Григорий Василенко - Крик безмолвия (записки генерала)
После рассмотрения вопросов повестки дня начинался обмен мнениями на свободную тему о наболевших житейских делах, которые занимали всех. Плановые вопросы хотя и готовились, но их обсуждения превращались в бесконечные, порою нудные разговоры, часто не имевшие никакого практического значения. Принимаемые постановления носили общий декларативный характер, не поддающийся контролю. Докладчики как правило сползали с партийно–политических и идеологических вопросов на хозяйственную деятельность и администрирование. Трудно было разобраться в этой машине — кто за что отвечает. А между тем на любом участке накапливался ком неразрешимых проблем.
Коммунальное хозяйство Краснодара находилось в крайне запущенном состоянии. Обустроить эту большую станицу, кем‑то в насмешку прозванную «маленьким Парижем», преобразить ее в современный город — дело весьма непростое, трудоемкое, хлопотное, требовавшее миллионных вложений и истинного патриота, который бы денно и нощно заботился о «парижанах». И все равно ему бы не удалось реконструировать башню у Сенного рынка, придать ей вид Эйфелевой вышки. Городские власти в основном латали дыры на отпускаемые им гроши, не успевали менять проржавевшие трубы водопровода, не выдерживавшие не только давления, но и стандартов питьевой воды из Кубани.
— И такой воды в городе не хватает, — робко сказал председатель горисполкома, посматривая на Сергея Федоровича.
— Да, вода неважная, — согласился с ним секретарь горкома. — Я был во время турпоездки в Париже…
— Видел Эйфелеву башню? — кто‑то перебил его со смешком.
Хотелось добавить: возвратившихся из Австралии обычно спрашивают — видел кенгуру? Как будто там больше и ничего нет.
— Видел. Не об этом… Парижане пьют воду из Сены. Вода в ней дождевая, а мы пьем воду из Кубани, ледниковую. Длина Сены — 780 километров, а Кубани — 907! Правда, пахнет хлоркой…
Спор о чистоте воды затягивался. Секретарь горкома настаивал на том, что у нас вода чище, чем в Сене.
Сергей Федорович сказал, что не пьет воду из‑под крана городской сети. Где‑то на окраине города есть колодец или криница с хорошей питьевой водой.
— Пьешь и напиться нельзя, — заинтриговал он членов бюро. — Я посылаю шофера с канистрами и он привозит мне домой водичку. Могу угостить.
Многие из присутствующих переглянулись. Такой возможности у них не было. Никто не стал расспрашивать, где же та криница, из которой он пьет родниковую воду. Душно было в зале заседаний и, наверное, всем захотелось выпить чистой холодной воды.
Инициативу перехватил Сергей Федорович, сказав, что у станицы Ивановской тоже есть источник чистейшей воды. Он недавно проезжал и видел, что около него останавливаются машины.
— Ну и пусть на здоровье пьют, а вот ломать кукурузу проезжим — это уже не в ту степь.
Он рассказал, как задержал на обочине шоссе врача из Архангельска, возвращавшегося с Черноморского побережья домой на своей машине.
— Еду… Смотрю стоит «Москвич», хозяина нет. Остановились, подождали. Выходит из кукурузного поля с початками в авоське… Спрашиваю, ты сажал кукурузу? — Нет. — Зачем же воруешь? Если каждый приезжий будет увозить по авоське, нечего будет сдавать государству.
Врач остался недоволен выговором и тем, как его выпроводили с поля.
— У кукурузных полей вышки надо строить, наподобие тех, какие были у казаков на линии, — требовал Сергей Федорович. — Еду дальше. Смотрю на дороге валяются початки…
Он тут же вызвал первого секретаря и председателя райисполкома с мешками и заставил их собирать початки.
— В оклунках будут носить кукурузу на элеваторы, — довольный своей находкой сказал Сергей Федорович. — Золото рассыпают на асфальте. Да и по цвету кукуруза, что золото. А пшеница?.. Тоже.
Он был прав. Много раз на бюро обсуждался вопрос
о пологах на автомашины, перевозившие зерно, но дороги края были усеяны пшеницей и кукурузой.
— А куда смотрит прокуратура и милиция? — спросил Сергей Федорович. — Прокурор, начальник УВД здесь?
— Здесь, здесь, — поднялись со своих мест прокурор и начальник.
— Вы об этом знаете?
Они замялись. Сказать, что знаем — значит, последует вопрос — почему не принимаете мер, сказать, что не знаем — почему не знаете? Прокурор что‑то пытался объяснить, но довольно невразумительно.
— А о воровстве почему молчите? — допрашивал Сергей Федорович.
— Принимаем меры, — сказал прокурор. Назвал цифру осужденных за кражу зерна нового урожая. Дальнейшие его размышления свелись к тому, что на токах зерно не охраняется, развелось много несунов. Его поддержал начальник милиции. Умолчали о том, что милиция и прокуратура арестовывали и сажали в тюрьму за килограмм мяса и за полмешка зерна, уворованных на мясокомбинате и на колхозном поле, но не трогали тех, кто воровал миллионы. «Миллионеры» имели надежные тылы прикрытия в милиции, в прокуратуре, в партийных и советских органах. Дела на них прекращались или пропадали бесследно.
В разговор вмешался кто‑то из идеологов, высказав мысль, что проблема лежит гораздо глубже, в социальном положении общества, в стремлении к накопительству, захвативших всех, как гриппозной инфекцией.
— Машины, телевизоры, холодильники, видеомагнитофоны, тряпки, — перечислял идеолог, занимавшийся обновлением наглядной агитацией, но не знавший почему произошли такие сдвиги в психологии людей, в которых в общем‑то ничего крамольного не было.
Невольно вспомнился рассказанный мне случай со спасением телевизора. Тогда было довольно трудно его достать.
…Как‑то осенью к вечеру на Азове подул ветер, отогнавший от берега воду. Рыбаки ушли на ночь в станицу, оставив в рыбацкой хижине, на самой кромке берега крепкого казака, лет сорока, как сторожа лодок, снастей, всего хозяйства.
Перед сном он вышел покурить, присел на ступеньки. С берега дул ветер, небо заволокло, поблизости в темноте
шумело море. Около рыбака полукругом расположились собаки. Их было пять, обыкновенных дворняжек, прижившихся в рыболовецком стане. Покурив, рыбак зашел в хижину и завалился в чем был на матрац, укрывшись пиджаком и натянув на себя брезентовую робу. К полуночи собаки вдруг всполошились, завыли, заметались. Рыбак проснулся, выскочил из хижины. Ветер дул с моря, грозно клокотал прибой, высокий вал воды накатывался на берег. Собаки рвались со двора, обнесенного изгородью, на которой сушились сети.
Рыбак открыл калитку и чувствуя приближение грозной стихии, бросился бежать к станице в резиновых рыбацких сапогах так, что собаки еле успевали за ним. Прибежал в темноте и, не мешкая, улегся на кровать и захрапел. В станице поднялся переполох. Вода подошла к станице. Жена тормошила рыбака.
— Вставай! Вода, наводнение…
Рыбак вскочил с постели, распахнул дверь, вода уже подступила к крыльцу. Он схватил тяжеленный телевизор и потащил его на чердак.
— Детей спасай, — закричала жена не своим голосом. Какое‑то время казак еще раздумывал с телевизором в руках, пока она не ударила его по рукам. Телевизор он все же не бросил, а поставил осторожно на стол. Жена уже держала на руках завернутого в одеяло трехлетнего сынишку, а рыбак подхватил сонную дочь, школьницу. И они побежали по колено в воде к высокому бугру у станицы, куда бежали все станичники кто с чем.
Схлынула вода, рыбаки во время перекура перед выходом в море подтрунивали над собратом, бросившимся спасать телевизор. Он сидел рядом с поникшей головой.
— Не жена, прибежал бы на бугор с телевизором и смотрел, где там дети.
— Телевизор — вещь! — вмешался бригадир. — Стоит деньгу. Попробуй достань. А дети что… Дожили? Дожили…
Мне запомнился этот разговор рыбаков. В нем соль, оставшаяся на поверхности после того как утихла стихия. Скоро рождение детей стали связывать с ценами, опустошившими души, и заглушившие призывы к нравственности. Содержать детей не по карману простому смертному. Платные роды стоят — 5 тыс. рублей, а приданое для младенца — 7 тыс. рублей.
Вспомнились и размышления героев М. Э. Ремарка о мире, в котором они жили. С тех пор минуло много лет.
И мир как будто бы изменился. Смерчем пронеслась вторая мировая война. Но он остался таким же, жестоким, каким был во все времена: в нем жили и живут люди, умирают, сменяются поколения. Этот вечный кругооборот связывает в единую цепь все времена. О чем лее говорили герои Ремарка?
«— Если бы мы создавали этот мир, он выглядел бы лучше, не правда ли?
— Да, мы бы уж не допустили такого.
— Жизнь так плохо устроена, что она не может закончиться».
Здесь блеснула искорка надежды, без которой жизнь невозможна. Но это наивная надежда.
«— Отдельные детали чудесны, но все в целом — совершенно бессмысленно. Так, будто наш мир создал сумасшедший, который, глядя на чудесное разнообразие жизни, не придумал ничего лучшего».
