Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга третья
Спыхала и Оля заказывали блюда, когда появилась Эльжбета. Она сочла своим долгом приветствовать знакомых — первых гостей в этот день. И ведь это были такие давние знакомые!
Так уж сложилось (в те времена люди надолго теряли из виду друг друга), что Эльжбета с самого начала войны не встречалась ни с Олей, ни со Спыхалой. У матери на Брацкой она никогда не бывала. Может быть, не хотела? Так или иначе, она видела их впервые в новой «ситуации». Это немного стесняло Эльжбету, и она не знала, как себя вести — вспоминать ли давние времена или делать вид, словно никогда ничего не было.
— Я посоветовала бы вам попробовать наши колдуны, — поздоровавшись, начала Эльжбета. — Они свежехонькие и просто великолепны. Наша кухарка специалистка по колдунам.
— Это, наверно, ваша мама ее научила? — сказала Оля. — Пани Шиллер отличная хозяйка.
Эльжбета подсела к их столику.
— Да, — ответила она, — но только сейчас — оказывается, для этого потребовалась война — я переняла у мамы часть ее талантов. И главное — полюбила все это не меньше, чем пение. Люблю готовить, составлять меню…
— Одним словом, вы оказались идеальной хозяйкой ресторана, — сказал Казимеж.
— Прирожденная «Локандиера» [16], — засмеялась Эльжбета.
Эти слова напомнили Оле об Эльжбете-певице.
— Вы поете, пани Эльжбета? — спросила она.
— Какое там! Забыла даже, что есть голос, — сказала Эльжбета с напускной скромностью.
— Но он был у вас такой замечательный! — Спыхала говорил с видом директора департамента.
Эльжбета усмехнулась.
— Почему ты говоришь мне «вы»? — обратилась она к Оле. — Ведь мы раньше были на «ты».
Оля не решилась напомнить, что это Эльжуня говорила ей «ты», она же, обращаясь к ней, называла ее «пани». Между ними была изрядная разница в годах.
— Прекрасно, — воскликнула она, — буду называть тебя по имени. Эдгару я говорила «ты».
Эльжбета засмеялась без всякого повода, посоветовала заказать еще какое-то блюдо и ушла.
— Боюсь, что мы ее обидели, — сказал Спыхала.
Оля сделала неопределенный жест.
— Еще бы, ведь ты сказал ей, что у нее был голос…
— Действительно, это у меня как-то само собой вырвалось, — признался Спыхала.
— Ты плохой дипломат, хотя это почти твоя специальность.
— Я никогда не был настоящим дипломатом, — сказал Спыхала. — Все мы дилетанты.
— Не боги горшки обжигают.
— Это верно, но те горшки были исключительно трудные.
— Однако как-то ведь их обжигали… Или сами собой?
— Сами и разбились, — усмехнулся Слыхала. — Это очень горькие шутки, Оля!
— Видишь ли, — вдруг заговорила Оля так, словно она давно готовилась к этому разговору, — видишь ли, в течение двадцати лет нам казалось, что все в порядке, что все очень прочно склеено. А потом оказалось, что это было заблуждением… Полный провал…
Генрих подал колдуны.
— О чем ты говоришь? — спросил Спыхала, когда кельнер отошел. — О политике или о своем замужестве?
— Я говорю о Польше, — Оля покраснела. — Мое замужество выглядело совершенно иначе. Оно было не склеено, а сковано.
— Ты столько раз говорила, что это была ошибка с твоей стороны.
Оля не ответила.
К ним опять подошла Эльжбета.
— Есть великолепная индейка с шампиньонами, — сказала она.
— Пани Шиллер в кухне? — спросила Оля. — Нет ли у нее ключа от квартиры? Анджей взял мой.
— Да, мама в кухне. Пройди туда.
Оля отправилась в кухню. Спыхала остался наедине с Эльжуней. Она села к столу.
— Помните вы тот день в Одессе? — спросил Спыхала.
— Какой именно? Столько было этих дней.
— Не так уж много, — усмехнулся Спыхала. — Я ведь почти сразу уехал в Галицию.
— Да, правда.
— Я подумал о том дне, когда мы все были у Володи Тарло. Помните?
— Помню. Прекрасно помню. Каждую мелочь. Некоторые периоды жизни почему-то сливаются в серое пятно, а в воспоминаниях о других уцелела каждая подробность — чья-то улыбка, чье-то слово… А то вдруг сверкнет что-то…
— На шее у Ариадны тогда был жемчуг, — подхватил Казимеж, глядя в пространство, словно перед ним засверкал вдруг этот жемчуг.
— Скажите, что произошло с этим Антеком? — быстро спросила Эльжбета. — Я хотела узнать у вас, пользуясь тем, что нет Оли.
— Его убили немцы. Всех их перестреляли в усадьбе. Ночью…
— Почему?
— На этот вопрос ответа нет… Действия немцев объяснить невозможно.
— А как Оля?
— Приходится держаться. Ведь у нее еще есть дети.
— Этот Анджей тоже такой неосторожный…
Спыхала улыбнулся.
— Нынче все молодые неосторожные.
— А больше всех Губерт, — убежденно сказала Эльжбета.
В ресторане появился высокий, элегантный немецкий летчик. Слегка поклонившись Эльжбете, он занял столик в углу.
Эльжбета многозначительно посмотрела на Спыхалу.
— Это Виттельсбах, кузен мужа Розы, — шепнула она.
— Один черт, — тоже шепотом ответил Спыхала.
Эльжбета вернулась к своим расспросам:
— А кто застрелил Марысю Татарскую?
Спыхала развел руками.
— Откуда мне знать? — сказал он, усмехнувшись. — Вероятнее всего, немцы.
— Что вы выдумываете! — рассердилась Эльжбета.
Но Спыхала прижал палец к губам. Эльжбета ушла.
Вернулась Оля. Садясь за стол, она с удивлением посмотрела на немецкого офицера.
— Мы останемся? — спросила она Казимежа.
— Сразу нельзя уходить. На это обратят внимание.
— Но мне неприятно здесь оставаться, — довольно громко сказала Оля. Офицер бегло взглянул на нее.
— Надо остаться, — настойчиво повторил Спыхала. Они занялись едой.
— Я давно уже хотела тебе сказать, — прервала молчание Оля. — Это неправда, что я была в оковах. Я была очень счастлива с Франтишеком.
Спыхала выпрямился, отложил вилку и некоторое время пристально смотрел на Олю.
— Это значит, — сказал он, — что ты не счастлива со мной?
Оля как-то странно засмеялась.
— А кто тебе сказал, что я счастлива? — И, вытирая рот салфеткой, добавила решительно: — Ну подумай серьезно: могу ли я говорить о таких вещах, как счастье?
— Почему же нет?
— Потому что счастье — это молодость. Мы слишком стары для счастья. Для меня, я хочу быть искренней, самое важное — это мои дети. Важнее, чем ты и твое счастье.
— Не надо говорить мне об этом. Я сам давно все знаю.
— Ну вот, тем более. Как можно говорить о каких-то чувствах после того, как не стало Антека?..
— Но ведь это совсем разные вещи, — Спыхала слабо защищался.
— Или после того, что стало с Анджеем!..
— Ас ним что такое?
— Он убил. Понимаешь ты это? Мое дитя, выпестованный мною Анджей… убил. Как он мог это сделать?
— Откуда тебе стало известно, что это он?
Казимеж парировал ее нападки все более неуверенно.
— Не говори так. — Оля нахмурилась.
— Что с тобой, Оля?
— Ты хорошо знаешь, что со мной. И смешно, что ты при этом говоришь о счастье. Смешно.
Помолчав, она добавила:
— Я даже сказала бы — подло.
Спыхала холодно посмотрел на нее.
— Тебе не кажется, что ты употребляешь слишком сильные выражения?
Оля больше не сдерживала себя.
— А ты слишком жесток! — сказала она. — Как можешь ты говорить сейчас о какой-то жизни?.. О нормальной жизни? Разве это жизнь — то, в чем мы погрязли? Взгляни, что делается вокруг.
— Я знаю об этом больше, чем ты.
— И поэтому мы едим индейку с шампиньонами?
— Опомнись, Оля, — спокойно сказал Казимеж и прикрыл ладонью ее руку. — А что же нам делать? Больше, чем мы делаем, — нельзя. Поверь мне, сейчас ко всему надо подходить с новой меркой. Ты говоришь, что это не жизнь. Может быть, мы еще будем вспоминать это как настоящую жизнь. Потому что каждая минута жизни означает избавление от смерти.
Оля опустила глаза. Она чуть не плакала.
— Одно ты мне должен обещать, — сказала она, помолчав, — что мы никогда больше не придем сюда.
Спыхала отнял руку.
— Если ты так хочешь, могу обещать тебе, — сказал он. Но затем добавил: — Но даже и таких обещаний мы не можем сейчас давать. Не можем противопоставлять свои планы и намерения интересам дела. А если еще раз придется ради дела прийти сюда?
Оля вздохнула.
— Отказаться от всяких планов трудно. Иногда они так необходимы. — И, не глядя на Казимежа, добавила: — Иногда необходимо создать искусственную дамбу, чтобы повернуть течение реки. Правда, такая река не несет чистой воды.
Спыхала молчал, опустив глаза в тарелку. Оле показалось, что он напевает себе под нос какую-то знакомую песенку.
— А так хочется иногда напиться чистой родниковой воды, — закончила свою мысль Оля.
