Владимир Сысоев - Первое задание
— Охотник! — с сомнением сказал Воронин.
— Между прочим, выпады твои не к делу. Я, можно сказать, с самого детства ружья из рук не выпускал. И было у меня в то время старое тульское ружьё, двуствольное и какого-то громадного калибра. Всем оно было хорошо, это ружьё, но был у него один серьёзный дефект — в самый ответственный момент осечку давало. Иду раз по лесу, посвистываю. Петро, конечно, рядом бежит.
— Хвостом повиливает, — не отрываясь от баяна, вставил Сашок.
Все дружно рассмеялись.
Тихон недовольно посмотрел на непрошеного помощника и продолжал как ни в чём не бывало:
— Иду я и думаю: хоть бы зайца полудохлого подстрелить или сойку. И вдруг, братцы мои, навстречу мне здоровенный медведина, топтыгин, как говорят, собственной персоной. У меня душа ушла в пятки. Медведь тоже присел на задние лапы, готовится к прыжку.
— Не ври, — спокойно проговорил Сашок, нажимая на бас.
— Если я вру, рассказывай сам.
— Не перебивай, Сашок, — попросила Таня.
От такой поддержки Тихон обрёл второе дыхание и продолжал свой рассказ с ещё большим воодушевлением:
— Так вот, готовится к прыжку. А когти у него на передних лапах, что у вил зубья, а морда, о господи, вспоминать страшно! Мысли мои побежали, как Свист командирский, когда его нагайкой огреют. Убежать — догонит! Да и стыдно, не Петька же я Воронин!
— Стрелять надо, горе-охотник, — серьёзно волнуясь, сказал пожилой партизан в старой каракулевой папахе.
— Правильно, — соглашается Тихон, — но учтите, что ружьё заряжено мелкой дробью. И такому медведю эта дробь только для щекотки, всё равно что тебе сто граммов перед обедом. Как это ты говоришь?
— Что слону дубина, — добродушно смеётся партизан.
Дружный, громкий хохот, кажется, не успевает вырваться через узкие двери землянки, вот-вот он поднимет все три наката потолка.
— Дядя Вася хотел сказать немного по-другому — что слону дробина, но не в том суть. Положение моё, как ни крути, аховое! Что сделал я? Во-первых, сильно пригнулся. Это рефлекс, конечно, ещё Павлов доказал. Во-вторых, пальнул мишке в морду. Осечка! А медведь уже прыгнул и летит на меня! Я со второго ствола — бах! А дальше не помню — сознание помутилось…
Очнулся я быстро, ничего понять не могу: сижу цел и невредим на толстом дубовом суку и в каждой руке у меня по громадному гусю. Держу я их крепко за красные лапы, а они обиженно гогочут и крыльями машут. А рядом со мной Петька сидит и дрожит как осиновый лист в безветренную погоду.
— Петька, ты как туда попал?
— Это он для комплекта, — пояснил кто-то.
— Не был я там никогда, с ним только здесь, в отряде, познакомился.
А Тихон не обращает внимания на реплики: поговорят и перестанут. Ведёт повествование дальше.
— Глянул я вниз — голова закружилась: высота не меньше пяти метров! Гляжу, а внизу медведь неживой лежит и куски железа от моего злополучного ружья валяются. Тут мне всё стало ясно.
Звонкий смех заглушил рассказчика. Громче всех смеётся Таня, хотя не впервые слышит эту охотничью побасёнку.
— Постой, постой, — выкрикивает кто-то, — брехать — бреши, да знай меру! Почему медведь убитый? Как ты на дереве оказался? При чём тут гуси и откуда они взялись?
— А ты не торопись, вперёд батьки в пекло не лезь, всё станет на свои места.
— Давай!
— Получилась, братцы, такая история. Когда медведь на меня прыгнул, я второй раз выстрелил. Помните, первый раз осечка была? А на второй раз ружьё от древности взяло и разорвалось! Стволом медведя в лоб — и наповал! В то время над поляной низко пролетела стая гусей, место искали для ночлега. Я хвать двоих за лапы! Не растерялся! Они, гуси-то, с перепугу меня наверх и подняли.
— А Петька?
— Что — Петька?
— Как он на дереве оказался?
— Это ты его и спроси, ему виднее.
— Подожди, а потом?
— Спрыгнул я с дерева — плавно так, на гусях, как на парашютах, спустился. Птицам головы свернул, с медведя шкуру содрал и пошёл домой. К этому времени и Петька на землю сполз.
— А ружьё?
— В ларёк сдал, мне за этот металлолом детскую игрушку дали — «уйди-уйди» называется. Знаете, штучка такая на нитке вращается, похрюкивает, и шар надувной с намалёванной смешной рожицей?
— А Петька?
— Пришлось его в больницу сдать — медвежья болезнь с ним приключилась.
— Хороша концовка!
— Важно, братцы, начать и кончить, — впервые за весь рассказ улыбнулся Тихон и, повернувшись к баянисту, спросил:
— Как твоя машина?
— Как танк с подбитой гусеницей — стреляет, а двигаться не может.
— Может, сыграешь всё-таки?
— Стреляй с места.
— Немного подыграю.
Все вопросительно посмотрели на Таню.
— Спой, дочка, что-нибудь такое… хорошая песня, она посильнее всякого разговора будет, — мечтательно попросил дядя Вася.
Тихон зачарованно смотрит на девушку.
— Давай, Сашок! «Я на подвиг тебя провожала», — сказала Таня и, вспыхнув от смущения, запела.
Сашок вначале только мешал ей, затем, уловив тональность, сначала на одних басах, а потом, с трудом лавируя по голосам-пуговкам, повёл мелодию вместе с певицей.
И песня лилась по землянке, проникая в души и зажигая сердца.
Я на подвиг тебя провожала,
Над страною гремела гроза…
Голос у Тани высокий, мягкий; поёт самозабвенно, никого не замечая. Да и самой её в землянке нет. Она, с трудом сдерживая слёзы, провожает друга в бой, перевязывает горячие раны и полна готовности отомстить за него.
Тихону кажется, что Таня смотрит на баяниста не отрываясь. Но это взгляд в никуда, она не видит ни баяниста, ни музыканта, ни землянки. Она смотрит в самоё себя, перебирает свои, одной ей известные Душевные струны.
Песня окончена.
Сашок вытирает трудовой пот: тяжело играть на старой рухляди.
В землянке тихо.
— Таня, спой весёленькое!
— Не хочу, — торопливо ответила она, — не хочу весёлое.
— Спой песню Шуры, — просительно сказал Тихон, — из любви».
Таня взглянула на него с хитринкой и, не произнеся больше ни слова, запела:
Звать любовь не надо, явится незванно,
Счастье расплеснёт вокруг.
Он придёт однажды, ласковый, желанный, —
Самый настоящий друг!
Тихон с восторгом слушает Таню, а она поёт просто, без жеманства, так, что у Тихона — да и у одного ли Тихона? — стали подозрительно чесаться глаза, перехватило дыхание.
«…Значит, ты пришла, моя любовь!» — закончила песню Таня, и все увидели, что её большие голубые глаза были полны слёз.
— Ребята, — ворвался в землянку молодой, восторженный партизан, — довольно тут в гусли играть! Гости приехали!
Они шли по лагерю, олицетворяя собой большую, непоколебимую силу, спокойные, уверенные в себе. Свежий снег солидно похрустывал под новыми серыми валенками, поскрипывали кожаные портупеи, красиво обтягивали белые дублёные полушубки. Шапки-ушанки с красными звёздочками и алыми лентами наискосок, с подвязанными наверх ушами-клапанами, лихо сдвинуты на затылки. На начищенных до металлического блеска пряжках сверкало утреннее солнце. Маузеры в деревянных кобурах, пистолеты и наганы, автоматы, карабины — русские и немецкие, ручные гранаты «РГД», «Ф-1» и немецкие с длинными деревянными рукоятками — всё это располагалось на ремнях продуманно, красиво и надёжно.
Это были представители от прославленной партизанской бригады, известной под громким именем «Народные мстители».
Местные партизаны с интересом смотрели на гостей, а те явно «давили фасон», всем своим видом показывая, что цену они себе знают. Удивление вызвали гладко выбритые лица представителей бригады. Сами хозяева, считая себя настоящими партизанами, брились редко, отпускали усы и бороду. Да и что за партизан без бороды?!
Но не это было главным. На плечах гостей были погоны. Такого чуда никто из местных партизан не видел никогда. Разве только в кино. И эти лоскуты, нашитые неуклюжими руками прямо на полушубки, незнакомые знаки различия на них, делали пришельцев непонятными и чужими.
— Погонники, — ляпнул невпопад кто-то.
— Болтаешь, что на ум взбредёт, — одёрнули его. — Вся наша армия теперь с погонами ходит.
— А почему?
— Дурак ты, вот и спрашиваешь, — послышался хрипловатый голос. Пожилой партизан, сдвинув привычным взмахом руки кожаный треух на лоб, почесал затылок и задумчиво добавил: — А кто же его знает, почему? Видать, так нужно. Дурак и есть. Откуда я знаю, почему!
Раздался приглушённый, но дружный смех.
— Хорошо ты всё объяснил, дядя Вася. Сразу всё стало ясно и понятно. Как клоун в цирке.
Смех усилился. Дядя Вася обиделся. Жизнь прожил, но отродясь его никто клоуном не обругивал. Промолчал. Неудобно продолжать спор при посторонних.
