Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер
Увидев условный знак, Зигфрид еле сдержался, призывая себя к спокойствию. Он два раза провёл указательным пальцем по переносице: дескать, сигнал принят. Письмо Петрович мог принести с собой, но как его взять при Шкловском? Выпроводить Евгения под любым предлогом? Тот может что-то заподозрить. Нет, придётся за письмом идти в «берлогу» к Петровичу, да и со связным хотелось бы повидаться.
Было уже почти совсем темно, когда Зигфрид подходил к жилищу Петровича. Стоявшее на отшибе, скрытое со всех сторон от докучливых взглядов неожиданным поворотом проулка и деревьями, оно располагалось так удачно, что при крайней необходимости, соблюдая особую осторожность, сюда можно было подойти не только из леса, но и из города. «Молодец Игнатов, — уже в который раз подумал Зигфрид. — Так хорошо всё продумал и организовал для подполья».
Петрович как раз ковылял к дому с охапкой тонких веток. Впустив Зигфрида, сказал недовольно:
— Зимой что плохо? Снег. Как ни темно, а белое оно и есть белое.
— Да я смотрел, Петрович, «хвоста» нет.
— Что я, о себе думаю? Я просто… Мол, снег, зима… Вышел вот дровишек подбавить. Ты садись к теплу, сейчас ужинать будем. Яичницу с салом.
— Где ты всё достаёшь?
— Где, где… На «барахолке». Снёс туда суконное галифе, вот тебе и сало, и хлебушек.
— Столько вещей не напасёшься, сколько ты на «барахолку» носишь.
— Не зря, знать, «верой и правдой» служу немецкому командованию. Я для них на кладбище первейший человек. Уж так стараюсь, когда они своих-то хоронят! Вот и дадут то одно, то другое. А я не брезгливый. Они нашу страну больше грабят, так почему у них не взять, когда они дают? За службу же!
— Ну, ты «политик», Петрович, — засмеялся Зигфрид. — Ну, говори скорее, какие вести, кто принёс?
Петрович покряхтел, устраивая на столе сковороду с яичницей, от которой шёл одуряющий запах поджаренного сала, сел и только тогда произнёс:
— Кому же ещё быть? Николай здесь.
— В каморке? — догадался Зигфрид и радостно вскочил — хоть и недавний знакомый, а любой человек «оттуда» словно родня.
— Тс-с-с, — осадил Петрович. — Он три ночи не спал, пока сюда добирался. Пусть поспит.
Петрович, слегка наклонившись, пошарил рукой под столом, извлёк сложенный в несколько раз листок бумаги.
— На вот почитай.
Зигфрид с любопытством развернул лист и бросил взгляд на заглавные буквы. Это было обращение от руководства края, находящегося за линией фронта. «Не давайте немцам ни минуты покоя, — читал он. — Бейте немцев везде… Бои на Тереке и Волге показывают, что силы удара немецко-фашистских войск ослабевают, а силы сопротивления нашей армии с каждым днём возрастают»…
— Пе-ет-ро-вич, — радостно сказал Зигфрид, — откуда у тебя это?
— Хороший человек дал, а я приберёг. Я так понимаю: это ж и к нам обращаются, ко всем, кто сейчас под немцем. А ведь тут люди всякие… Знал я одного Ивана Ивановича. На-а-чаль-ничек… Бывало, придёшь к нему по делу, так он не то, чтобы руку подать или приветливое слово сказать, стул не предложит. Так стоя и выслушаешь его. А он сидит в мягком кресле, бугай такой, развалится. Здоровый, хоть плуг запрягай! Бронь себе выхлопотал, чтобы на фронт не попасть… Ора-а-тор — заслушаешься! А на днях узнал: пристроился сукин сын на службу к немцам и живёт припеваючи.
— Может, по заданию оставлен?
— Как же, по заданию. Нет, брат, такому партия задания не даст. Он ведь шкура, гниль этакая, и к партии лип для того, чтобы карьеру сделать. А немцы пришли — он тут же перед ними на задние лапки. Трухануть бы его!
— Трухануть нельзя, Петрович, — со вздохом сказал Зигфрид. — Мы должны действовать только по заданиям. Для нас сейчас важнее спасти людей от ареста. Тут у меня списочек, взгляни, может, знаешь кого.
Петрович взял тонкий листок бумаги, кряхтя подсел поближе к лампе-молнии, не спеша протёр очки в железной оправе, водрузил их на крупный пористый нос и принялся читать, шевеля морщинистыми губами. По ходу и комментировал:
— Этого не знаю… И об этом не слыхал. А вот… Так то ж доктор! Я-то думал, он эвакуировался. Значит, остался, не бросил раненых. Только куда ж он их подевал? Раз сам пока на свободе, то и их, выходит, не нашли. Ну, скажу тебе, редкий человек.
— Хорошо его знаешь?
— А как же! Жена у него померла, так он, считай, каждый день приходил на кладбище. Бывало, и ко мне зайдёт. Посидим, поговорим о том, о сём. Ну, конечно, больше о жене да о сыне. Сын-то на фронте. Да-а, доктор ходил всё… А это уж месяца два не показывался. Спасти его надо непременно! Та-а-ак, а что я тебе говорил? Ивана Ивановича-то в списочке нет.
— Что станем делать?
— Что делать, что делать… Ты своё уже сделал. Об остальном я позабочусь. Всех предупрежу, не беспокойся.
— Ты только осторожнее, не попадись.
— Не бойся, не поймают. Не бабочка, не стрекоза какая.
Со стороны каморки раздался условный стук.
— Николай, — благодушно протянул Петрович. — Видать, выспался. И то сказать, чуть не десять часов проспал. Выпусти его, а я сяду к окошку, присмотрю, не наведался бы кто. Бережёного бог бережёт.
Через минуту Николай и Зигфрид уже обнимались.
— Ну, как добрался? Сложно пройти?
— А я везучий, — засмеялся Чернов. — Письмо читал уже?
— Петрович томит, никак не даёт.
— Успеешь ещё, — проворчал Петрович, доставая письмо матери Гуку. — Быстрота нужна при ловле блох, а тут дело серьёзное. Да-а, раньше сроду бы чужого письма не прочитал.
— Что делать, отец, такая у нас работа. Обязаны знать текст.
Зигфрид сел к лампе и начал читать вслух: «Дорогой мой сыночек Витя! Вчера я видела ужасный сон. Будто ты, сыночек, совсем маленький, бежишь, бежишь по двору и прыгаешь в колодец. Помнишь тот колодец, что был у бабушки во дворе? Ты ещё уронил в него мячик. Вот туда ты и прыгнул. На тебе был матросский костюмчик, тот самый, который я купила тебе к первомайскому празднику. В посёлок привезли всего два таких, и я так радовалась, что один сумела взять для тебя.
И вот ты прыгнул в колодец. Не пожалел ни нового костюмчика, ни себя, ни маму. Я закричала, подбежала к колодцу, смотрю, а он пустой. Ни тебя, сыночек, ни воды, только одна чернота.
Может, это потому мне приснилось, Витенька, что до вчерашнего дня не спала я четыре ночи. Мне такое известие о тебе принесли, что пострашнее пустого колодца будет. Я думала, не переживу, с ума сойду. Верить не хотела, да такие люди сказали, что не верить нельзя. Они же, эти люди, сказали, что могу передать тебе весточку, если хочу. А как не хотеть? Месяц назад пришла похоронка на отца твоего. Нет у тебя больше папы, а у меня мужа, верного, дорогого. И бабушка твоя ещё в июле умерла. Осталась я одна. Только тем и жила: вот-вот ты объявишься, пришлёшь письмо. Мало ли бывает, что человек без вести пропал, а потом объявляется.
И вот ты нашёлся, наконец, сыночек. Нашёлся, а я не знаю, что мне делать: то ли руки на себя наложить со стыда и горя, то ли уж сидеть да ждать смерти, которая, видать, не за горами. Да спасибо, сыночек, люди эти надоумили написать: может, ещё спасём тебя, и вернёшься ты ко мне, мой единственный.
Если ты наказания боишься, то я тебе скажу: за всякую вину отвечать надо. А уж у тебя такая, что не знаю, чем её и искупить. Ты возвращайся, сыночек, будем искупать твою вину вместе. Я ведь тоже виновата, что родила и воспитала тебя таким. Но я тебя, Витенька, всё равно люблю больше жизни, потому что ты — плоть моя, мука моя, боль сердечная. А иначе мне только и остаётся, что головой в колодец, где одна чернота. Твоя мама».
— Хорошая, видать, женщина, — сказал Петрович, когда Зигфрид умолк. — Да не чурбан же он, чтобы на такие слова не отозваться!
— Посмотрим, посмотрим, — задумчиво сказал Зигфрид. — Коля, ты когда обратно?
— Завтра же. Надо торопиться, теперь мы от вас далековато. Когда передашь письмо?
— Думаю, завтра-послезавтра. Как удастся.
Зигфрид рассказал о слежке, сообщил о несколько странном поведении Шкловского, которое можно расценивать как вербовку, просил совета центра. Чернов, в свою очередь, сказал ему о распоряжении центра готовиться вместе с Анной к работе в новых условиях, передал просьбу Панова в связи с этим проявлять крайнюю осторожность. Зигфрид пообещал. Он подумал: судьба сама связала его с Анной и делом и, кажется, чувством.
— Если пойти на дальнейшее сближение со Шкловским, то не знаю, как быть с Анной, — размышлял вслух Зигфрид, — ведь он её знает и из поля зрения не упустит. Оказаться вместе со мной на другой территории она просто так не может.
— А ты женись! — весело посоветовал Николай. — Куда твой Шкловский тогда денется!
— Гениальная идея! — так же весело подхватил Зигфрид. — Но, увы, у меня нет приличного костюма для свадьбы. И чем может прельстить девушку ничем не выдающийся помощник художника театра, который, кажется, вот-вот останется без работы?
