб снега и сосновой хвои. Только немцы секунды потеряли, ожидая третью и четвертую мины. У них такого не бывало, чтобы минометы с двумя минами на позицию ставили.
Взвод впервые поднялся в настоящую, не учебную атаку. Стреляли, орали, матерились. Ударил пулемет, но волна уже накатывала на бруствер. Немецкие пулеметчики, не успев задрать ствол, рубанули кого-то по ногам. Фрицы не бежали, упрямо держались. Часть их мы положили последними патронами из опустевших дисков, магазинов и добивали прикладами, штыками, ножами.
Здоровенный, долговязый Лесник ударил стволом винтовки без штыка в лицо одного из немцев. Безжалостный удар был так силен, что ствол вместе с мушкой насквозь пронзил голову и застрял. Связист, матерясь, уперся сапогом в плечо уже умирающего немца, но винтовку выдернуть не смог.
Мелькали моменты рукопашной схватки, в которой я оказался первый раз. И этого раза мне хватило, чтобы понять — в бою убегать нельзя. Убегающего все равно добьют. У немцев не выдержали нервы. Замолк пулемет, они увидели, с какой злобой обычным стволом проткнули насквозь голову их товарищу, как ревут, обрушиваясь на них, страшные азиаты. Они видели нашего взводного в окровавленной гимнастерке, вращающего над головой, как дубинку, автомат с выпавшим диском. Немцы хотели отступить, прикрываясь огнем, но было поздно. Нас было больше, может, мы казались им лавиной, и немцы побежали.
Я всадил очередь в спину вымахнувшему из траншеи немцу. Он упал, приподнялся, и я снова нажал на спуск. Сдвоенно отстучала короткая очередь, кончились патроны. Я стащил фрица в траншею и несколько раз ударил прикладом. Потом кинулся вместе со всеми догонять убегавших, даже не сообразив подобрать автомат убитого фрица — мой был пуст и мог служить лишь как дубинка. Пытавшихся спастись немцев добивали штыками, прикладами. Кто-то рубанул саперной лопаткой. Каска, звякнув, выдержала удар, но боец продолжал молотить скрученным лезвием лопаты по шее и плечам. Немец все же вырвался. Наш лейтенант (ведь забыл его фамилию!) выстрелил из ТТ раза четыре подряд, и фриц свалился, как тряпичная кукла, на подломившихся ногах. Один уже вбежал между елями, почти исчез, но очередь догнала его. А другой боец, подскочив, добил штыком.
