Константин Черкассов - Генерал Кононов. Том II
А если читатель учтет, что подсоветские люди умели читать между строк, то ему станет совершенно ясно почему КОНР не придал значения введению в Манифест «вставок», и почему Манифест несмотря на эти «вставки» имел такое колоссальное влияние на россиян.
* * *Находясь в районах городов Вараждин, Копривница, Вирье, Казачий корпус комплектовал свои части и одновременно производил небольшие операции против титовских войск, начавших вновь скопляться в горах этих районов.
В таком положении корпус находился до начала декабря 1944 года.
Около полудня 22 декабря штабом бригады Кононова было получено предварительное распоряжение штаба корпуса о марше. Часам к пяти вечера — приказ на марш. Из приказа явствовало, что немецкие части после отходных боев, перешли к обороне в районе Вировитица. Приказом предписывалось в течение ночи с 22 на 23 выйти в район Питомача. Ночной марш совершался по одному маршруту, исключая танковый дивизион. Авангард — бригада Кононова, первый эшелон — 2-я Дивизия и артполк, второй эшелон, на дистанции 5 км, ― 1-я дивизия. Командир и оперативная группа штаба корпуса — в голове первого эшелона. Разведывательный дивизион корпуса уже действовал, ведя разведку между Питомач и Вировитица.
Бригада Кононова выступила, исполняя приказ в ту же ночь. Помнится, наша сотня проходила через местечко Копривница, о котором рассказывали, что в нем усташи осажденные титовцами сумели продержаться целую неделю и были освобождены подоспевшими казаками, встреченными усташами с восторгом и благодарностью, как спасителей от неминуемой гибели.
После прохода через Копривницу, у местечка Вирье нам было приказано остановиться, зачистить лошадей и привести себя в порядок, так как дивизион будет встречен командиром бригады.
Приведя все в порядок, мы вошли в местечко. Въехав в центр мы увидели Кононова. Рядом с ним стоял в красном башлыке и с карабином воспитанник первой согни — сербский мальчик Андрей. Закинув гордо голову он смотрел на походившие сотни, вероятно чувствуя себя большим начальником. Ему исполнилось 13 лет и он награжденный боевыми орденами и, главное, ―новым кавалерийским карабином, чувствовал себя на седьмом небе. Находясь при штабе бригады, он очень гордился когда Батько брал его с собой.
Проходя мимо Кононова я увидел, что Батько чем-то опечален. Пропуская сотни, он не проронил ни одного слова и его лицо было сурово и пасмурно.
Пройдя через местечко, мы остановились в двух или трех километрах от него в каком то селе.
На другой день наш дивизион был выстроен в пешем строю. Около 9 часов приехал Кононов.
Поздоровавшись с нами, он несколько минут ходил молча перед строем из стороны в сторону. Лицо его было невеселым и озабоченным. Наконец, окинув нас суровым взглядом, он громко сказал:
«Родные мои сыны, мы идем драться с нашими братьями. Напоминаю вам еще раз и прошу этого не забывать: если будут пленные, а они у нас будут, то каждый из вас, если советский солдат или офицер голоден, должен отдать ему свой последний кусок хлеба, если он не имеет сапог — снимай и отдай ему свои.
Мои родные, мы должны крепко помнить, что братоубийственная борьба происходит не по нашей вине и не по вине советских воинов, коими мы почти все с вами тоже были. А поэтому мы должны, по возможности, избегать братского кровопролития и всеми силами показать нашим братьям советским солдатам и офицерам, — что мы ведем борьбу не против них, а наоборот, стремимся объединиться с ними, чтобы общими силами сокрушить истинных виновников братоубийственной войны.
Мы идем навстречу многомиллионной советской армии, обладающей огромной огневой мощью. Этой огневой мощи мы должны противопоставить не только нашу огневую мощь, но и, главным образом, наши идеи выраженные в Пражском манифесте. И я верю, что об этом вы, мои родные, будете помнить, во всех грядущих великих сражениях.
Я верю, что силы наших врагов, построенные на лжи, обмане и угнетении разобьются вдребезги!»
Эта речь Кононова еще раз глубоко тронула сердца казаков, еще раз указала нам куда, зачем и во имя чего мы идем.
В этот же день пришел приказ оставить всех лошадей (за исключением вьючных и связных) и приготовиться с обозом к выступлению. На другой день около 6 часов утра мы выступили, а через 3–4 километра уже вступили в бой.
Противником нашим, на этот раз, оказалась какая-то бригада Тито. К вечеру этого дня, после сравнительно небольших боев, мы продвинулись на 10–15 километров и подошли к городу Джурджевоц.
Здесь мы в первый раз, после покинутого в 1943 г. Восточного фронта, вновь услышали выстрелы — «родной» артиллерии. Противник из города встретил беглым артиллерийским и минометным огнем наши наступающие цепи. Однако, после часовой артиллерийской перестрелки, огонь противника неожиданно совсем прекратился и нам сообщили, что 2-й дивизион нашего полка, атаковавший справа, уже ворвался в город.
Наш дивизион вошел в город без боя. Сразу же за нами, обогнав нашу сотню, промелькнула машина с Кононовым, а через несколько минут и машина с командиром 2-й дивизии полковником Шульц.
В городе почти на каждом доме и на каждом заборе красовались написанные большими буквами лозунги:
«Живио (да здравствует) маршал Сталин!»
«Живио наши союзники англо-американцы!»
«Живио маршал Тито!»
Жители смущенно стирая с домов и заборов коммунистические лозунги сообщили нам, что город занимали титовские войска и три батареи советской артиллерии. Последние при атаке казаками города, прицепив пушки к машинам, поспешно оставили город.
Кажется, три или четыре дня нашей сотне пришлось пробыть в этом городке, а нашему 3-му взводу охранять штаб дивизиона. Хорошо обсушиться и отдохнуть тогда, как все другие находились в бою. Изредка, откуда-то издалека, город обстреливала советская тяжелая артиллерия.
Находясь со взводом при штабе дивизиона (я тогда был на должности помощника командира 3-го взвода, а командиром взвода — хорунжий Чебенев), я часто заходил поговорить к своему приятелю — хорунжему Алексею Соколу, незадолго до этого ставшего адъютантом командира дивизиона. Однажды Сокол предложил мне пройтись с ним и навестить командира 2-й сотни.
«Пойдем, Виктора проведаем, — сказал он, — говорят что он в последнее время запил крепко, что-то с ним творится неладное».
Мы пошли. Сотник Виктор Григорьев, командир 2-й сотни, был лет двадцати пяти, высок и строен как тополь, с белым чубом и такими же усами и бровями. Среди офицеров полка он отличался исключительной храбростью и отличным знанием своего дела. Природный донской казак он, в чине лейтенанта Красной армии, попал в плен к немцам, а из лагеря военнопленных добровольцем пошел служить к Кононову. Начав службу рядовым, он вскоре стал одним из лучших командиров сотни полка.
Казаки 2-й сотни его беззаветно любили и готовы были за ним идти в огонь и воду.
Сложившаяся для Освободительного Движения трагическая обстановка тревожила и угнетала многих, а с ними и Григорьева, начавшего заливать охватившее его предчувствие катастрофы водкой. Радостно встретив нас, он сразу же приказал своему вестовому подать на стол. Говорил с нами, пил стаканами, но не пьянел, а только бледнел и временами тяжело вздыхал.
«Брось, Виктор, пить! — сказал ему Сокол, — Батько узнает — будет неприятность. Ведь сотней командуешь».
«Ах все равно, братцы, жизнь наша пропащая… Предчувствует мое сердце, что будет нам всем решка. Продали нас б… немцы!» — безнадежно махнув рукой сказал Григорьев и опять налил себе полный стакан.
Посидев у него еще немного мы ушли.
Ночью, приоткрыв дверь в комнату, где прямо на полу на соломе спал весь взвод, командир дивизиона коротко приказал: «В сотню!»
Подойдя к расположению сотни мы увидели что не только наша сотня, но и все другие поспешно строились, готовясь к выступлению.
Уже совсем рассветало, когда наша сотня тронулась.
Проходя по улицам, на углу одной из них при выходе из города мы увидели начальника штаба дивизиона сотника Гюнтер. Он стоял с группой офицеров штаба дивизиона. В это время подошла 2-я сотня.
Высокий выше всех на голову шел впереди сотни Григорьев. Он шел твердой прямой походкой, но было видно, что он пьян.
«Куда мне, Юрка… куда мне?…» — пьяным голосом спросил он Гюнтера.
Тот, закусив губу, со злобной печалью смотрел в сторону и ничего не ответил. А потом подозвав Григорьева к себе, тихо, так чтобы не слышали казаки приказал пойти выспаться.
Казаки с тревогой и печалью смотрели вслед все так же твердо и прямо, уходившему от них их любимому командиру.
Пройдя несколько километров от Джурджевац, мы подошли к селу Калиновац, где только что находились титовцы, выбитые после небольшого боя подошедшим раньше нас вторым дивизионом. Мы вошли в село.
