Вениамин Дмитриев - Тайна янтарной комнаты
— Немецкие солдаты! Начальник гарнизона генерал от инфантерии фон Лаш обращается к вам в эти трудные часы. Кенигсберг должен быть удержан. Любой ценой! Пока в городе остается хотя бы один немецкий солдат, русские в него не войдут. Победа или смерть! Мы не сдадимся ни на каких условиях!..
«Последний вопль преступника, приговоренного к поражению самой историей», — подвел итог этой речи Сергеев.
Всю ночь не прекращался гул артиллерийской стрельбы. Ему вторил стрекот пулеметов, частые винтовочные выстрелы и автоматные очереди. Озаренный вспышками ракет, отблесками разрывов, пламенем пожарищ, город еще жил — жил странной, напряженной жизнью обреченного.
Сергеев не сомкнул глаз до рассвета, осматривая боевые порядки.
А вместе с первыми лучами солнца, едва пробившимися сквозь сплошную пелену дыма и гари, снова началась артиллерийская подготовка. Весь лень продолжались жестокие бои. Гитлеровское командование ввело свои последние резервы — отряды фольксштурма, наспех, кое-как собранные и почти необученные.
Около полуночи в батальон Сергеева неожиданно прибыл командир дивизии полковник Толстиков.
— Сумеешь выполнить трудную задачу, комбат? — спросил он.
Через два часа Сергеев построил свой батальон под каменными опорами взятого моста. Он произнес совсем короткую речь:
— Спасибо. Дрались, как полагается гвардейцам. Не зря наша дивизия носит название Московской. Имени своего не опозорили ни разу. Командирам рот представить отличившихся к награде. Борисенко, ко мне!
Писарь батальона подбежал к комбату.
— Приготовил?
— Да.
— Пиши.
— Много написал я на своем веку, — говорил потом товарищам мастер по вывескам Борисенко, — но эта была самой лучшей моей работой.
Писарь сказал правду. Ровными белыми буквами на темном кирпиче опор он вывел: «Этот мост взяли в апреле 1945 года гвардейцы соединения полковника Толстикова». Так и осталась эта надпись здесь, напоминая калининградцам о делах грозных и суровых.
А к утру батальон вместе с другими подразделениями ворвался в здание Южного вокзала. Днем 8 апреля стало известно, что наши войска заняли порт, овладели северо-западной и южной частями города, оседлали железную дорогу в нескольких местах.
Армейская газета вышла в тот день в виде маленькой листовки — верстать и печатать все четыре полосы не хватило времени. Даже одни заголовки крохотных заметок были красноречивее любых длинных статей: «Мы штурмовали машиностроительный завод», «На занятых судостроительных верфях», «Бумажная фабрика в наших руках», «Наступление продолжается», «Пройдено триста городских кварталов», «Атакован газовый завод», «Прекратили сопротивление еще четыре форта», «Химический завод взят».
В штабе фронта перехватили радиограмму Лаша в ставку Гитлера:
«Прошу разрешения фюрера сосредоточить наши силы в западном направлении и предпринять попытку прорваться из окружения на запад».
Из Берлина немедленно последовал ответ.
«Драться до последнего. Все, кто попытается оставить город, будут приговорены к смерти». Гитлеру незачем было теперь беречь силы, незачем было думать о своих войсках. Крах близился. И бесноватый фюрер пытался ценой десятков тысяч жизней оттянуть окончательное поражение хотя бы на несколько дней.
— Драться до последнего! — этими словами он начинал свои приказы.
— Драться до последнего! — заканчивались все воззвания фюрера.
— Драться до последнего! — звучало по радио.
— Драться до последнего! — пестрело на страницах газет.
— Драться до последнего равносильно самоубийству! — сказал генерал Лаш и обвел глазами тех, кто собрался в его блиндаже. Здесь были фюрер города Вагнер, начальник штаба обороны, гарнизонные военные специалисты, командиры дивизий, представители городских властей. Все молчали. Не услышав поддержки, но не встретив и возражений, Лаш продолжал:
— Каждому из нас очевидно, господа, что немецкое государство разваливается. Руководство фюрера становится чисто формальным. Берлин находится под угрозой окружения. Нам необходимо действовать на свой риск и страх, взяв на себя всю полноту ответственности за возможные последствия. Впрочем, — усмехнулся генерал, глядя на перепуганные липа своих собеседников, — впрочем, эту ответственность готов взять на себя я. Я приказываю войскам пробиваться на запад.
К вечеру стало ясно: эта попытка закончилась полным провалом. Прорваться через кольцо советских войск не было никакой возможности.
Разгневанный Гитлер передал приказ об отстранении Лаша от командования гарнизоном и предании его суду. Преемником Лаша Гитлер назначил генерал-майора Шуберта. Но Шуберт попросту не выполнил приказа: он самовольно передал свою новую должность командиру полицейского полка майору Фойгту. Впрочем, все эти перемещения уже не имели смысла, да войска о них и не знали. Гитлеровцам было безразлично, кто командовал, вернее, — кто уже не командовал ими. Наступала развязка.
В восемь часов вечера гвардейские части генерал-полковника Галицкого подошли к Прегелю в районе королевского замка.
Громада шлосса мрачным силуэтом вырисовывалась на горящем небе: Кенигсберг пылал со всех сторон. Зловещее пламя озаряло дворцовую ограду двухметровой толщины, сложенную из огромных необтесанных камней, закопченные развалины стен, разрушенных еще налетами английской авиации. Из бойниц в стенах замка то и дело вырывались пулеметные очереди, оттуда же били полевые орудия, летели ручные гранаты.
Подразделения гвардейских дивизий форсировали Прегель вплавь — мост оказался разведенным, подъемные механизмы неисправными.
Быстрыми перебежками под вражеским огнем бойцы и командиры входили в непоражаемое пространство и, пробираясь через проломы в стенах, врывались во двор замка.
Напряжение боя нарастало с каждой минутой. Рукопашные схватки, гранаты, длинные очереди из автоматов сделали свое дело. Судьба замка была решена.
— Товарищ капитан, смотрите! — крикнул кто-то позади Сергеева. — На башню смотрите!
Из окна на верхнем этаже башни показалась едва различимая снизу фигура. Олег Николаевич навел бинокль. «Почему штатский? Что они задумали?» — на эти вопросы он не успел дать себе ответа. Неуклюжий человек в черном — или это только так показалось отсюда? — держась одной рукой за косяк, другой воткнул в расщелину между камнями древко. Белое полотнище резко выделялось теперь на фоне руин. И сразу же огонь прекратился.
— Вперед! — крикнул Сергеев. — Вперед, товарищи!
Прошли минуты. Белый флаг упал наземь. Вместо него сильные руки подняли новое знамя — алое знамя победы. Королевский замок, символ города, его гордость и вековая цитадель — пал!
Пожары бушевали все сильней. Их пламя стало багровым от дыма, плотной пеленой застилавшего поверженный город. Копоть ложилась черной вуалью на остатки стен, на мостовые, на лица людей. Стало душно, как в наглухо закрытом помещении, жарко, словно на улице стоял не холодный апрель, а раскаленный июль.
И снова забрезжило утро — четвертый день штурма, 9 апреля.
В десять часов утра из уцелевших уличных репродукторов раздался искусственно-бодрый голос диктора:
— Говорит берлинское радию, говорит берлинское радио! Доблестные защитники Кенигсберга нерушимо держат оборону. Их лозунг остается прежним: победа или смерть!
«Доблестные защитники Кенигсберга» стреляли в репродукторы, пытаясь заглушить слова, которые звучали как издевка, как злобная насмешка над обреченными на гибель.
Дежурный адъютант штаба Лаша записывал в оперативный журнал:
«Во второй половине дня для войск гарнизона сложилась совершенно безвыходная обстановка. В руках наших войск оставалось всего несколько километров территории — отдельные кварталы и дома. Мы лишились всех укреплений. Расположение наших войск насквозь простреливается противником. Каждый участок города находится под непрерывным воздействием советской авиации. Почти вся наша артиллерия выведена из строя или захвачена русскими. Большинство пехотных частей разгромлено. В течение одного дня, как сообщили русские, им сдалось в плен 27 102 человека. Эта цифра, очевидно, не преувеличена. По нашим данным, в живых из 130-тысячного гарнизона осталось не более 40 тысяч человек. Отдельные группы охвачены безысходным отчаянием и апатией, другие продолжают сопротивление с фанатическим упорством, которым можно восхищаться, но которое нельзя и не признать безумным. Дальнейшее сопротивление стало бессмысленным. Судьба города решена».
Адъютант посмотрел на часы. Было ровно шестнадцать.
Он отложил в сторону авторучку и вышел в коридор. Вернувшись через минуту, осторожно постучал в толстую бронированную дверь и открыл ее, доложив с порога:
