Святослав Сахарнов - Камикадзе. Идущие на смерть
— Рассказывайте.
Мак Дилд повторил свою ложь слово в слово.
— Я физик. Я учился в Соединенных Штатах пять лет, — сказал его собеседник и вызвал охрану. — Уведите!
Но Мак Дилда не успели казнить. Его отправили в лагерь на другой стороне Токийской бухты. Тринадцатого августа туда к причалу подошел десантный корабль под звездно-полосатым флагом. Спрыгнувший на берег полковник сбил пистолетом замок и ногой распахнул ворота. Около ограды стоял, ухватившись руками за колючую проволоку, человек в форме летчика и плакал. Это был Мак Дилд. Он спасся от смерти трижды: когда был вытащен из воды, когда ему не отрубили голову после первого допроса и в Токио, когда раскрылась его ложь. Но он не знал, что спасся и четвертый раз — его ведь не отправили в Фукуока. А там, выслушав речь императора, охрана лагеря погрузила пленных на грузовики и вывезла их за город. В роще летчикам завязали глаза, а руки прихватили ремнями к туловищу. Весь мир обошла фотография: на коленях стоит темноволосый курчавый пожилой летчик, на глазах у него прямоугольная повязка, коротконогий офицер в очках и белой рубашке занес меч… Фукуока — это частокол труб, черные и желтые дымы, но вырвавшись отсюда и отъехав по дороге, снова видишь горы, водопад, кусты, зеленую траву, вспененные мелкие речки и зеркальные, отражающие ясное небо озера…
Необычно хмурым было в тот год августовское небо над страной. Туманной дымкой затянуло обычно открытую вершину Фудзи. Страна замерла. Кончилась война, но не кончились страдания людей.
Тянутся, тянутся по дорогам толпы беженцев. Встречаются, перемешиваются кучки людей, покинувших свои жилища — сгоревшие здания Токио, превращенные в черную пыль дома Хиросимы и Нагасаки. Расспрашивают друг друга в тщетной надежде узнать судьбу родных и близких.
Свой велосипед ками-шабан остановил около решетки городского сквера у моста и призывно крикнул. Первыми прибежали, как всегда, Норико и Канэ. Ками-шабан снял с багажника пестро раскрашенный ящик и прикрепил его поверх руля, затем взял подвешенную под рамой сумку, достал из нее пачку картинок, изображающих историю Момотаро, — мальчика из персика, победившего людоедов.
Он вставил картинки в ящик, и дети увидели за передней стеклянной стенкой берег реки, согбенную старуху и плавающий у самого берега розово-желтый плод…
— Смотрите, летит самолет! — крикнул Канэ.
Ками-шабан не торопясь вытащил картинки из ящика, взял велосипед за руль и повел его, как ведут за рога послушную корову. Самолет летел высоко. Белые облачка в небе висели неподвижно.
Норико и Канэ отошли к парапету на мост. Там они прислонились к каменной стенке и подняли лица.
Они стояли так, что их тени падали на камень.
Две тени на каменном парапете моста можно видеть и сейчас.
То, что ему лучше всего быть, когда он вырастет, борцом, Исигуро понял рано: в четырнадцать лет он весил восемьдесят килограммов и мог шутя вытолкнуть из круга взрослого. Боролись обнаженными, в легких поясах фундоси. Исигуро уже тогда начал отращивать волосы, чтобы перед выходом на помост собирать их узлом на макушке. Ему нравилось долгое, неторопливое вступление, которое предшествовало борьбе.
В восемнадцать лет он одержал победу над приезжим борцом из Киото, который не решался уже выступать в больших городах и вместе с группой таких же сошедших с большого ринга, как он, объезжал маленькие городишки, не гнушаясь даже выступлениями в деревнях.
И вот теперь Исигуро сам сидит на камне в переулке около дома, вспоминая. Прошел какой-то десяток лет, и ему самому пришлось осторожно выбирать противников и избегать больших городов, где так много появилось перед войной молодых, сильных, толстых парней с наглыми самоуверенными глазами и блестящими жирными волосами. Сразу же после начала войны его призвали было в армию, в продовольственный склад, но врачи нашли болезнь сердца и его отпустили.
А теперь он с утра должен думать, как заработать на обед. Выступления борцов не проводят, некому смотреть их. Когда конец этой войне?
Его мутило от голода, он встал с камня, сделал несколько шагов, шумно набрал воздуха…
Белый снизу и почерневший сверху от пламени камень отвезен в карьер — место захоронения камней Хиросимы.
Яно Гоити выписали из больницы без его согласия, больничная машина отвезла старика и высадила у порога дома. Шаркая растоптанными ногами и держась рукой за фанерную перегородку, он брел к себе. Дверь оказалась не закрыта, он вошел и, опустившись на циновку, долго приходил в себя.
— Мицуко-сан, — слабым голосом окликнул он.
Шаги прекратились, скрипнула и поехала в сторону дверь, в проеме показалось побитое оспой доброе лицо соседки.
— Вы вернулись, вы теперь лучше выглядите, — сказала женщина. — Могу я что-нибудь сделать для вас?
— Когда они выбрасывали меня, они что-то говорили про капельницу.
Женщина смутилась.
— Теперь у нас очень строго.
— Вот, — сказал он и протянул ладонь, на которой лежало несколько смятых бумажек. — Я заплачу.
— Ну, разве что так
Ночь он спал плохо: сон рвался на куски.
Рано утром пришла Мицуко, ловко повесила на стену капельницу, обмотала руку старика резиновым жгутом, попросила поработать пальцами, протерла кожу спиртом и ловко всадила чуть ниже сгиба руки в голубую вздутую вену острую иглу.
Спасательной командой, которая работала через полмесяца после взрыва, в пепле была найдена стальная игла для внутривенного вливания.
Полицейский Ясано Кидаи заглянул под мост и увидел спящего под кучей тряпок мужчину. Рука спящего была повернута ладонью вниз, выше запястья начиналась татуировка — дракон. Это тот самый дезертир, которого уже месяц как разыскивают за двойное убийство!
Кидаи повезло.
Из-за угла на набережную вышел патруль.
Окружили мост, и тогда Кидай, спустившись к воде, крикнул в полутьму, ящикам и зловонным кучам старого тряпья:
— Можешь выходить, нас пятеро. Не хочешь? Тогда стреляю.
Некоторое время под мостом было тихо. Потом раздались слабые голоса. Невидимые люди, плача, уговаривали кого-то. Наконец с грохотом перевернулась и упала картонная коробка и из-за нее на свет, затравленно вертя головой, вышел человек
— А ну, отверни рукав, — сказал старший патруля. — Он. Татуировка его. Тебе не повезло с нами.
Задержанный не ответил.
Старший достал из кармана наручники, защелкнул один браслет на руке дезертира, а второй, звякнув цепочкой, на руке Кидаи.
— Отведешь в участок. В случае чего можешь разбить его голову о мостовую.
Полицейские засмеялись, Кидаи потянул бродягу за собой.
Они отошли от моста всего шагов на десять…
Под слоем пепла и камней, которыми была завалена улица, были найдены наручники с костями двух соединенных ими рук.
Этого дня они ждали всю неделю. На остановке у афишной тумбы, где они обычно назначали свидания, Синоко сказала:
— В понедельник мои уезжают в деревню. Автобусом, в четыре часа.
— Наконец-то. Я думал, они никогда не уедут.
— Какой ты нетерпеливый! — Синоко покраснела. Они встречались целый год, но никогда еще не оставались наедине.
— Нетерпеливый… Меня могут забрать в армию. Уже взяли тех, кто старше.
— Война вдет к концу, но я согласна, — она сама испугалась того, что сказала.
В город Такеути приехал с севера, с Хоккайдо, поступил на жестяную фабрику, где делали металлические фляги для солдат, котелки и корпуса противопехотных мин. Там же работала Синоко.
Ночью он уже не спал, вертелся на жесткой циновке, то и дело протягивал руку, поворачивал к слабому звездному свету будильник. Когда стрелки сошлись на четырех, Такеути вскочил, сполоснул лицо.
К дому, где жила Синоко, подошел, когда улицы уже запрудила утренняя толпа. Увидел: дверь приоткрыта. Осторожно, вздрагивая, поднялся на второй этаж, раздвижная дверь тотчас поползла в сторону.
— Скорее, скорей!…
Они шумно выдохнули и, слабея, опустились на циновку.
— Погоди, — прошептала она, — я сниму пояс.
Их пепел перемешался.
Кавасаки, на котором плавал с напарником Дайсабуро, подошел к базарному причалу, когда все места у стенки были уже заняты. Пришлось швартоваться к шхуне. Она покачивалась, скрипела, швартовый конец принял какой-то старик
— Помоги! — крикнул Дайсабуро инвалиду-напарнику, и тот стал вытаскивать из трюма на палубу корзины с блестящей тяжелой рыбой.
Дайсабуро занял место в торговом ряду, вывалил тунцов на металлический лист, установил корзины под прилавком и начал торговать.
Подошла женщина и спросила цену. Дайсабуро приподнял бок самой большой рыбины.
— Ты когда-нибудь видела такую? — спросил он. — Отрезать?
Он поиграл ножом и провел им по рыбьей спине.
