Максим Михайлов - Чего не прощает ракетчик
"Ага, вот он случай и представился. Да еще как, — мрачно подумал он про себя оглядывая невозмутимо строящую ему глазки Марину. — Не думал, не гадал, и на тебе, оказался женат на вообще неизвестном толком человеке. Причем, к попу не ходи, до уровня этой прожженной стервы, тем простодушным кобылкам, что ищут халявных денежных знаков по местным кабакам еще расти и расти. Да, Севастьянов, все у тебя, брат, через задницу выходит, все не как у людей…"
— Вы кушайте, Виктор Сергеевич, кушайте… А то сейчас во мне дырку своим пристальным взглядом прожжете, — по своему оценила его внезапную отрешенность Марина. — Мне, как женщине, конечно, лестно такое внимание, но уж больно оно прямолинейное, что ли…
Севастьянов хмыкнул и, решив не вступать с фээсбэшницей в ненужную пикировку, приступил к дымящемуся перед ним на тарелке лангету. Готовили в «Венеции» отменно, впрочем, так всегда бывало во вновь открывшихся заведениях, где персонал еще не успел скурвиться и начать основательно разворовывать выделяемые продукты. Севастьянов как никто другой мог судить об этом, он вполне справедливо числил себя знатоком местных ресторанов и кафе. Не обремененный семьей подполковник частенько питался в многочисленных питейных заведениях, изрядно удивляя официанток тем, что приходил именно поесть, а не выпить, как большинство клиентов.
Марина наблюдала за ним из-под кокетливо опущенных вниз ресниц, неспешно потягивая из бокала вино. Неверные блики рассеянного света преломлялись в хрустале, и напиток то и дело вспыхивал рубиновыми искрами.
— Мне нравится, как Вы едите, — неожиданно произнесла она чуть хрипловатым, грудным голосом. — Быстро, но аккуратно и как-то очень основательно, по-мужски…
Севастьянов оторвался от сочного куска лангета, глянул на нее удивленно, не зная, как реагировать на такое заявление. В полумраке зала ее глаза сверкали манящими таинственными звездами, где-то там глубоко плясали веселые насмешливые искры. Вообще полумрак очень красил ее, сглаживались слишком резкие, острые линии лица, пропадали едва заметные морщинки, первые предвестники неизбежной старости, становились более округлыми, мягкими очертания губ. Пожалуй, она была даже красива сейчас, причем не той недоступной и холодной красотой инопланетянок, которой отличаются фланирующие по подиумам манекенщицы, или девушки с обложек глянцевых журналов, а обычной земной, настоящей женской красой, живой и манящей, той, которой хочется обладать. Она рассмеялась, наблюдая за ним, и скорее всего, как в открытой книге читая все неизбежно отражающиеся на его лице мысли.
— Что Вас так развеселило? — недовольно спросил Севастьянов, с усилием изгоняя из взгляда излишнюю сейчас расслабленную мечтательность.
— Вы такой смешной… Ну не надо, не выпускайте иголки, как ежик! Никто на Вас не нападает, — она улыбнулась какой-то пришедшей в голову мысли и кокетливо взмахнув ресницами неожиданно предложила: — Может быть, пригласите даму на танец? Ну же, будьте смелей!
Он непонимающе глянул на нее собираясь что-то возразить, но узкая девичья рука уже решительно сжала его ладонь, а ее оказавшиеся вдруг огромными и совершенно бездонными глаза вплотную приблизились к его лицу, голова закружилась от запаха духов.
— Ну же, господин подполковник, не заставляйте даму просить дважды. Гусар Вы в конце концов, или нет…
Безмолвно повинуясь этому властному шепоту, Севастьянов поднялся из-за стола, чувствуя себя полным идиотом. Несколько скользящих шагов и они оказались в центре прохода между двумя рядами столиков. Он еще успел отметить удивленный взгляд замершей у барной стойки официантки, видимо, здесь не часто случались любители повальсировать. Однако вся неловкость ситуации мигом вылетела из его головы, едва в руках очутилось гибкое женское тело. У этой чертовки определенно были какие-то природные способности сводить с ума мужиков, а может и не природные, а специально выдрессированные в учебных центрах ФСБ по выверенным практикующими психологами методикам. Впрочем, Севастьянову в тот момент было плевать на это с высокой башни. Медленная, тягучая музыка плыла тихой ненавязчивой волной и в такт ей двигалась то прижимаясь к нему, то отдаляясь женщина, бывшая для него в тот момент желаннее всех на свете. Ее волосы невесомой волной щекотали подбородок и щеку, упругие груди нежно упирались в его напряженные мышцы, закинутые на шею руки гладили его плечи… Музыка плыла, и он плыл ей в такт, погружаясь в омут темных сияющих глаз, все ближе и ближе склоняясь к призывно полуоткрытым губам… Казалось, волшебству не будет конца и он сейчас полностью растворится в ней, утонет, перестав существовать, как отдельная личность.
Сказка оборвалась внезапно, грубым толчком выбросив его обратно в реальный мир, да таким весомым оказался этот толчок, что Севастьянов едва устоял на ногах.
— Э-э, чего топчешься на проходе, да! Пырайти людям негде! — голос с режущим слух кавказским акцентом окончательно вернул его из райских кущ на грешную землю. — Нашли гыде лизаться, да!
Севастьянов стремительно развернулся, уперевшись глаза в глаза в невысокого чернявого молодца в короткой кожаной куртке. Позади него, насмешливо скаля крупные белые зубы, замерли еще двое похожие на вожака, как вышедшие из одного инкубатора яйца. В последнее время в городке появилось неприятно много таких вот горных джигитов, оказавшихся здесь невесть какими путями.
Эти были уже представителями второй волны выходцев с Кавказа. Первые возникли здесь едва ли не с самого основания полигона: приезжали торговать фруктами, цветами и всяческой южной экзотикой, приветливо скалились из-за прилавков на рынке, уважительно кланялись покупателям и всегда были готовы сделать скидку «дорогим» клиентам. Но в годы послеперестроечного развала и демократической вольности вслед за первопроходцами потянулись в городок вовсе другие персонажи. К торговле они имели лишь весьма косвенное отношение — собирали с торговцев налог за мифическую защиту. А еще у них очень быстро отыскался общий язык с чиновниками городской администрации и с местной милицией. Всего несколько лет понадобилось на то, чтобы экспансивные южане прочно заняли свое место в структуре военного городка. Многие из них даже оказались оформлены на военную службу по контракту, хотя военную форму надевали, только в случае приезда внезапных проверок, в остальное время предпочитая заниматься своими темными делишками и отстегивать кадровикам необходимую мзду. Порой командир подразделения искренне не знал, что у него половина вакантных должностей занята какими-то вчера купившими российское гражданство Мамедами и Ахмедами.
Короче говоря, городок за время демократии изрядно «почернел». Причем новообразованные «россияне» в основной своей массе выползали на его улицы как раз после наступления темноты. Они обязательно присутствовали в любом баре, на каждой дискотеке, в местах сборов местной золотой молодежи. Вполне свободно тискали белокурых дурех, легко покупая их за возможность оттянуться бесплатно в престижном клубе. В общем, чувствовали себя здесь практически хозяевами, не опасаясь ни милиции, ни военных патрулей, платя одним и запугивая других.
Яркие представители этой диаспоры сейчас глумливо скалились из зального полумрака, бесцеремонно оглядывая Севастьянова и Марину. Они сознательно нарывались на конфликт, зная, что в большинстве случаев военный, да еще в форме, связываться с ними не будет из страха загреметь в комендатуру, лишиться скудной премии, или заработать лишнее взыскание. Тут подход начальника полигона был однозначен, если в питейном заведении произошла драка, то виновны при любых обстоятельствах участвовавшие в ней военнослужащие — всех наказать самым жестоким образом, чтобы впредь неповадно было. Драки, конечно, все равно регулярно происходили, вот только случалось это лишь тогда, когда "уважаемые гости" города умудрялись учинить что-то вовсе уж беспредельное. В данном же случае, можно было гарантированно заявлять, что оскорбленный подполковник просто утрется и молча покинет заведение вместе со спутницей, не нарываясь на излишние неприятности. В конце концов ничего из ряда вон выходящего не случилось, потом вполне можно оправдаться, доказав, как дважды два и себе и своей женщине, что поступил абсолютно правильно не унизившись до разборок с обнаглевшими хамами. Вот только они от того у нас и обнаглевшие, хамы-то, что никто из нормальных людей до них не унижается.
Севастьянов тяжело вздохнул, с неохотой выдергивая себя из того чудесного расслабленного состояния, в котором только что пребывал. Кто-то из черных, стоявших позади заводилы, что-то прогыргыкал на непонятном чужом языке, вожак одобрительно усмехнулся. Остальные откровенно захохотали. Не надо было большого ума, или знаний языков, чтобы сообразить, что смеются над ним, Севастьяновым. Осознание этого неожиданно отозвалось внутри звенящей холодной яростью. Это было особое состояние, в котором мозг начинал работать необыкновенно четко и быстро, рефлексы обострялись до предела, а мышцы ныли от переполнявшей их взрывной энергии. Севастьянов даже удивился, давно он такого не испытывал, пожалуй, с тех пор, как окончательно завязал со спортивной карьерой и перестал выходить на ринг. Опять, который уже раз за последнее время, с ним произошло нечто необъяснимое, накатило изнутри что-то прочно забытое за ненадобностью, что-то темное, не рассуждающее, первобытное… Почудилось вдруг что кто-то невидимый стоит сзади, прижавшись к нему вплотную, смотрит сейчас на него, дышит тяжело прямо в плечо, вглядываясь недобро в веселящихся кавказцев. Кто-то внимательный и напряженный, готовый вместе с ним броситься в драку. И от этого незримого присутствия стало вдруг совершенно невозможно просто отступить, сделать вид, что ничего не случилось, что не хочешь связываться с хулиганами… Слишком явственно ощущал сейчас Севастьянов направленный на него чужой взгляд, взгляд оценивающий и испытующий, откровенно ожидающий его реакции на происходящее… Вполне определенной реакции… И обмануть эти ожидания отчего-то казалось абсолютно невозможным, лучше уж сразу умереть на месте…
