Игорь Болгарин - Расстрельное время
Скорее всего, потерпев неудачу у Владимировки — Строгановки, большевики больше не станут рисковать здесь и двинут свои войска на укрепрайоны. Но за эти участки, и за Перекоп и за Чонгар, Врангель был спокоен.
И всё же… Вероятно, вот так же стоит сейчас перед подобной картой большевистский командарм Фрунзе и тоже размышляет. О чём думает он? Куда направит свои войска? Какую заготовил хитрость?
Врангель знал, что Красная армия раздета и разута. Советы надеялись завершить кампанию до холодов. Не получилось! Господь помог белым войскам с погодой. Неужели большевики и сейчас, в эти лютые холода, снова будут пытаться овладеть Крымом?
Разведка донесла о том, что Ленин решительно настаивает на продолжении боевых действий. Но если бои продолжатся, плохо одетую армию поразят болезни, она станет практически не боеспособной. Хватит ли у Фрунзе характера ослушаться Ленина? Если продлятся такие холода, насколько времени у него ещё хватит боевого запала?
* * *После обеда Врангель прошел от Чесменского дворца, где располагался его Штаб, до Соборной площади. Здесь было множество людей, они столпились у входа во Владимирский собор.
Слух о том, что Курская Коренная вновь вернулась в Россию и помещена в севастопольский Владимирский собор, в одночасье распространился по всему Крыму. К ней потянулись за утешением все, кто мог передвигаться. Несколько дней на довольно просторной Соборной площади было тесно от людей. Епископ Таврический Вениамин все это время не имел возможности отдохнуть, молебны служил по много раз в сутки.
Врангель прошел через образованный его охраной коридор. Люди молчали. И лишь когда он поднимался по ступеням к входу в собор, какая-то женщина выкрикнула из толпы:
— Хоть слово надежды скажите, ваше превосходительство!
На верхней ступеньке Врангель обернулся, оглядел заполненную людьми площадь. В основном здесь стояли старухи с детьми и уже немолодые женщины, редко среди них были видны увечные мужчины. В основном здесь собрались жены и матери солдат и офицеров, от самой Москвы сопровождавшие отступавшую армию. Вместе с нею они бежали во время новороссийской катастрофы, и вместе затем вернулись сюда. Они боялись остаться в стане большевиков, но повсюду бесстрашно сопровождали армию и переносили с нею все невзгоды.
— Чем я могу вас утешить? — тихо сказал он, но площадь затихла, и все услышали его усталый голос. Они смотрели на него с надеждой и обожанием. — Я, как и вы, уповаю на Всевышнего. Верю, он не позволит исчезнуть России, той России, которую беззаветно любим и без которой не мыслим жизни своей. Молитесь!
Он подумал и затем коротко добавил:
— И кайтесь. Все мы небезгрешны. Неправедной жизнью своей прогневили Всевышнего.
Он вошел в собор, и сразу же за дверью его окутал запах каких-то благовоний, знакомых ему с детства. Для себя Врангель называл всё это — таинственный неземной аромат, мягкий свет свечей, тихий шепот сотен молящихся людей — одним словом: благость.
Навстречу Врангелю вышел викарный епископ Таврический Вениамин. Главнокомандующий склонил перед владыкой голову, и тот осенил его крестным знамением и молча проводил к аналою.
В соборе, как и хотел Врангель, никого не было. Гулкий звук его сапог, кованых и со шпорами, звучал в соборе оглушающе громко. И он даже пожалел, что не додумался надеть на ноги что-то легкое, мягкое.
Владыка слегка отстал, пропустив Врангеля впереди себя, и затем как-то незаметно, неправдоподобно легко ступая по каменному полу, удалился в алтарь. Врангель остался один. Лишь вдалеке, возле входных дверей, остался стоять сопровождающий главнокомандующего Михаил Уваров.
Врангель подошел к аналою, перекрестился, припал к иконе. И так, в молитве, застыл.
О чем молился он? Вероятно, всё о том же, о сохранении России хотя бы на этом малом крымском пятачке. Или просил Всевышнего вернуть порушенной российской земле умиротворение и благодать.
Молился Врангель долго и истово.
Неслышно ступая, владыка проследовал из алтаря к стоящему у входной двери Уварову, и там, вместе с ним, стал ждать, когда Врангель завершит молиться.
Вскоре Врангель подошел к ним.
Провожая его, владыка сказал:
— Завтра, ваше превосходительство, выезжаю с Курской Коренной на позиции. Ваши штабные порекомендовали начинать с Чонгара и затем вдоль всего Сиваша до Перекопа.
— Вполне разумно. Одобряю, — согласился Врангель и спросил: — Что с сопровождением?
— Еще не успели обговорить.
— Не трудитесь, владыко! Выделю вам часть своего эскорта.
Они попрощались.
Глава вторая
С подробным докладом о неудаче Повстанческой армии в штаб Южного фронта приехал Кольцов. Благо, штаб находился неподалеку, в глухом присивашском селе Новоселки.
Не спрашивая, где находится штаб фронта, он ещё издали увидел хатку под камышом, возле которой возвышалась радиотелефонная антенна. Даже в утреннюю пору в этом дворе было многолюдно, а у коновязи тесно от лошадей.
Оставив во дворе своего гнедого, он прошел в штаб.
В бывшей крохотной сельской кухоньке с уютной печкой, на время превращенной в приемную, он увидел адъютанта Фрунзе Сиротинского. Тот тоже сразу же узнал Кольцова, но предупреждающе объяснил:
— Совещание. Подождите немного, я узнаю.
Он скрылся за старой скрипучей дверью, но тут же вернулся:
— Проходите!
Тесноватая горница с маленькими подслеповатыми оконцами была заполнена армейскими командирами. Кольцов на мгновение вспомнил родительскую хатку на окраине Севастополя. Здесь тоже, почти как дома, стены горницы были пропитаны запахом духовитых степных трав — полыни и чабреца, который не смог перебить даже запах ядреной махорки. Фрунзе сам не курил, но другим позволял, считая себя не вправе навязывать другим свой образ жизни.
Фрунзе стоял с указкой в руках возле оперативной карты Крымского перешейка, а комдивы и комкоры тесно окружили его, как цыплята наседку. Кольцов подсел на краешек лавки возле комдива Блюхера, которого немного знал по прошлым случайным встречам.
— Таким образом, предлагаю ещё раз всё продумать и взвесить, — заканчивая давно начатый разговор, как легко понял Кольцов, об овладении Крымским перешейком, сказал Фрунзе. — У кого возникли какие-либо предложения или сомнения, прошу поделиться ими после небольшого перерыва. А я тем временем введу в курс наших сегодняшних дел товарища Кольцова. Для тех, кто не знает: Павел Андреевич Кольцов в настоящее время является нашим военным представителем в Повстанческой махновской армии.
Командиры встали, потянулись из горницы во двор. Проходя через дверь, вынужденно пригибали головы: то ли хатка за долгие годы сильно вросла в землю, то ли изначально, ещё при строительстве, была рассчитана на низкорослых хозяев.
Мимо Кольцова прошли члены Реввоенсовета фронта Гусев, Владимиров, Кун, Смилга. Их лица были Кольцову знакомы, в разное время ему приходилось их видеть, но ни с кем из них, кроме венгра Белы Куна[24], знаком не был. С Белой Куном он познакомился не так давно, под Каховкой, в черные дни своей жизни, когда начальник Политотдела Двенадцатой армии Розалия Землячка[25] пыталась предать его суду военного трибунала. Бела Кун был на стороне Землячки.
Потом к Кольцову одновременно подошли два комдива. Поздоровались.
— Мы с вами соседи. Комдив Пятьдесят второй, — представился высокий грузноватый и медлительный Маркиян Германович. — Так что через Сиваш пойдем рядышком. Я — слева от Ивановки. Пятнадцатая пойдет справа.
— Радумец, комдив Пятнадцатой! — крепко пожал руку Кольцову франтоватый, с лихими вразлет усами ещё совсем молодой комдив, и тут же попросил: — Не подведите!
— Постараемся. Хотя народ у меня с норовом. Трудно ручаться.
— Анархия, мать порядка, — улыбнулся Радумец.
— С анархией не всё так, как о ней многие думают. И дисциплине подчиняются, и воюют хорошо, — сказал Кольцов. — Но… как бы это помягче?… Каждый сам себе командир. Приказ исполняют только после того, как докажешь, убедишь.
— Удается?
— Пока удавалось.
— Каким же образом? Одного-двух уговорить, это понятно. Но их же у вас несколько тысяч.
— Волшебное слово знаю, — улыбнулся Кольцов. — Всего одно лишь слово — Крым. Они ещё на Старобельском совещании передавали просьбу Нестора Махно: «Отдайте нам в концессию Крым»[26].
— Смотри, какие знают слова, — удивленно покачал головой Германович, — «концессия».
— Нестор Махно за семь лет в Бутырке университет окончил, — сказал Кольцов и пояснил: — Он все семь лет с учёными анархистами в одной камере просидел. И в самом прямом смысле университетское образование получил.
