Антон Кротков - Воздушный штрафбат
Паровоз быстро стал набирать скорость. Но и самолет, к тайной радости Нефедова, продолжал уходить вперед, хотя уже и не так быстро, как при встрече.
Приняв после некоторого колебания все же сторону авиации, Борис принялся подначивать мсье механика, говоря, что, мол, напрасно он сравнил свой самовар с легкокрылой стальной птицей. Одновременно Нефедов искренне нахваливал невидимого коллегу-пилота. Борис заявил, что поставит ящик пива, если паровознику удастся обойти летуна.
Глаза машиниста налились кровью, лицо его сделалось багровым, а еще недавно благопристойно свисающие усы яростно топорщились. Механик принялся орать во всю свою луженую глотку какую-то похабную песню. При этом он то и дело прикладывался к горлышку бутылки рисовой водки. Войдя в раж, машинист упер рычаги регулятора и реверса в ограничительную красную черту. Стрелка скорости на спидометре перевалила за отметку в 150 км/час и начала подбираться к 200 км/час. От невероятной скорости поезд трясся, раскачивался и прыгал на рельсовых стыках так, что, казалось, вот-вот улетит в кювет. Перепуганные помощник с кочегаром с ужасом следили за показаниями давления пара в котле. В любую секунду мог произойти взрыв, и тогда от всех, кто находился в кабине, в лучшем случае остались бы оплавленные ременные пряжки.
Вдруг машинист издал торжествующий вопль. Паровоз начал обходить крылатого соперника. Прошло еще пять минут, и Борису пришлось по пояс высовываться в окно кабины, чтобы увидеть далеко позади состава жалкий силуэт безнадежно отставшего аэроплана.
Это была безоговорочная победа «Голубого кита» и его капитана. Как положено, проигравшая пари сторона должна была проставиться перед победителем по случаю столь впечатляющей виктории. Но на ближайшей станции пьяную паровозную бригаду встречал усиленный наряд жандармов.
Оказывается, уже целый час извещенное о ЧП на перегоне железнодорожное начальство в панике ожидало, чем закончится страшная гонка. На ноги были подняты все оперативные службы того городка, куда должен был прибыть «взбесившийся» экспресс.
Полицейским пришлось штурмом брать локомотивную кабину. Усатый машинист отчаянно отбивался кочегарской лопатой от лезущих в его владения «фараонов». А однажды даже опрокинул обступивших паровоз полицейских на землю, дав по ним «артиллерийский» залп грязно-серого пара из продувочного крана Эверластинга.[96] С большим трудом жандармам удалось повязать буйного механика, а заодно и всех, кто находился в паровозной будке…
* * *— Очень жаль, мсье, что мы вынуждены прервать ваше путешествие, — сочувствовал задержанному иностранцу молоденький блондин в форме младшего капрала полиции. Заполняя протокол, он старательно шевелил выпяченными губами и постоянно поправлял сползающие с переносицы очки. — Насколько я знаю, господин комиссар сразу же хотел вас отпустить как лицо, непричастное к этому происшествию. Но помощник машиниста и кочегар в один голос показали, что это вы споили их старшего, отчего он утратил способность управлять поездом. Это действительно так, мсье?
Держащая перо рука участливого капрала зависла над бланком протокола, ожидая ответа задержанного. «Эти чертовы лягушатники еще чего доброго сорвут мне командировку, — размышлял Нефедов. — Вот анекдот получится, если вместо аэродрома под Мадридом года на три припишусь «за хулиганку» в местной тюрьме, словно малолетний баклан[97] какой-нибудь. Впрочем, сам хорош, ведь в том, что у этого машиниста «сорвало тормоза», действительно есть и моя немалая заслуга. Но кто же мог предполагать, что мужик с такими серьезными усищами и наколками совсем не умеет пить!»
Больше всего Нефедов опасался, что полицейские пошлют запрос его «папаше-фабриканту» в чешский город Пльзень. Тогда выяснится, что в руки жандармов попал офицер чужой армии, нелегально въехавший в их страну по поддельным документам. А по сравнению с таким серьезным преступлением история с хулиганством на паровозе — просто детская шалость.
Надо было срочно придумывать себе какое-то алиби, но Борису было противно спихивать всю вину за случившееся на «коллегу»-машиниста. Поэтому Нефедов особенно не отпирался. Он признавал, что да, грех на нем есть — он действительно принес спиртное в кабину паровоза. Но только потому. что хотел отблагодарить машиниста за то, что тот любезно показал ему свой локомотив. И выпил с ним за знакомство. Злого же умысла специально спаивать железнодорожника у него, конечно, не было…
К счастью, допрашивающий Бориса очкарик оказался симпатичным парнем. Его добрая искренняя душа недалеко находилась под профессиональной скорлупой. Блондин сразу проникся симпатией к «чеху» и всеми силами старался помочь и по-своему утешить «туриста»:
— Да вы не волнуйтесь. Правда, одну ночь придется провести в камере нашего участка. К сожалению, таков порядок. Но уже завтра вас переведут в окружную тюрьму, где условия намного лучше. Там вы и будете ожидать решения суда.
После унылого заполнения бесчисленных полицейских протоколов, анкет, постановлений о взятии под стражу и общения с местным адвокатом, который объяснил, что будет опекать господина Мартиша до того момента, как он сам выберет себе защитника, Бориса повели в камеру. В специальной комнате под бдительным присмотром пузатого седого ветерана с хмурым недобрым лицом и его широкоплечего атлета-напарника Борис вытащил из ботинок шнурки. Пришлось также сдать брючный ремень и все, что находилось в карманах. Нефедова обыскали, после чего в его присутствии была составлена подробная опись временно изъятых вещей.
Перед тем как закрыть задержанного в камере, хмурый толстяк вручил Борису шерстяное одеяло, бутылку минеральной воды и сверток с двумя сочными сэндвичами. Такая забота о заключенных и щепетильность властей в обращении с ними ошарашила Нефедова. Все это так не вязалось с тем, что Борис до сих пор знал о капиталистическом мире.
Поначалу немного угнетал сам вид решеток, желтовато-тусклый свет тюремной лампочки. Впрочем, неоднократно бывавший на родине в камерах милицейских отделений и воинских гауптвахт Нефедов довольно быстро адаптировался: не гостиничный люкс конечно, ну да ему не привыкать к спартанским условиям жизни. К тому же здесь было довольно комфортно — имелась кровать, которую язык не поворачивался назвать нарами, и даже ватерклозет.
В камере через коридор напротив приходил в чувство машинист. Те три часа, что Борис объяснялся с жандармами и заполнял протоколы, механик проспал богатырским сном. Теперь он проснулся — немного протрезвевший, с сильной головной болью, — и принялся громко и жалобно причитать по поводу того, что теперь его выкинут из железнодорожной компании и он не сможет кормить свою большую семью.
После банковского кризиса в США 1929 года, вскоре поразившего всю капиталистическую экономику, Западная Европа еще не оправилась от Великой депрессии. Во Франции, как, впрочем, и в Англии, Германии и Италии, миллионы людей едва сводили концы с концами, получая жалкое пособие по безработице. Иметь хоть какую-нибудь постоянную работу считалось большой удачей и настоящим счастьем. Нефедову было искренне жаль усача. Борис испытывал угрызения совести, что невольно стал причиной его несчастья. Но чем он мог помочь бедняге-машинисту… За такими мыслями Борис и не заметил как заснул.
Проснулся Нефедов оттого, что кто-то осторожно тормошил его за плечо.
— Проснитесь, мсье. Из Парижа приехал ваш адвокат — мадам Смольская.
Отрыв глаза, Борис некоторое время с удивлением разглядывал склонившегося над ним полицейского и окружающие декорации тюремной камеры, не понимая, где он. Но потом в памяти всплыли события последних суток. Арестант поднялся с кровати и последовал за жандармом.
Так получилось, что Борис раньше заметил приехавшую за ним молодую женщину, чем она его. Сопровождающий жандарм остановил «чеха» на пару минут в самом начале длинного коридора, а сам по какому-то срочному делу заглянул за дверь ближайшего кабинета. Так что Борис имел возможность издали спокойно рассмотреть явившуюся по его душу даму, пока она ворковала с важным полицейским чином.
На вид ей было примерно столько же лет, сколько и Борису, или даже немного меньше. Но, несмотря на свою юность, эта особа привычно пускала в ход тонкое кокетство, а ее собеседник буквально светился от счастья.
Грациозная, с тонкой талией, светлой кожей и забранными в пучок русыми волосами рыжеватого оттенка, она не могла не вызывать мужского восхищения. Особенно красивы у нее были ноги — длинные, точеные. Одета дама была чрезвычайно элегантно, но без претензий на шикарность. Впрочем, при ее фигуре и королевской осанке даже скромный деловой костюм выглядел воплощением вкуса. В участок она явилась с небольшим кожаным портфельчиком.
