Валерий Горбань - Память Крови
— В следующий раз получишь по печени.
Голос опера был безжалостно убедителен. Кацо понял, что получит, и быстро уселся на стул, подальше от окна. Охота продолжать эксперименты пропала мгновенно.
Резкие условные звонки подбросили ментов. Двое скользнули к двери, один подтолкнул хозяина в другую комнату, к дивану, и встал рядом.
«Грамотно работают. Только открой рот, сразу прикладом в зубы въедет». — Кацо так хорошо представил себе эту картинку, что ощутил во рту привкус железа.
— Кто? — голос опера хорошо скопировал хозяина, за дверью не отличишь.
— Ватин.
Щелкнул замок, скрипнули петли. Судорожно-сдавленный вздох, мягкий шлепок в стену, дверь захлопнулась.
В это же время следственно-оперативная группа проводила обыск в квартире, из которой Владимир сделал свой последний в жизни телефонный звонок.
Испитой барыга, прихрамывая и нянча высушенную инсультом руку, бродил по комнатам вслед за сыщиками и понятыми и что-то канючил про свою инвалидность, про издевательство над больным человеком.
Один из оперов вполголоса сказал Гопе:
— Что за дело?! Одни уроды.
Тот согласно покивал головой:
— Да хрен с ними, что на тело увечные — с каждым может случиться. Вот по душе они — уроды стопроцентные.
Обыск ничего не дал. Жорка пошептался с Киряковым и скомандовал хозяину квартиры:
— Собирайся с нами.
Тот снова захлюпал:
— Да не знаю я ничего, зачем вы меня мучите. Я мухи в жизни не обидел.
— Собирайся. Так, а на полке что за ключи? Кто оставил?
— Это запасные, квартирантке раньше давал, можете проверить.
Жорка проверил. Действительно, запасные.
В отделе барыга пустил в ход весь арсенал, обычно используемый подобной мразью. Рыдал, симулировал припадок, ронял слюни и пену, пытался блевать. Под конец намочил штаны и, уповая на брезгливость сыщиков, ждал, когда у них лопнет терпение и его вышвырнут на улицу. О тех, кто приходил к нему ночью, не сказал ни слова. Наконец, уставший Киряков, глядя на не подписанный симулянтом и пустой, как барабан, протокол допроса, произнес:
— Ладно, никуда ты не денешься. Но когда мы твоих дружков возьмем, и они тебя сдадут с потрохами, о подписке не проси, сказки о том, как тебя запугали, не рассказывай. Закрою на полный срок, сколько мне УПК позволяет. Катись отсюда.
Задыхаясь, чувствуя, как леденеют мокрые штаны, барыга ковылял домой, бормоча:
— Напугали. Закроют они меня. Вы закроете, а Хромой зароет.
Трясущимися руками открыл дверь, в темноте привычно прошел на кухню, прямо из-под крана жадно напился и отправился в комнату переодеваться. Включив свет, он дико взвизгнул и шарахнулся к стене.
На стуле, у завешенного засаленным покрывалом окна, положив ногу на ногу и поигрывая наручниками, сидел Гопа…
28 апреля
«Мышеловка отнюдь не изобретение наших дней. Как только общество изобрело полицию, полиция изобрела мышеловку.
Когда в каком-нибудь доме, все равно в каком, арестуют человека, подозреваемого в преступлении, арест этот держится в тайне. В первой комнате квартиры устраивают засаду из четырех или пяти полицейских, дверь открывают всем, кто бы ни постучал, захлопывают ее за ними и арестовывают пришедшего. Таким образом, не проходит двух-трех дней, как все постоянные посетители этого дома оказываются под замком».
Узнаете? Правильно, — «Три мушкетера», Александр Дюма. Это он писал во Франции девятнадцатого века про Францию века семнадцатого.
К часу ночи, на диване в квартире Кацо собрались, не считая хозяина, уже трое. Шла веселая беседа. Травили анекдоты. Хохотали вполголоса. Никто не возмущался, не порывался отправиться домой, не требовал адвоката или прокурора. Народ был свой, простецкий. Кто-то пришел с пакетом или сумкой и понимал, что по поводу вещичек, лежавших в этих сумках, еще предстоит предметная беседа с любопытными операми. У кого-то при досмотре нашлась пара заряженных «косячков», и примерное поведение давало шанс вместо заведомой «пятнашки» отделаться штрафом, да постановкой на учет. Так что начинать серьезные разговоры никому не хотелось. Да и интересно было, по какому поводу сыр-бор, на ком закончит работу мышеловка. Интерес не простой, не праздный. Наверняка, кроме долгожданного гостя, и еще кое-кто затрепыхается. Может, удастся своих предупредить, добро зачтется, может, кого из недругов подставить, тоже неплохо. А может, и у самого одно место задымится. Магадан — город маленький, все жулики так или иначе повязаны.
Потихоньку нейтральные темы были исчерпаны, напряжение, царившее в квартире, стало спадать. К трем часам хозяин с дружками уже мирно дремали на диване и сваленных на пол тулупах.
Милиционеры тоже кемарили по очереди, прислонившись к теплой батарее.
Всех членов этой странной компании роднило одно обстоятельство: близкие привыкли к их постоянным и зачастую внезапным исчезновениям. Из-за одной ночи никто шум поднимать не будет. Такая уж у них была работа. Можно даже сказать, общая.
Ровно в девять группу Игоря сменил Сашка со своими бойцами. Гостей сменившиеся повезли с собой в отдел. Надо было определяться, что с ними делать дальше. Но пока переполненный УАЗик тащился на Дзержинку, вопрос отпал сам собой.
В девять двадцать Куцак нажал кнопку звонка на двери Кацо.
Потная рука сжимала за пазухой обрез, патрон в патроннике, курок на взводе.
Услышав его голос, привыкший к своим непрошеным квартирантам и осмелевший Кацо небрежно махнул рукой: «Это Заика» и обомлел. Ствол автомата уперся ему в переносицу.
— Молчи.
Заика стоял на коленях на полу, мотая головой и судорожно всхлипывая разбитым носом. Вытереть кровь он не мог, руки были стянуты наручниками за спиной. Бешено колотилось сердце, и наплывала тошнота — то ли от страшного удара ногой в лицо, полученного при попытке поднять с пола выбитый обрез, то ли от животного, безумного страха: «Взяли. Знают».
Сашка обернулся к Кацо:
— Будешь дома еще сутки. Никому не открывай. Никому ни слова. Узнаю все равно. Мозги вышибу.
Сашку в городе знали. Кацо просидел, сколько велено. Сходил через дорогу в магазин, взял водки и еще два дня гудел сам с собой, подальше от греха и ненужных разговоров.
Заику штормило.
Жорка, стоя перед ним, громко читал вслух протокол допроса барыги, который подробно рассказал, как в час ночи к нему ввалилась троица негодяев с мужиком, скрюченным от семичасового лежания в багажнике автомашины и с завязанным грязной тряпкой ртом. Как ждали они, пока жертва немного отойдет от озноба и сможет относительно нормально говорить. Как после звонка в Сусуман хозяин квартиры, которому кинули несколько смятых десяток и пообещали за помощь ящик водки, угодливо предложил Хромому моток клейкой ленты и завалявшиеся с незапамятных времен наручники без ключа. И что Хромой, глянув вслед мужику, которого повели в туалет, тихо, ухмыляясь сказал:
— Ключик не понадобится.
Но это было не самое страшное. Тут можно было плести что угодно, все валить на подельников, клясться, что сбежал от них сразу после ухода от барыги, не желая принимать участие в вымогательстве, а уж тем более — «мокрухе».
Страшно было другое. Пока Гопа читал, Заика обостренным слухом уловил разговор двух оперов за дверью:
— Ну что Хромой?
— Пишет, сволочь. Все стрелки на Заику перевел.
— А что переводить, он же «мочил» мужика. Как эсэсовец. И смотри ты, тихоня-тихоня, а человека жизни лишил.
О том, что подельники, попавшись, сдадут его как реального исполнителя, единственного, кому грозит «вышка», Куцак знал твердо. Он сам поступил бы точно также. «Братанские» клятвы в дружбе и вечной преданности хороши только за бутылкой. Да и само слово «преданность» в их кругу всегда звучало двусмысленно. Вся надежда была на то, что Хромой с Малым успели уйти. Лопнула надежда. Как мыльный пузырь. И потому чувство дикой безысходности охватило Заику, сокрушая волю, отбирая последние силы к сопротивлению.
Жорка торжественно закончил: «С моих слов записано верно, мною прочитано, подпись: Ублюдок». Положив бумагу, склонился над Куцаком:
— Ну что, родной, пошли.
— К-к-куда.
— К начальнику шестого отдела. Видишь, какая тебе оказана честь. Ты ведь у нас теперь крутой, круче всех «авторитетов», пора собирать сходку, короновать тебя будем.
Заику снова шатнуло. Движимый одной лишь интуицией и прекрасным знанием своей клиентуры, Гопа снова попал точно в десятку: когда судьба таксиста была решена, Хромой, увертываясь от опасной роли палача, разливался соловьем:
— Кто через мокруху прошел, сразу авторитетным вором становится. Не каждый на это способен. Бабки теперь тоже будут, поднимешься. А там, глядишь, и «в законе» коронуют.
