Вадим Фролов - В двух шагах от войны
— Как же вы в такой-то ветер?
— Да-а, взводень[34] еще порато сильный. Однако добрался.
— А «Зубатка» как там? — спросил Антон.
— «Зубатушка» наша ушла. В Архангельск-город.
— С «Азимутом»? — спросил Саня.
Громов нахмурился:
— «Азимут» нынче ночью в шторм этот погиб.
— Как погиб?! — закричали ребята.
— Его с якоря сорвало да об береговые камни… Так долбануло, что на части рассыпался. Старенький был, — как об умершем человеке, сказал Афанасий Григорьевич. — Его кармакульские сейчас на дрова разбирают.
— Вот, — чуть не со слезой в голосе сказал Коля, — мы его чинили да латали, а он…
— Не судьба, значит, — сказал Громов, — как говорится, каждому кораблю свой век даден.
— А «Авангард»? — спросил Димка.
— «Авангард» тут маленько поработает: с промыслов будет добычу в Кармакулы на факторию возить.
Афанасий Григорьевич помолчал, осмотрелся вокруг, потом зашел в палатку. Вышел оттуда довольный, похвалил Людмилу Сергеевну, пожал руку Прилучному, оглядел ребят и спросил:
— Как тут у вас — никаких ЧП боле не было?
Людмила Сергеевна за спиной Громова предостерегающе помахала рукой.
— Нет, — сказал Антон, — не было.
— Кха, кх-м, — покрякал Афанасий Григорьевич, — тут вот такие дела…
Он слегка ткнул носком сапога разлегшегося у его ног Шняку. Тот от удовольствия перевернулся на спину, показав пушистый белый живот, и раскинул в стороны все четыре лапы.
— Ишь, подхалим, — проворчал Громов, — чего делать с ним, ума не приложу. Не могу же я его по Кармакулам за собой таскать? Местные псы на него зуб имеют. Они работяги, им таких прынцев и на дух не надо…
Мальчишки смеялись, а Афанасий Григорьевич обиженно продолжал:
— И ведь что удумал, а? Запру я его в избе да дверь прикрою — скулит и воет как зарезанный. Собаки со всего становища сбегаются и тоже выть начинают. А их там штук сто, а может, и поболе! Народ совсем освирепел от этого. А с собой его беру, так эта камбала косорота либо к ногам жмется, либо у меня на руках сидит…
Хохот стоял такой, что Шняка испуганно прижался к ногам Громова.
— Вам смешно, а мне каково, — сказал Громов и повернулся к Ивану Ивановичу: — Возьми ты это вражье семя к себе. Засунь его в сараюшку, пока я уеду…
— В сараюшке тоже собаки! — сказал Димка.
— Тогда хоть в море топи, — сокрушенно сказал Громов.
— Ничо, Григорьич, — посмеиваясь, сказал Прилучный, — езжай спокойно. У меня собачки умные, я им накажу — не тронут.
Но всем стало страшновато за Шняку, когда из сараюшки появились «те еще болонки», как сказал Славка. С могучей грудью, с широкими спинами, треугольные уши торчком, а хвосты закручены пушистыми баранками. Острые, почти как у волков, морды, и под крутыми лбами — немного раскосые умные и строгие глаза. Бело-рыжие, черно-белые, почти черные, а один серебристо-серый с огромным белым воротником на груди. Самый красивый и самый крупный. Видно, вожак: все собаки выскочили из сарая как ошалелые, с радостным лаем, а этот вышел последним, не спеша и молча, остановился и понюхал воздух, а потом слегка рыкнул. И все собаки остановились и тоже стали принюхиваться, а потом, словно сговорившись, бросились к Шняке. Тот прижался к земле.
— Сидеть! — строго прикрикнул Иван Иванович, и собаки, затормозив на всем ходу, сели, тихонько ворча.
— Вот это дисциплинка! — восторженно сказал Славка.
Шняка скулил и царапал Громову брюки.
— Ну вот, — сердито сказал капитан и взял его на руки.
— Давай-ка его сюда, знакомить будем, — сказал Прилучный и взял Шняку. — Серый, ко мне!
Пес приподнял верхнюю губу и тихо, но грозно зарычал. Зарычали, встав, и остальные собаки.
— Сожрут! — испугался Димка, когда Прилучный опустил Шняку на землю и придержал его за холку.
— Ишь, храбрецы какие, против одной шавки все свое оружие выставили, — спокойно и строго сказал Иван Иванович.
Когда Серый подошел, Шняка от страха даже глаза закрыл. Прилучный приподнял его за шиворот и ткнул мордой в нос Серого. Шняка понюхал. Обнюхал его и Серый.
— Ну вот и лады, — сказал Прилучный и отпустил Шняку.
Собаки еще раз обнюхались, и вдруг Шняка, подпрыгнув, лизнул Серого за ухом. Мальчишки ахнули. Псы побежали рядышком вдоль берега, а Громов снял фуражку, вытер вспотевший лоб и сказал с чувством:
— Ну, Иваныч, заставил ты меня поволноваться…
Когда Афанасий Григорьевич уехал, Прилучный-старший повел ребят к краю обрывистого берега. За ним с большим мотком веревок следовал невозмутимый Иван Иванович-младший. В руке у него была еще и чем-то набитая корзина. Высокая плоская скала выдавалась здесь узким мыском, и отсюда хорошо был виден весь птичий базар. Черные камни располагались пластами, словно древняя разрушенная лестница. И на ступеньках-уступах сидели тысячи и тысячи птиц. Целым облаком они то и дело срывались в воздух, кружились вокруг, стремглав падали в море и снова возвращались, неся в клювах добычу. Стоял неумолчный крик.
— Людмила Сергеевна, — спросил Морошкин, — а почему вы начальнику про сегодняшнюю ночку не рассказали?
— А как ты думаешь? — прищурившись, спросила та.
— Думаю, испугались, — вызывающе ответил Витька.
— Ну и балда ты стоеросовая, Морошка, — сказал Арся.
— Испугалась, — сказала Людмила Сергеевна, — за него испугалась. Зачем старого человека волновать? Мы-то справились, так ведь, товарищ Морошкин Виктор? Ви-и-иктор! Знаешь ты, что такое по-латыни «Виктор»?
— Нужна мне эта латынь, — буркнул Морошкин, глядя, как насмешливо улыбаются ребята.
— А напрасно не знаешь. «Виктор» значит «победитель». А какой же победитель своими победами хвастается?
— А-а, — с досадой сказал Витя и замолчал.
Иван Иванович рассадил всех полукругом, так, чтобы ребятам видно было море и скалы с базаром, а сам встал к морю спиной и сказал:
— Здесь и будет наш промысел. Поначалу будем добывать яйца. Но не всякие. Птиц тут разных много. Есть чайки-моевки, и люрики, и тупики, и топорики. Они нам не нужны. Для нас главное — кайра. Яйца ейные как два куриных и очень питательные. Ваня, покажь-ко яйцо. Вот такое буренькое, с пятнышками, иногда по два желтка в одном попадаются. Кайра птица доверчивая — у нее из-под носа яйцо вынешь, она только покаркает и улетит.
— А как же она потом? — спросил Димка.
— А потом она почти всегда второе снесет, — ответил Прилучный. Жалко, конешно, вроде дитя от матери отбираешь. Так ведь промысел — он промысел и есть. Людям питаться надо.
— А как их доставать оттуда? — спросил Саня.
— Яйца те на виду лежат. Вот уж сколь годов я здесь и все удивляюсь: гнезда у кайры никакого, ни веточек, ни пуха, ничо нет. Снесет его прямо на голый камень и так на голом камне и высиживает. Улетит на момент, а яйцо лежит на открытой плите. А то камешек под него подложит, чтоб не скатилось, значит. Умная птица. А как доставать те яйца, мы сейчас с Иваном покажем. Наглядней оно лучше будет.
Ваня достал из корзины большой железный костыль и топор. Иван Иванович походил по самому краю обрыва, поискал удобное место и крепко топором вбил между камнями костыль. Затем особым узлом привязал к нему веревку. Ваня тем временем надел поверх ватника странную — с двумя пазухами — рубаху. Потом Прилучный крепко обвязал веревкой Ваню вокруг пояса, а к другой, более тонкой, веревке привязал за ручку корзину. Ваня взял корзину и пошел к обрыву.
— Ну, с богом, — сказал Иван Иванович, и Ваня, осторожно переступая с выступа на выступ, начал спускаться со скалы. А Прилучный, пропустив веревку за спину, уперся обеими ногами в камень и стал тихонько потравливать[35] веревку.
Ребята на краю скалы вытянули шеи и напряженно смотрели, как, придерживаясь руками за камни, осторожно балансируя на плоских уступах, иногда чуть не повисая в воздухе — и тогда все видели, как напрягался Иван Иванович, удерживая натянувшуюся веревку, — спускался Ваня. Наконец он остановился на маленькой площадке, и веревка в руках Прилучного ослабла. Он снова подтянул ее и замер в напряженной позе. А Ваня медленно, придерживаясь одной рукой за камни, стал передвигаться по карнизу. Временами он протягивал свободную руку, что-то брал с выступов скалы и клал в корзину, привязанную к поясу. Так он, перебираясь с карниза на карниз, спускался все ниже. Примерно через полчаса он дернул за веревку.
— Все, — сказал Прилучный, — наверх просится. Вот ты и ты, — он кивнул Антону и Баланде, которые стояли рядом, — давайте-ко подмогните.
И они потянули. Иван, одной рукой придерживая корзину, а другой слегка отталкиваясь от скал, быстро поднимался. И вот он появился на скале, все такой же невозмутимый и спокойный, как всегда, только немного запыхался да лоб у него был мокрым. Зато в корзине было полно красивых, будто раскрашенных, крупных яиц, да еще из-за пазух он выложил десятка два.
