Франц Таурин - Партизанская богородица
До злого куста оставалось шагов полтораста.
Вепрев приказал разомкнуться на три шага и по команде подниматься разом.
— Одним чтобы броском! Хоть один остановится — всем могила. Возьмем с ходу! Всех не скосит!
Пулемет, бивший с горы, дав несколько коротких очередей, смолк. Трофим Бороздин снова поднял своих бойцов. Неровная цепь темных фигурок поравнялась с суховерхой березой, скатилась в лощину и через минуту-две снова поползла по пологому склону.
Пулемет на горе молчал.
«Сняли! — подумал Вепрев. — Молодцы!»
Зато, почти не смолкая, бил ближний пулемет.
— За мной! Ура!
Вепрев быстро бежал хорошо тренированным солдатским бегом и не слышал своего голоса, словно ветер, бивший в лицо, отбрасывал звук. Не слышал и других голосов. Слышал только, как из куста брызнула смерть дробным звуком торопливо бившего пулемета.
Он ни разу не оглянулся, но необъяснимым чувством, которое появляется у человека лишь в минуту предельного напряжения, знал — бойцы бегут за ним.
Пуля ударила, как хлыстом, по руке, за спиной раздались стоны — их он услышал, хотя они были менее громки, чем не слышный ему боевой клич, — но он все так же быстро бежал, взметнув наган в правой нераненой руке, и знал, не надеялся, а знал, что враг не выдержит, дрогнет, не приняв прямого удара.
Пулемет смолк. Два солдата — один большелобый крепыш среднего роста, второй длинный и тощий, как жердь, — вышли из-за куста с поднятыми руками.
— Ах, гады! — плачущим голосом выкрикнул догнавший Вепрева боец и с винтовкой наперевес кинулся на долговязого, стоявшего неподвижно, как учебное чучело.
— Отставить! — резко крикнул Вепрев. — Не тронь!
Боец оглянулся. Его худое, с глубокими продольными морщинами на впалых щеках лицо было перекошено от ярости.
— Они нас жалели!
И, продолжая целить штыком в долговязого, мотнул головой:
— Пятерых скосил, гад!
Вепрев сказал громко и строго:
— Красная Армия пленных не убивает! — и добавил тихо, слышно только ему одному: — Ты боец революции, Липатов! Зачем тебе быть палачом?
Липатов принял на себя винтовку, сказал с досадой:
— Доиграемся мы с этой добротой, товарищ командир...
На левом фланге потери были меньше.
— Двое убитых, четверо раненых, — доложил командиру Трофим Бороздин.
— Сколько пленных? — спросил Вепрев. Бороздин посмотрел на него угрюмо, исподлобья.
— Нету пленных... не сдавались беляки...
Вепрев, морщась не то от боли, не то от досады, отвел Бороздина в сторону.
— Плохо поступил, Трофим. Не исполнил приказ.
Бороздин ответил с глухой яростью:
— Стреляй меня, коли виноват! Не могу я в поддавки играть!.. А ну меня или тебя возьмут? Лимониться станут? Живьем шкуру спустят!!
Вепрев убеждал терпеливо:
— То они, а то мы. С них разве пример брать? Что мне? Их жалко?.. Вред делу нашему. Пускай сдаются в плен. Скорее Колчака кончим.
— Когда он сдался?
Бороздин с ненавистью посмотрел на долговязого, который, еще не совсем уверясь в своем избавлении от неминучей смерти, то пытался изобразить на узком рябоватом лице угодливую улыбку, то испуганно озирался и прислушивался, стараясь понять, как оборачивается дело.
— Когда он руки поднял? — повторил Бороздин. И сам ответил: — Когда штык к горлу приставили. Пятерых наших уложил, а сам руки поднял! Знает, сука, руки поднял — цел. — Трофим скрипнул зубами. — Не лимониться с ними! Нагнать такого страху, чтобы...
— И я про то, — поддержал Липатов, внимательно прислушивавшийся к разговору командиров, — а то мы, выходит, навроде христосиков. Нам в ухо, а мы — другое подставляй!
— Товарищи!.. — начал Вепрев тем тоном, каким говорят с малыми капризными детьми, но остановился, удивленный странным зрелищем.
В лощине, саженях в полутораста от них, к дороге прижалось длинное серое здание, сарай с широкими дверями-воротами. Из темного проема раскрытых ворот вышел высокий человек в светлом сюртуке и широкополой соломенной шляпе. В руках он держал шест, на конце которого трепыхалось по ветру что-то белое.
Когда человек в соломенной шляпе подошел ближе, все разглядели, что к шесту рукавами привязана белая сорочка.
— Ах, язви тебя! — закричал Петруха. — Сообразительный господин!
Человек в соломенной шляпе безошибочно определил командира и приблизился к Вепреву.
— Производитель работ на строительстве Илимского тракта техник Преображенский! — представился он.
И, не получив ответа, продолжал:
— Строго говоря, я не имел права выходить с белым флагом. Во-первых, меня никто не уполномочивал. Во-вторых, и в данном случае это самое главное, я не являюсь воюющей стороной и поэтому не правомочен капитулировать.
При этом на его удивительно несуразном лице — высокий лоб, очень крупный горбатый и мясистый нос и почти полное отсутствие подбородка — застыло мало подобающее обстановке выражение такого невозмутимого достоинства, что Вепрев никак не мог понять: издевается ли странный парламентер над ним или сам над собой или просто у техника Преображенского не все дома.
— Откуда ты сорвался, господин хороший? — спросил Петруха.
Преображенский, приставив к ноге древко своего импровизированного флага, доложил Вепреву:
— Как имеющий чин прапорщика царской армии, был мобилизован капитаном Рубцовым. Однако, не сочувствуя его политическим устремлениям, воспользовался поспешным отступлением отряда и уклонился от следования за ним, дабы осуществить давно намеченную цель — перейти на сторону войск восставшего против тирании угнетателей народа.
— Где Рубцов? — сухо спросил Вепрев.
— Капитан Рубцов со своими солдатами, не считая взятых в плен и... — техник запнулся, встретив тяжелый взгляд Бороздина... — и погибших в сражении, поспешно отступил но Илимскому тракту в направлении села Усть-Кут на верхней Лене.
— Надо преследовать! — сказал Бороздин Вепреву.
— Позволю заметить, — вмешался Преображенский, — в данный момент вряд ли это осуществимо. — И, предупреждая вопрос, пояснил: — Предвидя пагубный для себя исход сражения, капитан Рубцов еще с утра приказал старосте села подготовить подводы.
— Не всех же коней забрал! — оборвал его Бороздин.
— Приказано было всех, — ответил Преображенский. — И, кроме того, распорядился сжечь мост, дабы обезопасить себя от преследования. Так что если и удастся обнаружить какое-то количество подвод...
Бороздин стремительно подошел к нему и взял за грудки.
— Ты, шляпа! Рубцова спасаешь! Душу вытрясу!
Преображенский выронил свой флаг. Клювастая его голова мотнулась на тонкой шее под рывком могучей Трофимовой руки. И все же он постарался не уронить своего достоинства.
— В моем положении пытаться ввести вас в заблуждение равносильно гибели, — сказал он. — Я же преследую одну цель — оказать вам посильную помощь, поскольку являюсь вашим единомышленником и вижу себя бойцом вашего революционного отряда.
— Шибко скоро увидел! — проворчал Бороздин, неохотно выпуская лацкан его сюртука.
— До села далеко? — спросил Вепрев.
— Село Больше-Илимское сразу за перевалом, — ответил Преображенский, — расстояние менее версты.
— Занимаем село! — сказал Вепрев Бороздину.
— Вперед разведку.
— Само собой.
— Перфильев! — распорядился Бороздин. — Твое отделение в разведку. Осмотри все село, с края до края. Ждем твоего сигнала: три одиночных выстрела.
2— Я принес вам письмо, — сказал Преображенский, подавая Вепреву запечатанный пакет. — И, кроме того, что, надеюсь, вас больше обрадует, подыскал вам прехорошенькую сиделку.
Вепрев подумал, что напрасно техник сменил гражданскую одежду на солдатское обмундирование. Цивильное одеяние несколько скрашивало несуразную его внешность, военное — наоборот подчеркивало. Длинная, торчавшая из ворота гимнастерки шея и клювастый нос заставили Вепрева вспомнить виденного в самарском зверинце попугая-какаду.
— Сиделку зачем? — сказал он, принимая пакет. — Что я, при смерти?
— Нелогично, Демид Евстигнеевич, — возразил Преображенский, — Будь вы при смерти, какое значение имела бы наружность сиделки.
Он обернулся к двери и крикнул:
— Сонечка, войдите!
Вепрев сердито отмахнулся, но дверь скрипнула, и в комнате появилась — не вошла, а будто проскользнула, — кудрявая девица в темном платье с длинными рукавами и высоким глухим воротом. Она молча поклонилась и скромно потупила глазки, успев, однако, метнуть на Вепрева быстрый и, как ему показалось, оценивающий взгляд.
— Ну к чему это! — с досадой упрекнул Вепрев Преображенского.
— Вам надо перевязку сделать, — сказала Сонечка. — Вы не беспокойтесь. Я умею. Сделаю аккуратно и не больно.
