Владимир Бондарец - Военнопленные
Среди ясного солнечного дня в карцере стояла ночь. Через наглухо заколоченные окна просачивались узкие, как нож, полосочки света, под потолком желтели две маленькие лампочки, и поэтому в помещении стоял желтоватый полумрак, впитавший в себя запахи уборной, давно не мытого человеческого тела и удушливых французских сигарет. Прямо на голом полу лежали русские пленные. Их было человек восемьдесят. Почти все, несмотря на то, что была только середина дня, спали крепким сном сваленных усталостью людей.
С нашим прибытием обитатели карцера несколько ожили. Проснулись спящие, нашлись знакомые, приятели, дружки по плену. Карцерные старожилы старались, сколько могли, смягчить неприглядность своего узилища, взяли под свою опеку новеньких, и в разных концах уже завязались оживленные разговоры.
Нашелся и у меня знакомый, но не сразу.
Побродив между людьми, я уселся на свободном месте в углу. Напротив меня в неудобной скрюченной позе спал человек. Видимо, его одолевали сны: он бормотал что-то бессвязное и дышал тяжело, неровно.
Лицо спящего показалось мне знакомым. Заросшие до глаз черной щетиной щеки, высокий лоб, рассеченный глубокой поперечной складкой, выпуклые надбровные дуги… Где же я его видел? Когда?
Память раскручивала одну за одной картинки прошлого. Проплывали города, события, встречи, грохотали орудия, переползали люди, к небу рвались огни пожаров, и вдруг в памяти возник крохотный костерчик из сложенных домиком документов. В зеленоватых сумерках рассвета над костерком склонился человек. «Гражданская смерть!» — придушенно прогудел чей-то голос, а сидящий над костерчиком проговорил тихо и грустно: «Жаль старика…» В углах его воспаленных глаз заблестели две крупные слезы, набухли и скатились в густую черную поросль на ввалившихся щеках.
Уйдя в воспоминания, я не заметил, что человек проснулся и, не меняя позы, наблюдал за мной.
— Здравствуй, новичок!
От неожиданности я слегка вздрогнул.
— Здравствуйте, Михаил Иванович.
Майор быстро приподнялся.
— Что? Откуда ты меня знаешь?
— Присмотритесь, может узнаете…
— Нет, не могу припомнить. Время идет, многое забывается. Служили вместе?
— Забывается многое. Но один день я не забуду, пока буду жив. И вам его не забыть, товарищ майор. Вспомните Лозовеньку, подполковника Перепечая…
— Ах, вон вы откуда!.. Теперь помню. Вы тогда были ранены. В ногу, кажется. И с вами был дружок, задорный такой, боевой, раненный в руку. Вот сейчас вспомнил все. Рад, рад встрече. — Майор крепко тряс мою руку. — То, что случилось тогда, на всю жизнь памятно.
В карцере ночь и день поменялись местами. Ночью на людей нападали несметные полчища блох. Они секли, грызли, обжигали тело ядом своих укусов, и ночь превращалась в пытку. Чтобы хоть как-то избавиться от хищных паразитов, пол всю ночь поливали водой. Пленные не спали, собирались группами, разговаривали, играли в карты, пересказывали давно прочитанные книги. В пересказах книги обрастали такими деталями, о которых автор и не помышлял.
Но как только наступал день и блохи, нарезвившись за ночь и напившись человеческой кровушки, успокаивались, в карцере наступала тишина. Спали все поголовно.
Место около майора Петрова не пустовало. Чаще всего собирались в его углу, жарко спорили о положении на фронтах, о крайнем напряжении внутренних сил Германии, о… мало ли о чем могли говорить и спорить! Петров умел любой спор направить в нужное русло — о борьбе с фашизмом — и делал это словно бы мимоходом, без нажима, умело. Беседы с ним давали много полезного, умного, хорошего. Кроме того, майор всегда был в курсе последних новостей с фронтов: связь с «волей» не прекращалась, несмотря на изоляцию и полуголодный строгий режим.
В часы ночных бодрствований от Петрова и его товарищей я узнал о БСВ[2] и судьбах некоторых его организаторов — советских военнопленных, офицеров-коммунистов.
18 мая 1943 года в Перлахе за срыв власовского митинга, направленного на вербовку военнопленных в РОА, гитлеровцы арестовали зачинщиков — это и были организаторы БСВ, — привезли их в Моосбург и бросили в 1-й барак — следственный изолятор.
Следствие ничего не дало. Все показания арестованных, скрывавших БСВ, сводились к одному — законной ненависти к изменникам, чем и объяснялся бунт в Перлахе. Версия казалась правдоподобной; о существовании нашей подпольной организации гестапо пока не узнало, и многие члены и руководители БСВ остались нераскрытыми.
После следствия советских офицеров, среди которых были и организаторы БСВ, увезли в штрафную команду в Дорнах на строительство канала. По слухам, это было самое гиблое место изо всех команд, приписанных к Моосбургу.
— Скучаешь? — На мою подстилку сел капитан Платонов и сразу же заговорил дальше, не дав ответить: — Скучать вредно. Это вроде как моль в голове заводится: зудит, зудит, и на душе пакостно. Одним словом, от скуки даже молоко киснет. Так я говорю?
Он посмотрел на меня озорными карими глазами. Под черными казацкими усами, закрученными в тугие кольца, весело блеснули в улыбке зубы.
— Так, так, Сергей, — глядя на него, я улыбнулся тоже.
— Разговаривать не разучился?
— Наверное, нет.
— Вот и хорошо, — обрадовался Платонов. — Нарисуй мне Ленина, вот такого — маленького, — он показал на пальцах, — в профиль. Сделаешь, а, друг?
Через некоторое время из умывальника, служившего одновременно и уборной, завоняло жженой резиной. Потом вокруг Платонова собралось несколько пленных и, тесно сдвинувшись, чем-то занимались, по временам оглядываясь вокруг.
Немного погодя подошел Платонов.
— Вот гляди, — он оттянул в сторону разрез рубашки и горделиво выставил вперед левую половину груди. На смуглой коже против сердца синела контурная линия — профиль Ильича.
— Мы с Лениным теперь неразлучны. Во!
Платонов улыбнулся широко и радостно, хотя и знал, что рискует жизнью. И я понял, что он коммунист. А сколько было таких среди нас!
2В карцере судили предателя. То, что он натворил, не лезло в рамки понимания простых привычных дел. Незадолго до его суда мне рассказывал майор:
— Любопытную штуку я здесь узнал. В Аугсбурге при машиностроительном заводе работала большая команда наших военнопленных. Люди, конечно, разные. Нашлись и такие, что не пожелали ждать сложа руки конца войны. Они сколотились в небольшую группу и занялись полезной работой: переводили газетки, соответственно их толковали… Словом, труд не большой, но полезный, нужный. Один из этих товарищей, по фамилии Сурмин, обыграл в карты некоего Белова. Тому стало жалко проигранной махорки, он заявил, что игра якобы была нечестной, и потребовал вернуть проигрыш. Сурмин его вздул.
— И правильно сделал!
— Белов был другого мнения. Он выследил Сурмина, пролез в подпольную группу и в один прекрасней день донес, но уже не на одного Сурмина, а на всех. Людей похватали прямо с работы, и больше их уже не видели. Предполагают, что их казнили в аугсбургской тюрьме.
— А этот гад — Белов? Неужели не прикончили его, собаку?
— Не успели. Его схватили вместе с остальными, и в лагерь он больше не вернулся. Все думали, что он погиб, как и остальные, а потом уже от конвоя узнали о его предательстве. Только в это время он был в другой команде и чувствовал себя вполне спокойно. Позже каким-то образом стало известно о нем и в той команде. Пытались прибить его, но неудачно: на шум прибежали солдаты, и по указке Белова двоих жестоко избили. На другой день он бежал.
— Как бежал?
— А вот сам посуди: жить дальше среди своих невозможно — рано или поздно задавят. К просьбам о переводе немцы оказались глухи. К тому же события этого года заставили призадуматься, что же делать дальше? Он и бежал.
— Удачно?
— Поймали. Здесь он. Только сиди спокойно. Не дергайся! Вон, видишь, рыжий, худой, в карты играет. Ну, а Донцова ты знаешь? Он и рассказал мне то, что ты сейчас узнал.
— Так чего же тянуть, Михаил Иванович? Снова, гад, уйдет, снова кого-то продаст.
— Погоди, не прыгай. Теперь уже никуда не уйдет. Донцову я тоже сразу не поверил. Всякое ведь бывает, а тут уж слишком страшное преступление. Не верилось, чтобы вот так просто, из-за мелочной мести, он погубил стольких людей. Просил товарищей проверить. Теперь уже сомневаться не приходится. Читай.
Петров протянул мне клочок бумаги.
«Убейте предателя Белова! Осенью прошлого года в Аугсбурге он подвел под виселицу шестнадцать человек. Сейчас он жрет с вами один хлеб, спит под одним одеялом. Убейте гада!»
— Убить его мало, собаку!
— Судить будем. Ты согласен быть членом суда?
— Разве об этом надо спрашивать?
— Надо! — жестко обрубил майор. — Если об этом дойдет до немцев — будет пеньковый галстук. Понял?
