Алескендер Рамазанов - Дивизия цвета хаки
В конце концов договорились о том, что в кишлаке ночью не будут зажигать свет в окнах, выходящих на наши позиции. Огонь мешает во тьме, редкие огоньки... Ночные прицелы слепнут от коптилок... На этом договоре сход завершился, и мы вернулись на высоту. Делать особо было нечего, поэтому, перекусив, спустились к арыку.
Тут был замечен выехавший из кишлака всадник. Такой молодцеватый, чисто одетый. Лошадь справная, чистая. Сбруя нарядная.
– Сейчас я этого джигита озадачу, – с досадой сказал Стас.
И послал наперерез разведчика с предложением всаднику привезти из кишлака несколько арбузов и дынь. Луноликий таджик только на мгновение нахмурился, а потом, согласно кивнув, развернул коня. Арбузы его были дрянь – розовые. А дыня, как вата. Пока он ездил, мы заметили, что по арыку плывут мимо нас бараньи кишки и арбузные корки. Кто-то выше по течению пировал.
Марзоев за арбузы заплатил. А через переводчика рекомендовал сказать тем, кто засоряет арык, что если не прекратят безобразие, то мы откроем огонь. Минут через сорок мусор исчез.
С той самой горки у меня осталась странная фотография. Сделал ее Марзоев. Худой, полуголый, небритый мужик в армейской панаме, из-под которой свисает белая полупрозрачная ткань, смолит сигарету без фильтра. Это я. Сидя у арыка, Марзоев разглядывал в бинокль тот самый узбекский кишлак. И заметил что-то интересное. От крайнего дома переносили тугие мешки и укладывали в яму на склоне холма.
– Посмотрим, – предложил Стас.
С отделением разведчиков мы пересекли речную долину по отмелям, даже не замочив ноги. В принципе особого беспокойства не было. Мы на виду, в случае чего рота с горы такую завесу поставит. Но мы не учли одного. На подходе к околице была впадина. Вот так. Мертвая зона. По бокам густой кустарник. Нас можно было брать со всеми потрохами. Меня, как магнитом, потянуло к Стасу.
– Саня, не подходи, – негромко сказал Марзоев, – держи интервал. В двоих вернее будут бить.
Я, преодолевая это магнитное влечение, стал держаться в шести-семи метрах. Тот же совет Марзоев дал и разведчикам, которые тоже пытались сбиться в кучку. Наконец мы миновали впадину. Пригибаясь, перебежали к дувалу. Теперь-то легче. Нас видят, мы видим. А с хозяином и его мешками дело оказалось до смешного простое. Он, предвидя появление правительственных войск, а они всегда шли у нас на хвосте, прятал зерно и муку. Узбек средних лет, мощный, взгляд суровый. Не боялся. Так и сказал: «Я днем прячу. Вы видите. Это не оружие. А сарбозы все заберут. Дети умрут от голода».
Так, наверное, и русские «кулаки» прятали хлеб?
Но нам не нужен был афганский хлеб.
Что нам было нужно?
Это для меня до сих пор остается загадкой.
Только не надо о предвидении международного терроризма и наркоэкспансии. К этим тезисам я сам основательно приложил руку в 1994 году еще...
Назад мы все же пошли не лощиной, а по реке. Многим эти удобные для движения лощинки стали последним маршрутом. Почему-то периодически очень опытные люди забывали высылать головные и боковые дозоры.
– Саня, тебя в дивизии разыскивают, – сказал мне наутро Марзоев.
Я сидел в своем личном, уже оборудованном мелкими приспособлениями окопе-спальне и перематывал в черном рукаве выскользнувшую пленку. Ну не умел врать Стас! Ни лицом, ни голосом. Я понял, что мне нужно убыть в Кундуз. А причину потом выясним. Впрочем, и так понятно. Чистой воды авантюра. И.о. редактора дивизионки без ведома своего начальства улетел с десантниками невесть куда. Да кому это понравится? У десантников на батальон приходилось по штатному особисту. Для них журналист чужой, корреспондент, да еще с азиатской фамилией! Тем более что в отношении командования бригады уже было заведено несколько уголовных дел. Обычное все: продажа и вывоз оружия, самочинные расстрелы, сокрытие неуставных отношений со смертельным исходом...
В полдень на «Ми-8», доставившем очередную порцию теплой бурды в ржавом термосе, я убыл в Кундуз. А через неделю после возвращения Стаса с «багланского сидения» я попрощался с ним на двадцать лет... Бригада убывала в Гардез – провинцию в центре Афганистана. Мы тепло попрощались. Стас подарил мне новый РД (ранец десантника) и «песочку» – спецназовскую форму. Я снабдил его ватманом, бумагой, фотохимикатами, пленкой и фотобумагой. Замполит все же!
О житье Марзоева в Гардезе я знал только, что там, на горе, где они встали в палатках, зимой было очень сурово. Тыловая колонна бригады пошла последней и была изрядно потрепана моджахедами недалеко от Кундуза.
О Марзоеве позже я слышал, как он служил, как рос. Вспоминал о нем в очерках и зарисовках по боевой подготовке. А увидел во Владикавказе в звании полковника и в должности зам. командарма по воспитательной работе. Я возвращался из странной поездки по Чечне. Это была зима 2001 года. Вот тогда-то Стас и рассказал, что у него были большие неприятности со своим особым отделом из-за моего присутствия на «багланском сидении». Военно-десантное КГБ сочло, что я был заслан конкурирующей фирмой.
В Кундузе, в дивизии, меня, естественно, никто не искал. Боевой листок «За честь Родины» Махно выпускал исправно. Других вопросов у политотдела не было. Что возьмешь с газеты, которая жила на отшибе в драной палатке, сохраняла все признаки быта февраля 1980 года, времен ввода дивизии в Афганистан. До времени не трогали.
Я «настрочил» несколько зарисовок, в которых бойцы на полигонах творили чудеса боевого мастерства и мужества, получали за это ордена и медали (последнее потом вычеркивала цензура в Ташкенте). А для себя оставил по «багланскому сидению» вот такую запись: «Баглан дымится. Грохочут днем и ночью разрывы. Позиции на холме за южным Багланом. Слушаем утром в субботу «Маяк». Диктор: «...В провинции Баглан на севере Афганистана проходит комсомольский субботник. Члены ДОМА (Демократического объединения молодежи Афганистана) расчищают улицы, сажают деревья. В благоустройстве города им помогают солдаты и офицеры из Ограниченного контингента советских войск...» Боец сплевывает презрительно: «У них там, в Москве, другой Афганистан».
Жалею ли я, что в ту пору не записывал, не фиксировал всей картины? Нет. Правда, реальность, которая не оставила следа в твоей памяти, вряд ли нужна другим. А что осталось, и через двадцать два года ложится на бумагу, как будто случилось вчера.
Труба
А наутро рано вызвали в отдел... Добровольский, замначполитотдела, большой, полный, добродушный. Он знал, что путешествия по Афгану – моя страсть, и предложил съездить с ним в Ташкурган. А точнее, начать объезд трубы – нефтепровода 40-й армии, тонкой нитки из оцинкованных труб, по которой шли нефтепродукты до самого Кабула, кажется. Уж до Айбака и Пули-Хумри – точно. Дальше по трубе мне не доводилось ездить. Сами трубы были отличным строительным материалом. Балки – подпорки – перекрытия. А уж то, что струилось по ним, и того дороже. Канистра керосина – вот тебе и новые джинсы! ГСМ из трубы лилось рекой на афганскую землю. Трубы лопались сами. Их рвали и простреливали моджахеды. Их пробивали наши, в расчете поживиться. В них врезали сливные краны. Труба – это энергетическая поэма Афгана. Но у трубопроводчиков была своя система. Они, их сержанты, важно на насосных станциях представлялись начальниками гарнизонов и особо к своим делам не подпускали дивизию. Охраняйте, но не более. И были по утечке горючего взаимные жалобы, кляузы, обвинения.
Командование полков утверждало, что ГСМ крадут трубопроводчики, а те все списывали на мотострелков. И все вместе – на душманов. Вот в один из таких «кляузных пиков» Добровольскому поручили разобраться на месте, метр за метром осматривая трубу от Хайратона до Айбака. Так что предстояло покататься с толком по древней провинции Балх.
К обеду мы уже были в Хайратоне. Из политотдельских Добровольский больше никого не взял. А мне доверительно сказал: «Что увидим, какое заключение сделаем, так и решат наверху. Нужно кончать с этим раздраем». Я ему верил, знал, что в высших политических кругах у Добровольского были покровители.
В свои тридцать с небольшим он успел «порулить» комсомолом Киевского военного округа, стать членом ЦК ВЛКСМ и ЦК ЛКСМУ (Украины то есть), а также делегатом XX... какого-то съезда КПСС. Но судьба не партия! Нормальный он был мужик. И всему военному выучился быстро. Вообще толстые люди на войне являют чудеса храбрости. Тут не в весе дело. Полный, он меньше дергается. Уже за это одно человека уважать можно!
Балх – священная для историка, археолога земля. Это Синай Средней Азии. Возьмите карту. От туркменского Четырдага через узбекский Термез до таджикского Айваджа тянутся на глубину до сорока километров на юг Афганистана пески Качакум. Это бывшее русло Джайхуна (Амударьи). Джайхун – «изменчивая», «сумасшедшая». Эти пески – кладбище культур. Греки, согдийцы, бактрийцы, персы. Здесь шли войска Македонского. Здесь лежит (не все еще выкопали!) золото Бактрии. Уходила река – уходила жизнь. Но хватит географии. Все это можно прочитать в серьезных книгах. А вот что творил дух пустыни с белым (советским) человеком – об этом в диссертациях не пишут. (Вот тут еще вопрос, однако: молдаване и азербайджанцы – герои последующих событий – они белые или черные? Времена-то изменились. В Москве, на День десантника, на Киевском вокзале в 2002 году я собой накрыл избитого до полусмерти армянина и кричал осатаневшему пьяному десантнику, что армяне такие же христиане, как русские, и даже много раньше того.)
