Олег Селянкин - О друзьях-товарищах
Такое единоначалие было крайне необходимо в обстановке, которая сложилась на Волге весной 1943 года.
По той же схеме (но, разумеется, в меньших масштабах) строились и боевые участки, полноправными хозяевами которых являлись командиры дивизионов катеров-тральщиков.
До мая я занимался тралением в основном в районе Шишкинских и Солодниковских перекатов, где тогда было особенно тяжело: и фарватер сжат и изломан минными бакенами, да и немцы каждую ночь появлялись здесь, чтобы подновить ту или иную минную банку или бомбежкой помешать нашей работе.
Этот период (с 6 апреля до первых чисел мая) был, пожалуй, самым тяжелым для меня лично. Дело в том, что, пока я зимой, повинуясь приказу, мотался по замерзшей Волге, меня сняли с должности флагманского минера Отдельной бригады траления. Теперь я снова был дивизионным минером, как и в первые месяцы прошлой навигации. Откровенно говоря, я тяготился должностью флагманского минера, но назначение дивизионным минером все же больно ударило по самолюбию, тем более что вины за собой не чувствовал.
Так что я был даже рад, что оказался именно в этом минном пекле — на Солодниковских и Шишкинских перекатах; здесь почти не оставалось времени для грустных размышлений о бренности всего земного.
Из того периода деятельности особенно запомнились четыре случая: траление у Яра Насоныча, гибель нефтеналивной баржи «Комсомолка», приказ наркома Военно-Морского Флота, оповестивший весь флот о том, что я разгильдяй, и ночной поход на полуглиссере с контр-адмиралом Н. И. Шибаевым.
Я с тремя катерами-тральщиками бежал мимо Яра Насоныча, когда сигнальщик доложил, что видит на берегу людей, которые призывно машут руками.
Должен сказать, что к этому времени помощь населения для нас стала делом привычным, и мы подошли к зовущим. Они оказались рыбаками и сказали, что сегодня ночью, когда они на этом плесе тянули сети, вражеские самолеты сбросили в Волгу на парашютах шесть или семь каких-то «штуковин».
К сожалению, не всегда подобные сообщения «внештатных наблюдателей» оказывались достоверными, кое-кто из них за «штуковины» принимал даже куски яра, рухнувшие в воду по той или иной причине. Но здесь (по словам рыбаков) таинственное что-то упало у лугового берега, то есть вдали от яра, и поэтому, обозначив минными бакенами новый фарватер и сообщив в штаб бригады о случившемся, я вывел свои катера-тральщики на первый боевой галс.
Не знаю, как для других, а для меня почему-то особенно волнителен всегда был первый галс на каждом новом минном поле; вроде бы и все до мелочей знаешь, а все равно волнуешься.
Это потом (причем очень скоро) все станет на свои места, это потом, чуть позднее, ты будешь беззаботно зубоскалить с матросами, утюжа минное поле. А в самом начале…
Между прочим, однажды со мной на катере-тральщике шел некий подполковник, который имел очень приблизительное представление о нашей работе. Помнится, мы с ним партии две или три сыграли в шахматы, с аппетитом позавтракали и расположились на надстройке кубрика, беседуя о разных разностях.
И тут подполковник пренебрежительно отозвался о нашей работе: дескать, не война это, а разлюли-малина. Обиженный до глубины души, я выложил ему все то, о чем мы избегали говорить, — о том, что останется от катера-тральщика, если мина взорвется под ним или рядом.
К несчастью, пренебрежительный отзыв подполковника о нашей работе слышали все, кто был в рубке и на палубе. Теперь они поспешили ко мне на помощь, дополнили мой рассказ такими подробностями, что подполковник вдруг сразу вспомнил, что ему обязательно нужно по пути в Сталинград заглянуть в одну деревню. Мы для приличия поуговаривали его идти с нами, так как этот наш переход почти безопасен: только вчера здесь взорвался катер-тральщик, а что по этому поводу гласит теория вероятностей?
Подполковник ответил, что он очень рад знакомству с нами, с удовольствием продолжил бы его, но…
И мы, поломавшись немного (и будто с большой неохотой), умышленно высадили его — каюсь — в самом безлюдном месте. Чтобы он ножками основательно поработал.
Так вот, не успел я, начав траление, еще приобрести обычного спокойствия, как наш катер словно вознамерился встать на дыбы, и мои ноги восприняли тугой гидравлический удар.
«Есть первая!» — подумал я, оглянулся и увидел огромный столб воды, который, постояв мгновение, рухнул, вспенив Волгу.
Скоро к нам подошли катера-тральщики, которыми командовал старший лейтенант А. Румянцев, и к ночи все вражеские мины были нами вытралены.
На моей памяти это единственный случай, когда полная победа далась нам так сравнительно быстро (в течение одного дня) и легко.
А нефтеналивная баржа «Комсомолка», когда под ней рванула вражеская мина, сразу выплеснула в Волгу бушующий огненный поток. И было просто невероятно видеть, что его смогла пересечь лодка-завозня, в которой, тесно прижавшись друг к другу, сидели шкипер баржи и две или три женщины с детьми.
Мы подхватили их почти на кромке уже чистой воды, увели в кубрик и какое-то время избегали говорить о случившемся. Потом я все же спросил:
— Куда теперь направитесь?
— Как куда? — удивился шкипер. — Обратно в Астрахань. Или, думаешь, нам теперь не доверят другой нефтянки?
Этот бесхитростный ответ простого речника, согласное молчание женщин, все еще прижимавших к себе притихших детей, и открыли нам полностью душевный настрой речников…
Приказ же наркома о моем разгильдяйстве был неожиданен настолько, что я сначала просто растерялся, а потом разозлился до глупого упрямства.
В приказе говорилось, что я утопил трал. И даже называлось место, где это будто бы произошло.
Но трала я не топил. Больше того, к тому месту, где случилось несчастье, ближе, чем на триста километров не подходил.
А разве вам, читатели, не было бы обидно, окажись вы на моем месте?
Матросы советовали мне обжаловать приказ, были готовы сами пойти по команде, но я категорически запретил: на военной службе только того и не хватало, чтобы рядовые за командира заступались.
Но приказ наркома больно хлестнул не только по моему самолюбию, но и по карману (мне было приказано возместить стоимость трала).
Самое обидное — за чужую вину я был наказан!
Как раз в тот момент, когда в моей душе царило полное смятение, порожденное такой вопиющей несправедливостью начальства, на Волгу и прибыл контр-адмирал Шибаев, заглянул и в наш дивизион, только о сегодняшней работе и поговорил со мной — опальным минером.
А потом, глубокой ночью, когда темень стала и вовсе непроглядной, он вдруг изъявил желание побывать на таком-то посту службы наблюдения и связи, чтобы проверить работу личного состава.
Тогда уже оба берега Волги были покрыты постами СНИС, которые и вели наблюдение за всеми боевыми действиями врага, обо всем замеченном докладывали в соответствующие штабы.
Что ж, адмирал высказал желание — нужно было выполнить его как приказ. Конечно, и старшина полуглиссера мог с успехом доставить адмирала на пост, но обиженная молодость бурлила во мне, и я сам сел за руль полуглиссера.
Напомню, что это было время весеннего половодья, когда Волга свободно гуляла по заливным лугам, когда некоторые прибрежные рощицы полностью стояли в воде. Вот и показалось адмиралу, что я не вижу ни одного ориентира, веду катер наугад. Поэтому он был донельзя удивлен, когда наш полуглиссер вдруг ткнулся носом в берег, где сейчас же появился матрос и доложил, что он старшина такого-то поста.
Видимо, контр-адмирал все же не совсем поверил и мне, и старшине поста: пожелал обязательно сам воспользоваться телефонной связью. И поговорил по телефону с начальником района СНИС, довольно пристрастно выспросил у него все приметы людей, несущих службу на этом посту.
Зато на обратном пути он не пытался мне что-то подсказывать, а в заключение похода и поблагодарил за то, что мы так хорошо ориентируемся ночью, когда на реке нет ни одного огонька.
Я торжествовал: значит, опальный минер Селянкин хоть в командиры полуглиссера, но вполне годен!
Здесь, как мне кажется, самое время хотя бы кратко познакомить вас хоть с одним человеком из тех, кто нес службу на этих постах СНИС.
Наиболее типичным для того времени был пост из двух человек, которые изо дня в день (в течение долгих месяцев) несли здесь круглосуточную вахту.
Сам пост — землянка, от которой к окопчику, оборудованному в удобном для наблюдения за рекой месте, вел вырытый матросами ход сообщения.
В землянке — два лежака, две табуретки (или ящика, чурбака) и столик, около которого были телефон и обязательно пирамида на две винтовки.
На одном из таких постов СНИС и был командиром старшина 2-й статьи Антон Струк.
Однажды ночью низовой ветер развел довольно приличную волну. Было ветрено, холодно, но Струк терпеливо сидел в окопчике, вел наблюдение.
