Герман Матвеев - Тайная схватка
— Ну и брат у тебя, Люся! Пойди поблагодари его, — говорила повариха, — скажи: «Спасибо, братик», — обними его…
Люся подошла к Мише. Лицо девочки светилось счастьем, гордостью за брата. Она не знала, что сказать, но всякие слова её показались бы Мише лишними.
— Ладно, Люсенька. Чего уж там благодарить! Ты ведь мне родная. Лососку вместе ловили, — сказал он, потирая нос, но все же нагнулся и сам поцеловал сестрёнку. Потом, вспомнив про лососку, передал свёрток поварихе. — Вот, угостите ребятишек. Тут много…
— Да ты поел бы сам, милый! — всполошилась повариха. Но Миша не стал слушать и заторопился. Делать больше было нечего. Он попрощался с сестрой и присутствующими, взял противогаз и вышел на улицу.
По-прежнему моросил дождь.
22. МИНА ЗАРЯЖЕНА
Брюнет поджидал Кренделя за углом.
— Ну, как?
— Все в порядке.
— Ты ему лично передал?
— Понятно лично.
— А что так долго?
— Так его же не было. Он к Горскому ездил.
— Долго. С какой стороны он пришёл?
— С трамвайной остановки.
— Ну, идём.
Брюнет ещё медлил сообщить Кренделю про украденное у Миши письмо. Вор с удивлением присматривался к атаману. Брюнет явно нервничал.
— Куда сейчас? — спросил вор.
— К Горскому.
— На трамвае?
— Ну ясно, не пешком. Чего ты глупости спрашиваешь?
Переулками они прошли к Литейному проспекту и здесь сели на трамвай. Всю дорогу Брюнет молчал, кусая губы.
— Вот что, Крендель, — сказал он, когда они вышли и приблизились к переулку. — Я перейду на ту сторону и подожду. Ты иди к Виктору Георгиевичу, скажи ему, что у меня есть важное дело. Пусть выйдет на улицу. Понял?
— Так идём лучше к нему.
— Не твоё дело, дурак. Делай, что приказано!
Крендель пожал плечами, но спорить не стал. Он свернул в переулок и направился к дому. Брюнет перешёл на другую сторону улицы и остановился у стены. Внутри у него все дрожало, не то от злобы, не то от сырости, проникавшей под одежду. Он с утра был на ногах ц ещё ничего не ел.
Прошло четверть часа.
С минуты на минуту должна была появиться знакомая фигура. Прошло ещё десять минут. В голову полезли тревожные мысли: «Что там случилось? Если Горского нет дома, то Крендель давно должен вернуться. А может быть, этот кретин сидит на лестнице и ждёт?»
Сегодня Брюнета вдвойне раздражали эти люди, с которыми волей-неволей ему пришлось водиться. Ему ничего не стоило завербовать их и делать с ними что заблагорассудится. Воры слепо верили, подчинялись ему, и за это он презирал их от всей души.
Вот уже полчаса прошло с момента ухода Кренделя, а он все не возвращался.
Наконец подозрение перешло в уверенность: «Горский арестован. Кренделя задержали…»
Отправляя вора в квартиру Горского, Брюнет предусматривал опасность, — за квартирой могли следить. Он думал о том, чтобы не попасться… А пока он на свободе, он будет бороться до последней возможности.
Брюнет оглянулся; на трамвайной остановке стояли три человека, по улице шли одиночки, — как будто за ним никто не следит. Он быстро дошёл до угла, завернул и прижался к стене. Осторожно выглянул. По-прежнему никого. Со слабой надеждой подождал ещё минут десять, не спуская глаз с переулка. Но ни Крендель, ни Горский не выходили. «Конечно, попались, — решил он. — Об этих скотах теперь заботиться нечего — Надо предупредить остальных».
* * *Миша нервничал, ожидая трамвая. Наконец трамвай подошёл. Мальчик влез в вагон и нетерпеливо попросил какого-то человека в военно-морской форме сказать, который час.
Моряк недовольно проворчал что-то о сырости, но, отряхнув капли с рукава шинели, достал часы.
— Без десяти пять.
— Спасибо.
Миша успокоился. До прихода Буракова ещё целый час. Теперь можно не спешить. Правда, приказание Брюнета явиться к семи часам на Фонтанку сжимало сроки, но Бураков, может быть, пойдёт его проводить, и на ходу Миша успеет рассказать о своей поездке на Молококомбинат.
Подходя к судну, Миша заметил фигуру человека, нервно прохаживающегося взад и вперёд по набережной. Человек окликнул мальчика, прежде чем тот его узнал.
— Миша! Наконец-то! Живой и невредимый. Очень я за тебя волновался. Ты бы хоть сообщил кому нибудь, куда уходишь, — сказал Бураков, облегчённо вздыхая.
— Я же не опоздал, товарищ Бураков. Вы хотели к шести часам прийти.
— Да, да, пришёл пораньше. Боялся за тебя. Ну, а теперь скажи мне, ты письмо отцу писал?
— Писал… — с недоумением ответил Миша.
— Где оно?
— Первое отправил, а второе потерял.
— Ошибаешься, голубчик. Ты его не потерял. Что ты там написал?
— Ничего особенного.
— А вспомни-ка… Не писал ты, что шайку немецких бандитов выловил?
— Не-ет… Что вы? — возмутился Миша, но сейчас же осёкся. — Хотя…
— То-то и оно… «хотя»… Вот это «хотя» нам помешало, и тебе дорого могло стоить, — сказал Бураков.
Видя. что мальчик не может догадаться, в чем дело, он разъяснил, что письмо украла Нюся у него из кармана.
Было заметно, как побледнел Миша.
— Ведь я предупреждал тебя, — продолжал Бураков. — Малейшая неосторожность, одно ошибочное слово — и все пропало…
— Что же теперь делать? — испуганно спросил Миша.
— Делать теперь нечего. Все кончено.
— Как кончено? Они удрали?
— Удрать они не успели, но Иван Васильевич недоволен.
Миша молчал. Он стоял перед Бураковым растерянный, подавленный тяжестью своего поступка. Что можно было сказать в своё оправдание? Ведь Бураков предупреждал… Беспокоился о нем… Иван Васильевич надеялся… Доверял… И вот он, Мишка, обманул это дорогое доверие… Тоска стиснула сердце. Чтобы скрыть от Буракова подступившие слезы, Миша торопливо отвернулся и начал шарить по карманам, разыскивая платок.
— Что-то простудился вроде… Насморк… И глаза болят, — глухо сказал он, усердно сморкаясь, Бураков понимал состояние мальчика, но оставался сдержанным и строгим, как всегда.
— Запомни, Миша, что в нашем деле к указанию старшего надо относиться как к самому строжайшему приказу… Да и в любом деле опыт взрослых — самое дорогое для молодых поколений… Ты проявил пренебрежение к опыту старших. Извлеки из этой ошибки суровый урок для себя на всю жизнь… навсегда…
Миша молчал, тяжело переживая каждую фразу Буракова. Мельком взглянув на мальчика, Бураков замолчал… Он облокотился на гранитный парапет набережной и залюбовался предвечерними бликами, мерцающими на воде… / Маленький пузатый буксир уверенно рассекал воду, образуя крутую волну… Вот он скрылся под высоким Кировским мостом, осторожно таща за собой длинную, тяжело нагруженную баржу… Раскачавшаяся вода сломала отражение узорной литой решётки моста, его трехглазых фонарных столбов…
Далёкий противоположный берег обрисовывался строгой линией монументальных зданий. Дымились высокие трубы фабрик и заводов Выборгской стороны, напряжённо работающих на нужды обороны великого города…
Левее высился над зданиями стройный минарет. Ещё левее возвышались каменные верки Петропавловской крепости, с острым, тонким шпилем, поднимающимся к облакам.
Далеко направо было видно, как по длинному Литейному мосту проворно переползал трамвайный поезд. Красные вагончики его казались маленькими, игрушечными.
Далёкий лязг проезжающего трамвая, протяжный свисток манёвренного паровоза, звон брошенного где-то рельса, чей-то короткий громкий смех — все эти звуки, чёткие в предвечернем воздухе, говорили о напряжённой жизни людей, творящих великое дело обороны города-героя…
— Никогда по этой набережной не ступал вражеский сапог победителя, и, пока мы живы, никогда не ступит, — строго сказал Бураков, прерывая молчание.
— Ну, Миша, довольно сморкаться… Хорошо ещё, что эта ошибка благополучно тебе с рук сошла. Ты мог погибнуть. Схватка была серьёзная…
— Тайная схватка, — сказал Миша, торопливо запихивая платок в карман.
— Да, пожалуй, эту схватку можно назвать тайной схваткой…
— Это они от подлости действуют тайком, — сказал Миша.
Бураков нахмурился.
— Тайная война, Миша, — серьёзная и опасная война. Эту войну враги ведут против нас с самого рождения советского строя. И в этой войне нам всегда надо бить врагов насмерть.
Миша почувствовал вдруг, как дорого ему, что Бураков не ушёл сразу и разговаривает с ним, с Мишкой, как со взрослым, серьёзно и дружески. Поддерживая разговор, Миша сказал:
— Вот не было бы на земле этих диверсантов, войн… Люди работали бы, учились, строили новые дома, заводы. Было бы всего много… хорошо бы жилось…
— Когда-нибудь так и будет, — сказал Бураков. — Люди уничтожат военные корабли, пушки, пулемёты и трудом и наукой создадут на земле новую, большую жизнь.
— Когда же это будет? — спросил Миша, выжидающе смотря на Буракова.
— Когда уничтожат капитализм.
— А скоро его уничтожат? — настойчиво продолжал допытываться Миша.
