Михаил Авдеев - У самого Черного моря
Послышался сильный взрыв. Артиллерия противника замолчала.
На последнем заходе у ведущего появился черный дым. Не повезло летчику. Горящий самолет над территорией противника – это страшно. Но самолет развернулся на юг и на снижении пошел в нашем направлении, оставляя черный шлейф. Вот-вот вспыхнет огнем.
Все затаили дыхание. Вдруг над окопами немцев взметнулся столб пыли от севшего самолета. Не успела еще она развеяться, как летчик уже выпрыгнул, отстегнул; парашют, перемахнул через колючую проволоку и упал. Все ахнули.
И вот тут-то и началось самое страшное – охота за человеком.
Прижимаясь к земле, пилот пополз в нашу сторону. Полз умело – по-пластунски. Так, как не всякий пехотинец сумеет.
Одного только не знал он, что полз по заминированному полю. Но, может, это и к лучшему. Бывает, на войне повезет…
Чтобы прикрыть его отступление, был открыт огонь из пулеметов и винтовок, а второй самолет все кружил над окопами противника. Поливал их свинцом. Не давал немцам поднять головы. Выручал друга. Вокруг него вздыбливалась земля, все теснее прижимались к нему слева и справа фонтанчики пуль.
Немцы открыли огонь из минометов. Словно угадал мысли солдат, тот в небе. Один заход, второй… замолчали минометы.
Но что это?.. Двадцать третий задымил и пошел в тыл противника.
А его друг в это время весь в крови добрался до своих. Взобрался на бруствер. Санитар перевязал раненого. Это оказался тот же «знакомый».
– Как зовут-то, чтобы запомнить?..
– Талалаев.
– А дружок твой?
– Лобанов.
Ночью бойцы подкрались к самолету, набросили на него трос и, уже со своих позиций, трактором потянули его на нашу сторону.
Фашисты всполошились, открыли беспорядочный огонь.
Но было уже поздно. Самолет, скрежеща, переваливал нашу линию окопов: правда он больше никуда не годился.
Михаил Талалаев дополнил то, что все мы уже знали:
– Разгромив дальнобойную артиллерию, мы сделали заход, чтобы возвращаться на базу. Я почувствовал прямое попадание, мгновенно среагировал – повернул машину в сторону наших позиций, пытаясь перетянуть линию фронта. По радио передал на КП: «Задание выполнил, а Лобанову: „Подбит мотор“.»
Лобанов ответил: «Прикрываю».
Мотор давал перебои. Горячее масло жгло лицо и руки. Вскоре мотор смолк. Наступила тишина. Приземлился на передние окопы фашистов. Используя панику немцев, которые попрятались, ожидая взрыва, выскочил из кабины.
Я видел, как Женя Лобанов зорко следил за мной, громил врагов своими очередями. Я слышал, как пулемету с нашей стороны прикрывали меня. Значит, можно попытаться… И вот – я здесь.
О судьбе Лобанова я узнал из донесения разведчиков полковника Губрия.
Женя снизился на бреющий и расстреливав фашистов, охотившихся за безоружным командиром. Когда Талалаев был вне опасности, Лобанов решил возвратиться на свой аэродром. Но увидев, что по нашему переднему краю бьют немецкие минометы, перенес огонь по огневым точкам противника. В это время он и был подбит.
Приземлился Лобанов за второй линией окопов противника, ближе к кустарнику. Выскочив из самолета, он пытался скрыться, но его окружили. Он залег в воронку от бомбы и отстреливался до наступления темноты.
Разведчики нашли тело Лобанова прострелянное несколькими очередями. Вокруг воронки валялась горка гильз.
Обжитый аэродром Куликово поле, перепаханный бомбами и снарядами, стал совершенно не пригодным для взлета и посадки. Частые налеты авиации и круглосуточный артиллерийский обстрел вынудили нас перебросить уцелевшие самолеты, летчиков и техников на Херсонесский маяк. Часть людей попала и в мою эскадрилью.
Летчики поселили в своем блиндаже старшего лейтенанта Ивана Силина. Друзья звали его за невозмутимо спокойный характер Иваном Тишайшим. Бывают люди чем-то приметные. Их знает весь полк, вся бригада или дивизия. До войны Силина– замечательного спортсмена – знала вся Евпатория, знал его и Севастополь. А, возможно, и весь Черноморский флот. Но летал он не блестяще, хотя сразу зарекомендовал себя решительным, храбрым летчиком.
Больше всего Силин обрадовался Бабаеву.
– Если бы не вы, товарищ капитан, не быть бы мне летчиком, – сразу начал вспоминать он свою курсантскую жизнь в Ейском училище. – Помните: «На сотом медведь вылетает»…
Разве ж забудет учитель такого бестолкового ученика. Долго его вывозили на У-2, пока самостоятельно полетел. Неистовость, с которой он трудно, но наверняка, шел по пути в небо: «Умру, но стану летчиком!».
Сам горячий Бабаев решил набраться терпения. А когда дело дошло до боевой машины, тут совсем ничего не получалось. Другого давно бы отчислили, а его нет.
Девяносто девять раз провез своего подопечного с собой, а потом в сердцах бросил:
– На сотом медведь вылетает, а вы? – Ну коли медведь, то и я, – ответил Силин.
Посадил его Бабаев на старенький, видавший виды, ко еще грозный И-16, разобьет, так чтобы не жалко было, – и выпустил в первый самостоятельный на боевом. На разбеге Силин не замечал флажков, ограничителей взлетной полосы на травяном покрове, и машину постепенно развернуло так, что взлетел он с трудом, почти против старта. А когда садился, посбивал все флажки, облегчающие курсантам выдерживать направление посадки у «Т» и разогнал перепуганную стартовую команду. Зарулил Силин. Улыбка до ушей от счастья, и спрашивает Бабаева:
– Как, товарищ командир?
– Молодец! – похвалил Бабаев.
За такую посадку от полетов отстраняют, а он ему:
– Ну-ка, слетай еще разок, профиль посадки посмотрю.
Слетал Силин «еще разок» не лучше первого и снова просится в небо. Понравилось…
Долго вспоминали они, встретившись, жизнь в Ейском училище. Пока Силин не уснул на полуслове.
В землянке техников появился техник-лейтенант Миша Заболотнов. Раньше на его машине летал с Херсонесского аэродрома младший лейтенант Яков Иванов. После первого тарана Заболотнов и техник звена Иванько еще выправляли лопасти винта. А когда при втором таране Иванов погиб, Заболотнов попал на другой аэродром. Сейчас он снова на Херсонесе. И Иванько тут. И Петро Бурлаков.
Заболотнов вздохнул.
– Где теперь Кириченко? – спросил кто-то.
– Вы не слышали? Сидите тут в своих норах и не знаете. Погиб Кириченко, совсем недавно. На своем аэродроме погиб. Садился при обстреле, угодил в воронку, скапотировал, подбежали к нему, отвязали ремни, а он выпал из кабины и говорит: «Что это у меня, ребята, Руки и ноги, как ватные, не шевелятся?». А сам улыбается. А потом мучился, ох, как же он мучился. Позвонок поломал. Просил пристрелить. Да разве поднимется у кого рука…
Тихо стало в землянке. Трещала махорка в цигарках. Чадил фитиль.
– Жаль, – протянул Рекуха. – Такие люди гибнут. В это время дали воздушную тревогу. Мне позвонили с КП: «Немедленно вылететь всем на отражение налета».
– По самолетам!
Я побежал наверх, перескакивая через две ступеньки. За мной выкатился из блиндажа батько Ныч. Мы бросились к капониру.
«Юнкерсы» были уже над маяком. Один шел прямо на блиндаж. Мы не спускали с него глаз. Первая, бомба отделилась от самолета над КП полка.
Сбросил!
– Наша, – крикнул Ныч. – Падай в воронку. Он кинулся на меня сзади, навалился под нарастающий вой бомбы всей своей тяжестью.
Свист самой бомбы и вой сирены на ее стабилизаторе были настолько близкими и противными, что каждый из нас невольно втянул голову в плечи и подумал: «Все». В этот миг сирена оборвалась, заколыхалась под нами земля. Сильным взрывом оглушило обоих, дохнуло горячим газом, подбросило вверх и присыпало каменистой землей.
Выбрались, вскочили на колени. Говорим и друг друга не слышим. И вокруг все тихо. Видно, что летят самолеты, рвутся бомбы, а в ушах – страшный звон, кажется весь этот гул далеко-далеко. Ощупали мы друг друга, засмеялись.
Опомнившись, глянули в сторону блиндажа и оцепенели: перекрытие при входе в землянку было разворочено.
Убило Ивана Силина. Только один вылет успел сделать он сегодня с Херсонесского маяка!
Первым подбежал к нему Бабаев. Упал на колени, осторожно поднял Силину голову.
– Ваня…
И заплакал. Сколько видел Бабаев смертей, сколько раз самому заглядывала она в глаза – ни разу не проронил он ни единой слезинки. А тут не сдержался.
Летчики стояли полукольцом, сняв шлемы.
– Прощай, Силин, – сказал я. И совсем тихо добавил. – По самолетам…
Севастопольская арифметика
У нас не хватало ни машин, ни людей, но мы старались действовать по принципу завещанному нам Нахимовым: «В случае встречи с неприятелем, превышающим нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает свое дело».
Сквозь сплошной грохот рвущихся бомб и рев моторов дико выли сирены на пикирующих бомбардировщиках. Перед уходом в блиндаж Бабаев насчитал на подходе к Херсонесскому маяку до тридцати Ю-87 и столько же «мессершмиттов». Земля в блиндаже ходила ходуном, с потолка сквозь щели между бетонными плитами сыпался мелкий песок. Летчики сидели на нарах, нещадно дымили. В углу на столе адъютанта подрагивало пламя коптилки.
