Даниил Краминов - Правда о втором фронте
Штаб 30-го корпуса укрылся в молодом лесочке, неподалеку от Неймегена. Начальник штаба потешался над немцами, уверяя, что никогда он не чувствовал себя так уютно, как сейчас. Через широкий проход штабной палатки была видна часть рыжего леса на холме, зеленая крыша: там начиналась Германия. Под зеленой крышей в гостинице, по данным разведки, отдыхала смена народных гренадеров, которые защищали тут линию Зигфрида. Показывая на эту крышу, начальник говорил: «Если бы они знали»… Но, отбиваясь от союзных самолетов, немцы послали один снаряд, разумеется случайно, в расположение штаба. Трое штабистов погибли. Веселость начальника штаба исчезла, однако перебираться на другое место было некогда.
Немцы беспощадно молотили первую парашютную дивизию в Арнеме. Они получили подкрепление от своей парашютной армии. Попытки же союзников помочь английским десантникам не удавались. Танки были остановлены на полпути между Неймегеном и Арнемом: немцы не пропускали их дальше окраин городка Элста. Положение 30-го корпуса осложнилось тем, что немцы перерезали дорогу между Вехелом и Уденом — единственную тыловую коммуникацию корпуса. Слово «окружены» пронеслось по частям, подобно первому дуновению грядущей грозы. Даже офицеры повесили носы. Лишь генерал Харрокс насмешливо и обнадеживающе говорил: «Замечательно! Лучше пусть джерри лезут на мою дорогу, чем на меня. Я не имею сейчас ни одного свободного солдата…»
Солдаты были заняты расширением узкого коридора, проложенного корпусом от бельгийской границы до Неймегена. Они стремились сейчас захватить дорожные узлы, расположенные параллельно этому коридору. Дороги в Голландии сходятся обычно у водных переправ, поэтому захват дорожных скрещений давал не только транспортные преимущества, но и хорошие оборонительные и наступательные рубежи.
Командование 2-й британской армии поспешно перебрасывало в Голландию 8-й и 12-й корпуса. Восьмой корпус медленно поворачивался лицом на запад, чтобы двигаться к морю, столь же неторопливо двенадцатый начинал пробиваться на восток, в сторону германской границы. Впрочем, они и не спешили: их задача ограничивалась охраной флангов 30-го корпуса, бронированный клюв которого безуспешно клевал немецкие позиции севернее Неймегена.
Танки, наконец, прорвались к Нижнему Рейну. Но без пехоты, отсеченной немцами у Элста, они не решались даже приблизиться к предместьям Арнема. Танкисты повернули на запад и почти у самого города захватили кусок берега вниз по течению Рейна. Однако «утки» не смогли переправиться на другой берег: грунт оказался настолько мягким, что амфибии увязали в грязи еще до глубокой воды. Пришлось воспользоваться плоскодонками, но и это не принесло облегчения.
Судьба дивизии, а с нею и судьба всей операции была решена. Вместо прорыва на Апелдорн — Зволле и к Зюдерзее частям 30-го корпуса ставилась ограниченная задача: вызволить остатки 1-й парашютной дивизии. 43-я дивизия пробилась к берегу. Под покровом ночи на другую сторону Рейна переправилась польская бригада, которая сменила парашютистов, позволив им эвакуироваться. Но дивизия фактически перестала существовать: она потеряла три четверти бойцов и почти весь офицерский состав. Поляки назад не вернулись.
IVВ те тревожные и тоскливые дни мы стояли в маленькой голландской деревушке в двух километрах от Неймегена. Кругом шумел лес, уходивший своим массивом в Германию. Деревенские жители все еще продолжали ходить укромными тропинками к своим родственникам по ту сторону границы. На третью ночь этими тропинками воспользовались немецкие «родственники». Они подобрались к паре танков, ночевавших под окнами нашего дома, положили под гусеницы мины. Танкисты первой машины даже не заглянули под танк. Они залезли в него и… подорвались. Их товарищи избежали этого только потому, что не успели вовремя завести мотор. Услышав взрыв, они обследовали свой танк: мина была подсунута с внутренней стороны.
Вечерами, долгими, холодными и беспросветно черными, мы собирались в маленькой гостинице у самой развилки дорог. Помимо корреспондентов и штабистов, сюда приходили офицеры танкисты, машины которых вклинились в линию Зигфрида южнее лесного массива; иногда заглядывали американцы. Удачная высадка двух дивизий вскружила американцам голову: они не скрывали своего насмешливого отношения к англичанам. Какой-то остряк-янки сочинил анекдот, смысл которого сводился к тому, что английские генералы сели в Арнеме в лужу и, если бы не поляки, они никогда не выбрались бы из нее.
Отношения между союзниками, как при всяком кризисе, становились все напряженнее. Они посмеивались друг над другом, выпячивали свои собственные военные усилия, интриговали.
Англичан приводило в бешенство желание американцев раздуть успех своих парашютистов. Отдел общественных связей ШЭЙФа, находящийся теперь в американских руках, прислал в Голландию многолюдную группу военных корреспондентов из Парижа. Десятки американских и союзных журналистов рыскали в окрестностях Граве, Неймегена и Вехела, расспрашивали американских парашютистов об их прыжке, сочиняли собственные рассказы, состязаясь с очевидцами в красочности фантазии. Специальные радиопередатчики заливали Америку потоком восторженных описаний, агентства распространяли их по всему миру. Корреспонденты посетили остатки 1-й британской парашютной дивизии: на черном фоне английской неудачи американский успех выделялся еще ярче.
Когда англичане оставались одни, они говорили, говорили, говорили. Они критиковали свое военное руководство, которое якобы идет на поводу у американцев. Они возмущались реакционными трюками Черчилля, которые больше отдаляли Европу от Англии. В их разговорах чувствовалась обида на Соединенные Штаты, которые единовластно захватили богатства Французской Северной Африки, а сейчас подбираются к хозяйству метрополии. Американцы уже протянули бензопроводы не только к армейским базам, но и к французским промышленным центрам. Едва заняв крупные французские аэродромы, янки ухитрились немедленно заарендовать их на многие десятилетия, как будто они рассчитывали воевать с немцами века.
Корреспондент «Бритиш юнайтед пресс» Макмиллан мрачно заключал, что американцы намерены вытеснить англичан с европейского континента. Эрик Боум, австралиец, добавлял, что зловредные американцы готовы выставить англичан со Среднего Востока и из всей Африки.
Англичане обвиняли службу общественных связей ШЭЙФа в однобоком освещении хода войны: весь мед — американцам, весь деготь — англичанам. Впрочем, в этом, по их словам, не было ничего удивительного: служба находилась в руках янки — «всех этих многочисленных полковников, подполковников и майоров». Английская армия была представлена там «каким-то не то венгерцем, не то румыном, не то черт знает кем».
Люди раздражались необычайно быстро, резкое словцо само рвалось с языка. «Окружение» давало себя знать. Немцы расстреляли всех, кого они захватили в плен на перерезанной ими дороге: это соответствовало приказу нового командующего западным немецким фронтом Моделя, который распорядился пленных не брать, а раненых приканчивать. Немцы послали большую группу голландских фашистов на территорию, занятую союзниками, с приказом стрелять из-за угла в солдат и офицеров. Война выходила из рамок правил рыцарского турнира, о которых англичане так любили говорить.
Мы попытались пробраться через окружение в Бельгию, чтобы попасть на американский фронт, который подвигался все ближе к немецкой границе. Нам было ясно, что наступление в Голландии замерло надолго. И мы оказались правы: фронт в Голландии в основном остался без изменений до самого краха Германии.
«Внутренние враги»
Неудача удара на Арнем воспринималась всеми офицерами и солдатами 2-й британской армии чрезвычайно болезненно. Уныние охватило их. Офицеры резко критиковали свое начальство, нападая, прежде всего, на Монтгомери. Его обвиняли в неосторожности, в легкомысленном авантюризме, в желании играть на авось.
Мой знакомый по Нормандии, гвардейский офицер из сиятельной фамилии, с которым я встретился в Эйндховене, нашел нужным предупредить, чтобы я не очень полагался на демократизм Монтгомери. По его словам, фельдмаршал «играл» в демократа или либерала, чтобы не противоречить настроениям большинства армии. В поисках популярности он готов был окраситься в любой цвет. Гвардеец не жалел черной краски, чтобы разрисовать Монтгомери. Не все в его критике представлялось правильным. Кадровое офицерство не любило Монтгомери. По во многом он был прав.
На фронт приехали военные обозреватели лондонских газет. Это были именно те люди, которые от лица общественного мнения оценивали ход военных операций, судили, рядили и поучали генералов. Генералы едва ли считались с их советами, но миллионы читателей воспринимали их писания как откровения модернизированных оракулов.
